Государь революции (СИ) - Бабкин Владимир Викторович. Страница 56

— Что нужно быть примером остальным?

Вздыхаю.

— И это тоже, сынок, и это тоже…

Но Георгий не сдавался.

— А почему эти люди пришли?

Я пожал плечами.

— Понимаешь, люди устали от войны. Люди хотели получить надежду на мир и вот такой шанс появился. Вот люди радовались.

— А почему они пришли к тебе? Разве они не могли радоваться дома?

Вот так вот. Как там говорят про уста младенца?

— Вероятно, в том числе, и потому, что это моя инициатива открыла дорогу к возможному миру. А вообще, сынок, это не главное. Главное то, что в моменты всеобщего единения, в моменты всеобщей беды или всеобщей радости, людям нужен символ, вокруг которого происходит единение. Нужен символ, как флаг и герб. Тогда люди в полной мере ощущают себя частью единого целого — народа. Они поют гимн и словно дышат все вместе, думают вместе, живут одним общим интересом. Понимаешь?

— Ты, как флаг?

Я засмеялся.

— Нет, сынок. Император важнее флага.

— Почему?

— Потому, сынок, — я посмотрел внимательно в его глаза, — что людям трудно сохранять верность абстрактным, неживым символам, равно как и трудно представить себе верность группе людей, вне зависимости от ее размера, будь то Государственная Дума или народ в целом.

Мальчик удивился:

— Почему? Разве они сами не народ?

— Вот именно потому. Одно дело идти в бой за Императора, который почти как божество, в другое за народ вообще, ведь он сам часть народа, а еще есть пропойца-сосед, злая соседская бабка, ужасные и несносные соседские дети, ненавидимая теща, опостылевшая жена и прочие малоприятные люди. Вот за них идти на смерть? Вот он погибнет в бою, а они будут жить и радоваться?

Георгий засмеялся. Видимо представил себе всех этих чудесных людей. Хотя, откуда ему знать, как живут простые люди, которые как раз и должны идти на смерть?

— Человеку очень трудно сохранять верность некоей общности, поскольку многие люди из этой общности ему могут не нравиться. Именно потому существуют полковые знамена, и именно Боевое Знамя для конкретного солдата святыня, куда большая, чем командир полка или гоняющий его по плацу унтер.

— Но ты же сам говорил, что ты не флаг! Я не понимаю…

Я покачал головой.

— Повторю, Император важнее флага. Император — это личное воплощение Империи. В церкви люди обращаются к Богу, глядя на нарисованный образ на иконе. Глядя на Императора люди обращаются к Империи, глядя в глаза Государя народ видит душу Державы, ее совесть, ее моральный авторитет. И очень важно, чтобы вера эта не пошатнулась, чтобы символ не померк и Император не перестал олицетворять собой Империю. Иначе, лучшее, что можно сделать, это отречься от Престола в пользу того, кому народ готов верить.

— Отречься, как дядя Никки?

Ах ты, паршивец! Вот, что за дети пошли? Как вот с ним разговаривать? Рубит фишку прямо на лету!

— Теперь моя задача вернуть веру народа в Императора и восстановить мощь Символа Империи. Иначе революция и гражданская война. И закончится все тем, что появится новый Символ, новый Вождь, и вновь миллионы солдат будут подниматься в бой с кличем "За Родину! За Ста…", гм… за того, кто станет новым личным символом государства. Так что уж лучше пусть кричат "За Родину! За Императора!". Согласись, кричать "За Родину! За Государственную Думу!" никто не станет и в бой за такое не пойдет.

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 20 марта (2 апреля) 1917 года.

— А скажи-ка, Евстафий, что ты там вчера заикался о том, что толпа толпе рознь и что не пришлось бы мне удивляться утренним новостям?

Мой личный камердинер слегка приподнял брови.

— Государь запомнил мои бессвязные бормотания? Право не стоило!

— А все же?

— Иногда, Государь, сорванцы бывают более сведущими, чем полиция. Вчера вечером в крупные пекарни Москвы поступило сразу несколько больших заказов от управляющих разных предприятий, с тем, чтобы всякая выпечка была не только специально изготовлена, но и доставлена не позже определенного часа на фабрику или завод. Причем, у всех разрозненных заказов был схожий перечень и одинаковое время, к которому требовалось доставить заказ. Разные заказы, разное место назначения, но одинаковое время. Вот я и подумал.

Я усмехнулся. Что ж, чего-то подобного стоило ожидать. Вообще же, я не случайно назначил его своим личным камердинером, приметив его, когда он подвизался на должности управляющего доходным домом, в который я как раз и отправил инженера Маршина. Евстафий Елизаров тогда преизрядно мне помог информацией о ситуации на рынке съемного жилья. Причем часто его информация была просто удивительно полной, включая не афишируемые моменты. Его бесспорный талант добывать информация базировался на волшебном умении ладить с детворой и подбивать всякого рода уличных сорванцов на игру в шпионов. Причем нужно отдать ему должное, что платил Евстафий им не только похвалой, но и деньгами, а часто и всякими сладостями, и прочими вкусностями. А уж "сорванцы" снабжали его такими сведениями, которые не каждый филер узнает. Да и проникнуть они могли туда, куда взрослый ни за что не доберется, да и внимания на них мало обращают. Особенно на беспризорников, коих в Москве хватало.

К тому же, следует заметить, что талант Евстафия передался и его сыну Никодиму. Правда тот специализировался не на "сорванцах", а имел необыкновенный успех у всякого рода горничных, нянь, поварих, гувернанток и прочей обслуги женского пола. Впрочем, и прочий женский пол не обделял он своим вниманием. Короче говоря, вся эта публика женского пола исправно делилась с ним сплетнями, слухами, а часто и услышанным, и подслушанным по месту их, так сказать, службы. А равно и в других местах.

В общем, когда я узнал об этом всем, я предпочел нанять Евстафия на службу, дабы такие таланты не пропадали зря. Причем нанял сразу все семейство, включая жену Евстафия — дородную смешливую бабенку, которая нынче подвизалась на Императорской кухне, а заодно мониторила разговоры прислуги Кремля.

Одно мне было непонятно — почему я вчера не среагировал? Не иначе, как совсем замотался.

— Так, Евстафий. В следующий раз, когда у тебя будет что мне сказать, добейся того, чтобы я тебя услышал. Даже если придется повторять это несколько раз. Можешь прямо так и сказать, что я велел напомнить мне, чтобы я тебя выслушал.

Мой камердинер усмехнулся в бороду и кивнул.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

— И еще. Выделяю тебе тысячу рублей в месяц на дополнительных "сорванцов". И еще пятьсот на букеты и конфеты барышням твоего сына. Ну, и тебе с сыном отдельное дополнительное жалование. Не обижу. Особенно, если будет результат. Я хочу знать все, что говорят в Москве, и в особенности то, чего не знает моя полиция и прочие службы. Я закрою глаза на многое и многое прощу, но мне нужен результат. Помни это.

— Да, Государь.

Елизаров поклонился, а в глазах его бесики светились торжеством. Что ж, посмотрим на результат. Но разве не для этого я его и его семью взял в Свиту?

МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 марта (3 апреля) 1917 года.

— Государь, я вновь хотел бы отказаться…

Я смотрел на Великого Князя Павла Александровича и хмурился. Вот уже битый час я беседы беседую, но упертый родственник не желал становиться Наследником, хоть стреляй. Ссылался на Закон о престолонаследии, и на параграф тридцать седьмой Основных Законов Российской Империи, где четко прописывалось его право умыть руки.

— … "предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола". А никаких затруднений с наследованием Престола не представляется, поскольку сын мой Дмитрий вполне может оный Престол наследовать…

И дальше в том же духе. Наконец, мне надоел его экскурс в российское право, и я спросил в лоб.