Маме – мечтательнице, как я (ЛП) - Уильямс Николь. Страница 45

Кэллам. Я не могла не думать о нем, особенно в такой день, пока вела последний поход сезона, как мы делали с ним в первый день. Без него я не была слабее. Я сосредоточилась на нем в своей жизни, и это делало меня сильнее.

Я была не слабее из–за Кэллама О’Коннора. Я была сильнее.

Я сосредоточилась на походе и поднималась все выше с каждым шагом.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Я это сделала. Четырнадцать человек безопасно дошли до вершины. Четырнадцать безопасно спустились. Один вожатый тоже справился.

Последний поход лета закончился, чемоданы были собраны, и амбары были заперты. Лето кончилось. Почти.

Я была бы рада пропустить церемонию палочек, но остальные в семье Эйнсворс настояли, и мне пришлось согласиться. Я бы лучше провела ночь на пляже у озера, глядя на звезды, но они решили идти на церемонию. Только мне не хотелось при всех делиться откровениями и бросать палку в общий костер.

– Идем. Будет интересно, – папа ткнул меня локтем, мы нашли место в кольце отдыхающих. Костер не отличался от тех, к которым мы приходили за эти месяцы.

– Это как посмотреть, и, как по мне, это издевательство, – я ткнула его в ответ.

Мама развернула для нас одеяло. Она даже взяла мешок с попкорном и лакрицей. Мы не были в кино, но я ценила ее старания для нас. Гарри рухнул на одеяло, ворча. Он хотел на церемонию, но ворчал уже пару недель из–за другого. И в последнюю ночь ворчание побило все рекорды.

– Мое запястье в порядке. Врачи просто портят мне жизнь.

– Следующим летом, – я присела рядом с Гарри. Папа с мамой устали утешать его. – Ты подрастешь, сможешь забраться на дерево, и твое запястье будет в порядке. Год пролетит быстро.

– Нет. Он будет тянуться, – Гарри рвал траву здоровой рукой и смотрел на бинты на запястье так, словно они были виноваты во всем.

– Гарри, он пролетит. Обещаю, – я коснулась его плеча, но он тряхнул мою руку.

– Нет.

Я вздохнула, слов больше не было. Я знала, что он хотел полазать по веревкам, но вел себя так, словно это было жизненно необходимо. Я еще не видела его таким расстроенным, так не было, даже когда он узнал, что мы оставим свой дом и поменяем школы. Видимо, это было его мечтой, и он не достиг ее. То, чего он хотел больше всего, но не получил.

Я знала чувство.

И пока я думала, как его подбодрить, Бен прошел к костру. Ночь была холодной, все оделись теплее, кроме него. Он все еще был в футболке лагеря и шортах цвета хаки. Мне было холодно на него смотреть, и я плотнее укуталась в кофту.

Точнее, во фланелевую рубашку. Ту, что была на мне в ночь ливня. Ту, что я застегивала, а он расстегивал в своем домике в ту ночь. Он не попросил, чтобы я ее вернула, и я не собиралась ее отдавать. А теперь он уехал.

Я не знала, сколько буду думать о нем, уехав отсюда. Угаснут ли эти воспоминания, как проходит со временем синяк? Или он всегда будет там, как рана, что оставила шрам?

– Приветствую на церемонии, – Бен сцепил ладони и смотрел на толпу. – Мы собрались в конце лета, чтобы поделиться опытом. Некоторые говорят о том, что они узнали, другие признаются, некоторые описывают проблемы, – Бен повернулся к огню. – Не важно, что вы говорите, пока вы говорите, – Бен обошел костер пару раз, ничего не говоря. Все молчали, боялись пошевелиться. Бен хлопнул в ладони. – Начнем церемонию, – он махнул руками, словно приглашал всех говорить одновременно.

Никто не пошел. Так было минуту. Не секунду. Люди сжимали палочки, прятали под одеяла или садились на них. И даже те, кто постоянно болтал, закрыли рты.

Краем глаза я заметила, как Бен разглядывает группу. Если он был удивлен, что никто не стал раскрывать душу, он не показал этого. Ему не было неловко.

Все смотрели вперед, боялись поймать его взгляд. У некоторых на лбах выступил пот. Некоторые на окраине убежали, будто их не видели, но все заметили.

Прошло пять мину, никто не говорил. Я не делала палочку, но это была церемония, да? Я осмотрелась и нашла «палку». Если так ее можно было назвать. Это была ветка.

Я сжала ее пальцами, замерла на миг, давая другим шанс выступить. Никого.

И я встала с веткой в руке. Все посмотрели на меня. Общий выдох почти оглушал.

– Эй, народ, – помахала я, проходя мимо людей на пути к костру. Он уже почти превратился в угли. В пепел. – Я Финикс, если вы не знали, – я замерла, ощущая себя новенькой в клубе идиотов. Я была вожатой. Я знала всех по имени, многих – по фамилии. Конечно, они знали мое имя. Эта церемония меняла жизнь.

Что сказал Бен? Люди говорили о проблемах? О том, что преодолели? О том, чему научились?

Я посмотрела на толпу, собираясь с мыслями. Бен смотрел на меня выжидающе. А потом помахал рукой, подгоняя меня. Говори то, что нужно.

И я придумала.

Я выдохнула.

– Я многому научилась этим летом, но важнее было то, что я узнала о себе.

Бен улыбнулся мне, поднял вверх большие пальцы.

Я хотела бежать, но осталась. Я начала, нужно закончить.

– У меня есть проблемы с доверием. Были. Кое–кто помог мне разобраться с ними этим летом, – отдыхающие разглядывали толпу, искали его, ведь знали, они тоже чему–то научились у него. – Кэллам научил меня, что мне нужно было учиться доверять не остальным, а себе… потому что нельзя доверять другим людям, если не веришь себе, – я смотрела на огонь, на пепел, что вылетал из ямы. Пепел – прекрасное место для возрождения. – Мне нужно было понять, что я буду в порядке, что бы со мной ни случилось. Поверить, что мне хватит сил все выстоять. Я теперь это знаю. Он пытался объяснить мне это. Что я буду в порядке, – я смотрела на семью. Мы были в ужасном состоянии – переезд, банкротство, смена школы – и мы будем в порядке. Все мы. – Порой нужно идти по течению, когда ситуация хуже всего. Приберечь силы для нужного момента.

Я замерла у края костра, подумала о том, какой я приехала сюда, и какой уезжала. Сильнее… но и уязвимее. Я не изменилась бы без лагеря и Кэллама.

– Я многое узнала от Кэллама этим летом, но кое–что поняла и сама. Доверие – как любовь. Вряд ли одно может жить без другого, – я смотрела на угли. Их даже не было видно под пеплом. Я бросила палочку, и гора пепла взлетела облаком. Через миг прутик загорелся. Поражало то, как что–то так ярко горело среди мертвого пепла. Но так было. Пепел нужен был, чтобы вернуть к жизни. – И я люблю Кэллама О’Коннора.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

Я сразу же ушла.

Говорить о любви при группе людей я не хотела, но, раз тот, кому я хотела признаться, отсутствовал, я могла сделать только это.

Было важно произнести это вслух. Сделать настоящим. Кэллам не узнает, но ничего, ведь знала я. Я влюбилась в него. Это лето должно было стать ужасным. Самым худшим.

Но лучше не придумаешь.

Я не переставала думать, что это последняя ночь в лагере. Совсем последняя? Я не знала, позволит ли Бен мне вернуться. Кто знал? Многое могло произойти за день, тем более, за год.

Я любила много мест в лагере, но одно было особенным. Возле общего пляжа у озера, но не так близко, чтобы прохожий его нашел. Там был маленький участок пляжа, окруженный деревьями. Было так темно, что я будто видела все звезды на небе. Кэллам говорил, что это место заменяло ему обсерваторию, когда он не мог туда попасть.

Для меня обсерватория была заменителем пляжа, куда я шла после церемонии. Лето было полным работы, бега и учебы, я побывала тут лишь пару раз, но этой ночью учебы не было.

Я различила серебряную рябь на озере от луны за деревьями. Я выключила фонарик и прошла дальше сама. Я хотела, чтобы глаза привыкли к темноте, чтобы звезды выделялись на пляже.

Но что–то еще сияло впереди. Я не заметила сразу, потому что была далеко, но сияние было ярким, оранжевым. И я ощутила запах.

Костер. Маленький, насколько мне было видно, но на пляже горел костер. Когда мы с Кэлламом бывали там, никто не приходил. Кэллам сказал, что ни разу никого тут не видел. Может, только мы с ним и знали об этой части пляжа. Так что я не должна была удивляться, что он был…