Сундучок, в котором что-то стучит - Аксенов Василий Павлович. Страница 32

– Чаби, дорогой, твои ребята явились как раз вовремя! Как я рад снова увидеть тебя и милый моему сердцу Оук-порт! – Гена не мог скрыть своих чувств ничем. – Однако, Чаби, знаешь ли ты, что все наши улетели с острова Фео в неизвестном направлении? Я очень волнуюсь…

– Не волнуйся, старина, – сказал Чаби Чаккерс. – Там все в ажуре. Их подобрал всех до единого корабль науки «Алеша Попович». Сейчас сюда топают. Смотри, тебя здесь ждут.

По мраморной лестнице к морю с распростертыми объятиями бежала живописная толпа эмпирейцев, в которой Гена увидел множество знакомых лиц – и Рикко Силлу, и Нуфнути Куче, и Токтомурана Джечкина, и Фирцига, и Градуса, и др., и др.

Грянул оркестр. Мокрый мальчик взлетел в воздух. Нуфнути Куче залез на постамент и, держась могучей рукой за бронзового мальчика, закричал:

– Ура! К нам прибыл наш любимый Джинадо! Праздник, посвященный открытию национального музея, объявляю открытым! По просьбе трудящихся четыре выходных дня этой недели соединяются с тремя выходными днями будущей недели! Открыть все фонтаны!

Ликующая толпа подхватила и его, увесистого премьера, качать!

Качали долго. Гена и Нуфнути иногда встречались в воздухе и обменивались рукопожатиями. Гена изловчился и как-то раз на высшей точке подброса обхватил премьера за шею и шепнул ему:

– Дорогой Нуфнути, распорядись прекратить качание наших тел! Мне необходимо немедленно связаться по телефону с Ленинградом.

Качание было приостановлено, и Гена вместе с премьером, похожим на пушечное ядро, румяным и энергичным, пустились бегом по площадям и переулкам столицы к телефонной станции.

– Увы, господин премьер-министр, – сказала со вздохом красавица телефонистка, – я вынуждена вас огорчить. Республика превысила свой лимит по телефонным разговорам в сто семьдесят семь раз. Долг республики по телефону составляет восемьсот тысяч велюров, что в перерасчете на доллары…

– Не надо! Не надо! – замахал руками Нуфнути Куче. – Не надо перерасчетов! Слышать не могу всей этой финансовой мороки! Научились считать, ишь ты! Велюр – самая красивая валюта в мире! Его нельзя ни на что пересчитать!

– Увы, – вздохнула красавица телефонистка. – После праздников телефонная станция конфискует государственный бланк. Увы, господин премьер-министр. Увы! – Она пленительно улыбнулась Геннадию: – Увы и вам, наш юный кумир Джинадо Стратофудо.

– Мокрые деньги вас устроят? – спросил Геннадий и извлек из своих джинсов рубль, франк и несколько зурбаганских зуров.

– Подходяще! – повеселела красавица телефонистка и взялась за соединение с Ленинградом.

Дело это было нелегкое – весь мир пересчитывал свои деньги, и поэтому шум по всем каналам стоял страшный.

Геннадий тем временем рассказывал своему высокопоставленному другу всю историю сундучка, в котором что-то стучит.

– …И вот, ты понимаешь, Паф, письмо Питирима Кукк-Ушкина находится сейчас в опасных руках Накамура-Бранчковской. От этой особы можно ждать всего. Я не удивлюсь, если она завтра же окажется в Ленинграде. Что такое дата Грюнвальдской битвы?

– Быть может, это шифр? – предположил премьер-министр. – Может быть, шифр какого-нибудь сейфа?

– Да-да, вполне возможно… – задумчиво проговорил Гена. – Питирим Кукк-Ушкин мог специально для этого дела сконструировать какой-нибудь особенный сейф.

– Товарищ Стратофудо, поговорите с Ленинградом, – вдруг равнодушным голосом сказала телефонистка-красавица, как будто ей ничего не стоило пробраться сквозь хаос мировой валютной системы.

Гена бросился, схватил трубку, заорал «алло-алло» и вдруг очень близко услышал спокойный мужской голос:

– Кандидат технических наук Рикошетников Николай Николаевич слушает вас.

– Николай, вы знаете дату Грюнвальдской битвы? – срывающимся голосом спросил Гена.

– Как всякий культурный человек, – сказал капитан Рикошетников. – Знаю. Одна тысяча четыреста десять.

Вечером Геннадий ужинал в кругу своих близких эмпирейских друзей в ресторане на крутом бастионе крепости Оук-порта.

В связи с финансовыми трудностями республики на столе не было никаких деликатесов, только скромная местная пища: устрицы, лангусты, крабы, белая икра доисторической рыбы целаканта, эскарго, авокадо, грейпфруты, цитронеллы и лайм-тоник. – Конечно, было бы недурно, если бы в сундучке оказались кое-какие материальные ценности, – сказал «лучший футболист вселенной» Рикко Силла. – Мы бы построили на них огромнейший футбольный стадион. Больше, чем «Маракана» в Рио-де-Жанейро. Вся республика поместится и еще пригласим зурбаганцев.

– Да-да, стадион! – поддержал его пылко бывший президент и вратарь национальной команды, а ныне парикмахер Токтомуран Джечкин. – Только не такой уж большой. Надо оставить средств для огромной, самой большой в мире парикмахерской. Чтобы весь мир ездил к нам стричься!

Гена вдруг заметил, что Рикко Силла помрачнел и посмотрел на Джечкина с несвойственной ему агрессией.

– Стадион стадионом, парикмахерская парикмахерской, а построить надо огромную телефонную станцию, – веско заметил премьер-министр.

– Никаких парикмахерских и никаких телефонов! – Рикко Силла брякнул по столу своим самым красивым в мире кулаком.

– Никаких стадионов и никаких телефонов! – выдал свои истинные намерения Токтомуран Джечкин. – Детский период истории кончился! Хватит играть, пора стричься!

– Никаких стадионов и никаких парикмахерских! – Премьер-министр ладонями выбил дробь, не хуже джазового барабанщика. – Нам нужна связь! Огромный телефон решит все проблемы!

Все трое мрачно посмотрели друг на друга. Ой, как Гене это не понравилось! Год назад такая сцена между тремя закадычными друзьями была бы просто немыслима.

– Друзья, не ссорьтесь! – сказал он им, умудрившись положить две свои руки сразу на три плеча. – Иной раз культурные ценности бывают гораздо важнее материальных.

Все трое посмотрели на Гену, и их взаимная неприязнь тут же рассеялась.

– Устами мальчика-героя подчас вещает Истина, – произнесли они все трое старинную эмпирейскую народную поговорку и улыбнулись, и искорки из восьми дружеских глаз, не разделенных даже на пары, а соединенных в одно красивое загадочное созвездие, поднялись над ночным Оук-портом, чтобы присоединиться к бесчисленным звездам мироздания, и на этом наша повесть закончилось, оставив место лишь для трех небольших эпилогов.

Эпилог I

Каковы, однако, законы приключенческого жанра! Да и можно ли вообще называть их законами, если мы на одной странице повести можем скакнуть с бастиона крепости в Оук-порте в камеру хранения Витебского вокзала, что на Загородном проспекте Ленинграда (следующая остановка «Технологический институт»)? Из такой невероятной романтики – сразу в обыкновенную прозу, на Витебский вокзал.

А ведь слово «Витебск», между прочим, не такая уж и проза. Великий художник Марк Шагал, например, показал нам такой фантастический Витебск, что ни один писатель-приключенец за ним не угонится.

Ну, впрочем, это к слову, мы и гнаться за Шагалом не собираемся. Мы входим в зал камеры хранения вслед за сутулым старичком-дачником. Знаете, бывают такие старички-дачники в побелевших от старости по швам прорезиненных плащах, в обвисших шляпах из рисовой соломки, с двумя-тремя саженцами в руке и с ведерочком чернозема. Таков и наш старичок, эдакий отставной Букашкин, приятель поэ-та Андрея Вознесенского.

Он направился в серые коридоры автоматических камер, смирно поставил свое ведерочко на кафельный пол возле одной из них, засунул пальчик в вязаной перчатке в диск и тихо набрал дату Грюнвальдской битвы – тысяча четыреста десятый год. Дверь камеры открылась, и старичок достал оттуда сундучок. Извините, любезный читатель, за неуместную рифму.

Тут нервы старичка малость сдали, и он, воскликнув что-то на неизвестном языке, мягко опустился на пол, откуда и был поднят железной рукой капитана Рикошетникова. Рядом с Рикошетниковым находился его новый друг, участковый уполномоченный милиции Бородкин В. П.