Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки (СИ) - Иконникова Ольга. Страница 7

А как же графский особняк, роскошные наряды, драгоценности?

Но сейчас меня гораздо больше волнует другой вопрос. Мы поменялись местами с той, другой Наташей Закревской. Но поменялись ли мы с ней и телами тоже?

Я почти настроила себя, что заглянув в зеркало, увижу отражение дородной девицы с рыжими буклями. А что? Полнота, говорят, тогда была в моде.

Зеркала в комнате нет, и меня мучают страхи вплоть до прихода пожилой женщины в забавном зеленом сарафане. Кажется, мой вид ее ничуть не удивляет.

— Графинюшка, да зачем же ты встала-то? — с порога всплескивает она руками. — Доктор же не велел.

Она берет меня за руку как ребенка и ведет обратно к кровати. У нее добрые глаза и руки натруженные, с мозолями.

Кажется, ничто в моем облике ее не удивляет, а значит, теория об обмене телами получает дополнительный балл.

Женщина укладывает меня в постель, заботливо укрывает толстым стеганым одеялом и участливо спрашивает.

— Может, надобно чего, Наталья Кирилловна? Я быстрехонько принесу. Молочка парного или чаю с медком?

Я мотаю головой и выдыхаю:

— Зеркало! Принесите мне зеркало!

И вижу, как удивленно вытягивается ее морщинистое лицо.

— Графинюшка, да зачем же тебе сейчас на себя любоваться? Вот встанешь на ноги, в баньке намоешься, Дашутка тебе волосы уложит… А нынче чего же? Исхудала вон как…

Но я смотрю на нее с такой мольбой, что она сдается.

— Ну, ладно, коли изволишь… К сестрице твоей в комнаты схожу и принесу.

Это что за новость? Ни о какой сестре мне не говорили!

Женщина возвращается через несколько минут — с пустыми руками.

— Прости, Наталья Кирилловна, не принесла. Барыня не велела. Барышня-то зеркальце дала, да на лестнице меня Татьяна Андреевна увидали. Пришлось все как есть рассказать — и про то, что ты с кровати встала, и про зеркальце. А она сказала — ни к чему тебя волновать. Вот доктор завтра приедет, если разрешит…

— Разрешит что??? — я гневно сжимаю подушку. — В зеркало посмотреться? А почему в моей комнате зеркала нет?

Дверь приоткрывается, и я вижу седого мужчину в старом сюртуке — он смотрит на меня и, кажется, плачет.

— Никак очнулись, Наталья Кирилловна? Ступай, ступай, Меланья. Мне с ее сиятельством поговорить надобно.

Женщина сердится:

— Да какое поговорить, Захар Кузьмич? Барышня только в себя приходить стала! Да зачем же ее сейчас утомлять? А коли барыня узнает?

— Ступай, Меланья, — мужчина повышает голос. — Молока, что ли, принеси Наталье Кирилловне.

Женщина, охая, набрасывает мне на плечи цветастую шаль и выходит. Конечно, как я могла забыть — девушке неприлично разговаривать с мужчиной, будучи одетой в одну ночную рубашку. Хотя, как говорит этикет, мне вообще неприлично разговаривать с мужчиной! Или на старых слуг это правило не распространяется?

Мужчина разглядывает меня с нескрываемым любопытством.

— Здравствуйте, Наталья Кирилловна! — дрожащим голосом говорит он. — Уж и не чаял с вами свидеться. С прибытием, ваше сиятельство!

Я на всякий случай киваю.

— Видели бы вас ваши батюшка с матушкой! До чего же вы похожи на Евгению Николаевну! Одно лицо! Та тоже красавицей была каких поискать.

Мне о многом нужно его расспросить! Но от волнения я не могу сказать ни слова. Кажется, он это понимает.

— А с другой Натальей Кирилловной вы тоже шибко похожи. Та, правда, до болезни пополнее была. Но за месяц тоже исхудала. Вы не волнуйтесь, ваше сиятельство, у барыни стол хороший — быстро в тело войдете.

Я холодею от этой фразы. Но сказать ничего не успеваю, потому что он продолжает объяснять:

— Опекуном вашим является ваша тетушка Татьяна Андреевна Самохвалова. Прежде-то дядюшка был, родной брат вашей матушки. Да только помер он десять лет назад. У Татьяны Андреевны дочка есть — сестрица ваша двоюродная София Васильевна.

— А как я к ним обращаться должна? — я, наконец, нахожу в себе силы задать вопрос. — Вы извините, Захар Кузьмич, кажется? Но в том времени, из которого я прибыла, все по-другому.

Я не решаюсь рассказать ему, что у нас нет никаких ни графов, ни князей. Зачем волновать старого человека?

— Тетушку Наталья Кирилловна завсегда называла по имени-отчеству — та другого обращения не любит. А сестрицу можно и Софией, и Софой, и Сонюшкой.

— А титул у них какой? — уточняю я.

Он разводит руками:

— А нету никакого у них титула, — мне кажется, или в его голосе слышится затаенное торжество? — По материнской линии только ваш дедушка был пожалован во дворянство за боевые заслуги — до него род к благородным не относился. Да и крепостных у Самохваловых всего пятьдесят душ.

Пятьдесят душ крепостных! Мне кажется, я сплю.

— А когда матушка ваша за графа Закревского вышла, Татьяна Андреевна дюже ей завидовала, хоть и нехорошо, может, так говорить.

Я слышу шаги за дверями и шепчу:

— Захар Кузьмич, миленький, а что за женщина за молоком пошла? Кто она?

Он тоже понижает голос:

— Нянюшка это ваша, Меланья Никитична. Хорошая женщина. Матушка ваша очень ее любила.

На подносе у нянюшки — кружка с молоком да покрытый глазурью пряник. Мой желудок сразу начинает урчать — давно пора подкрепиться. Я съедаю пряник и выпиваю молоко слишком быстро для только-только оправившейся от болезни девицы, но Меланья Никитична этому только радуется.

— А что же тетушка? — интересуюсь я. — Она придет меня навестить?

Нянюшка хмыкает. Отвечает Захар Кузьмич:

— Вот коли доктор скажет завтра, что вы вполне здоровы, так и навестит.

— Доктор? — пугаюсь я.

Старик снова отсылает Меланью Никитичну — теперь уже за дровами. И только когда за ней закрывается дверь, начинает меня успокаивать:

— Не волнуйтесь, Наталья Кирилловна, доктор человек хороший, еще батюшку вашего пользовал.

— Но он же увидит, что перед ним — другая Наташа. Он же во время болезни ее наблюдал! Его-то обмануть не получится.

Но Захар Кузьмич спокоен как удав.

— Не извольте беспокоиться, барышня. Зрение у доктора плохое. А вы еще чепец на себя наденьте. Прежняя Наталья Кирилловна часто в чепце его принимала.

Я хихикаю. Пытаюсь представить себя в чепце.

5. Выхожу из комнаты

Доктор, и впрямь, оказывается милейшим человеком. Убедившись, что у меня нет жара, и выяснив у Меланьи, что его не было уже несколько дней, он разрешает мне вернуться к обычной жизни — обедать за общим столом, ненадолго выходить на улицу, принимать гостей.

Не уверена, что меня это радует. Сидение в комнате давало возможность разобраться в окружившей меня обстановке не торопясь. Я боюсь встретиться с тетушкой, с кузиной.

С расположением комнат в особняке я почти разобралась — Захар Кузьмич на трех листах нарисовал план дома. А ночью накануне первого совместного с опекуншей завтрака мы и вовсе с ним прогулялись по коридорам, заглянули в столовую, в танцевальный зал, в кабинет.

И всё-таки я боюсь — боюсь сделать или сказать что-то не так, как надо. Употребить словечко, которое в те времена еще не существовало. Совершить действие, которое у нас считается нормой, а тогда могло показаться неприличным и даже вызывающим.

Да я даже правил поведения за столом не знаю. От этих мыслей идет кругом голова.

Утром дворовая девушка Дашутка — румяная как наливное яблоко — сооружает прическу у меня на голове и помогает мне одеться. Платье простое, домашнее — из ситца в мелкий горошек. Похоже, тетушка не расточительна.

Я появляюсь в столовой, когда моя кузина София уже сидит за столом. Она невысока ростом, светловолоса и бледна.

— Натали, как я рада тебя видеть! — говорит она вполне искренне и даже вскакивает со стула, чтобы меня обнять. — Я хотела тебя навестить, но маменька не велела…

Она испуганно замолкает, потому что в столовую вплывает сама Татьяна Андреевна Самохвалова.

— Наташа, дай я тебя обниму, — громко говорит она, и кузина тут же подталкивает меня в ее сторону. Тетушка своими мощными руками легонько касается моих плеч и сразу отстраняется. Она разглядывает меня со смесью удивления и тревоги. Мне кажется, она вот-вот разоблачит обман. Но нет — она только вздыхает: — Как ты подурнела, Наташа! Кожа да кости. И такой нездоровый цвет лица. Мне кажется, Алексей Никанорыч поторопился разрешить тебе встать с постели.