Тореадоры из Васюковки (Повести) - Нестайко Всеволод Зиновьевич. Страница 70

Поднял голову — навстречу мне бабка Мокрина. Тьфу ты! Только ведь: «чтоб вас черви источили» — и сразу «сынку» медоточивым голосом.

— Понимаю, понимаю тебя, милый, душа твоя в смятении. Мысли суетные, мирские уступают место думам высоким, духовным. О жизни и смерти, о сути всего сущего…

Мне стало не по себе — она будто читала мои мысли.

— Не тревожься, ангел, радоваться надо, а не грустить. Ведь тебе одному явилось видение, тебе сей знак, на тебе перст указующий. Ты один сподобился. Значит, ты не такой, как все.

Я сдвинул брови — ишь куда хватила! Она это сразу заметила.

— Ну чего сразу надулся, как мышь на крупу? Думаешь, бабка тебя агитирует, хочет в монахи записать? Да оборони бог! Будь пионером, стучи себе в барабан, дуди в трубу. Когда ж еще в барабан стучать, как не в твои годы… Но… не так оно в жизни все просто, как кажется, как по радио о том говорят. Ох, как много еще такого, чего люди и не знают! Вот, вишь, ты привидение живое сфотографировал… И как знать, может, кто-нибудь и докажет, что это высшая сила, которую мы, старые люди, богом называем. Ведь нельзя же, сынку, еще ничего не зная, посрамлять то, во что люди веками верили. Нельзя. Пока что вся история точно по Библии идет. Вот ты же не читал, сынку, Библию? Не читал?

Я отрицательно покачал головой. Стыдно признаться, я еще «Миколу Джерю» не читал, который по программе требуется, не то что Библию.

— Вот видишь, а кричишь: «Передайте привет Варваре-великомученице»! А ты бы спросил сперва, что это за Варвара, почему она великомученица, за что муки приняла и чем людям помогала… Господи, сохрани и помилуй! — Бабка перекрестилась.

У меня голова шла кругом. Я чувствовал, как твердый материалистический грунт, на котором я стоял всю свою сознательную жизнь, зашатался подо мною. Не то чтобы я сразу поверил в бога, нет, но какая-то неуверенность скользким червяком заползла мне в душу, тревога и растерянность завладели мной.

Я чувствовал, что если сейчас же не перебью бабку Мокрину, позволю ей говорить дальше, не спрошу ее о чем-нибудь, то может случиться страшное — свет перевернется для меня, и я стану другим, не таким, как был до сих пор, не таким, как все ребята. И великий страх охватил меня.

— Бабушка, — сказал я, еще не зная, что спросить, и боясь, что она снова заговорит, — бабушка… а скажите мне, пожалуйста…

— Что? Что, голубчик? — Беззубый бабкин рот растянулся до ушей в сладкой улыбке.

— А скажите… э-э… привидения только на кладбищах бывают? А?

Но она не успела ответить. Издалека, с конца улицы, послышался крик моей сестренки Иришки:

— Ява-а! Иди, тебя дед кличе-ет!

Я как-то облегченно взглянул на бабку Мокрину и пожал плечами — простите, мол, зовут.

— Ну, беги, беги, — кивнула бабка. — И приходи ко мне. Я тебе все расскажу, что тебя интересует, и яблочками попотчую. Знаешь, какие у меня яблочки? И фотографию эту захвати. Я ее показать хочу…

— Ага! — бросил я уже на ходу и что есть духу пустился наутек. Я так от привидения не бежал, как от бабки Мокрины.

Дед Варава встретил меня хмуро:

— Где бегаешь не евши, ветрогон? Черти тебя носят? Все остыло.

И, уже хлопоча возле стола, скосил вдруг на меня свой мутный, но всевидящий глаз.

— Ты что там такое снова отмочил? A-а? Говорят, сатану какую-то открыл? Нечистую силу сфотографировал… Ой, гляди, доиграешься…

Заберут тебя в приют, в лагерь для малолетних… Голову людям брехней морочишь…

— Да дедушка… Вот честное слово!.. — И я, захлебываясь, рассказал ему все, как было.

Дед выслушал внимательно, не перебивая, долго разглядывал фотографию, потом покачал головой:

— Насчет физики, насчет Ломоносова не скажу, не знаю, а насчет привидений — ярунда… Не верю. Я ведь сам когда-то в детстве… с хлопцами…

— Ну-у! И вы? И что же?

— Да что ж… Ничего. И не один раз — трижды ходили.

— Но ведь фото же!

— Ну и что ж? Должно быть, что-нибудь там в пленке засветилось. Или, может, кто-нибудь из хлопцев подшутил, разве я знаю…

— Нет! — убежденно сказал я, потому что точно знал, что не засветилось, иначе бы в глазах у меня засветилось. А из ребят никто не мог подшутить, гарантия.

— Ну, уж не знаю, что там такое, — рассердился дед, — но не привидение! Восемьдесят лет живу на земле и ни одного привидения не встретил, а он, от горшка два вершка, и уж гляди ты… Если бы по твоему закону физики все после смерти превращались в привидения, то их бы уж столько развелось — негде бы и курице клюнуть.

— Да что? Думаете, мне это очень нужно! — воскликнул я. — Я и сам не хочу, но ведь…

Глава IX

ОТЕЦ ГОГА

И правда, мне уже теперь хотелось, чтоб вся эта история оказалась «ярундой». Меня это стало угнетать. Особенно бабка Мокрина с ее разговорами.

Мокрина была в нашем селе церковным начальством. Все богомольные старушки крутились вокруг нее. Церкви в нашем селе нет. Церковь в Дедовщине, в четырех километрах от нас. Служил там отец Георгий. И бабка Мокрина была его заместителем у нас в Васюковке: собирала деньги на храм, созывала старушек на собрания, ну, и всякое такое.

Отца Георгия с легкой руки деда Саливона все атеисты звали Гога. Когда-то в нашем селе отдыхал художник Георгий Васильевич, которого жена называла Гога, вот с тех пор дед Саливон и окрестил этим именем отца Георгия. И оно к нему прилипло — не оторвешь.

Дед Саливон, как выпьет, любит вести с батюшкой антирелигиозные беседы. Он тогда говорит: «Пойду с Гогой побалакаю… Пусть мне Гога расскажет про бога». Берет бутылку, садится на велосипед и, выписывая кренделя, едет в Дедовщину.

Отец Гога выпивки не чурался, а в антирелигиозные беседы не вникал. Выпить он мог, как добрый молотильщик, и не пьянел.

После этих диспутов дед Саливон говорил: «Специалист! Ну и специалист этот Гога! Хитрый, как змий! Он же сам в бога не верит. А говорит — как поет. Просто должность ему, видно, нравится. Спе-ци-а-лист!»

«Должность» у отца Гоги была и вправду ничего себе. Сперва он имел простой мотоцикл, затем мотоцикл с коляской, потом «Запорожец», потом «Запорожец» поменял на «Москвич», а теперь, говорят, записался в очередь на «Жигули».

С прихожанами ладить он умел. Службу божью вел по-прогрессивному. Изучал науку, все ее достижения, выписывал журнал «Знание — сила» и двенадцатого апреля каждый год служил молебен в честь космонавтов.

И разговоры бабки Мокрины — все это, конечно, от отца Гоги.

Я не успел еще позавтракать, как во двор к нам зашли трое восьмиклассников. Я плохо их знал — они были не с нашего конца.

— Ну, расскажи, что там… Как?

Оказывается, Бардадым размножил и пустил ее по селу.

И началось…

Скрип-скрип!..

Скрип-скрип!..

Калитка наша не закрывалась.

Только я кончал рассказывать, как снова приходилось начинать сначала.

Наконец я не выдержал. Схватил удочки — и дёру. Махнул в плавни.

А когда вечером воротился, то увидел, что возле наших ворот стоит машина. Я не стал догадываться, чья эта машина, — к моей маме, депутату, часто приезжали из района и даже из области, но, зайдя во двор, я так и присел: под яблоней рядом с дедом Варавой сидел… поп Гога. Я хотел броситься назад, но было уже поздно — меня заметили.

— A-а, рыбак, — приветливо улыбнулся мне отец Гога. — Здравствуй!

Я замер. Ну, сейчас начнет, как бабка Мокрина: «Славен еси, отроче… видение, что тебе явлено… Варвара-великомученица, сохрани, спаси и помилуй…» Да еще при деде. Хоть крестись и уноси ноги!

Но он не начинал.

— Ну-ка, показывай улов, — сказал он весело и, взяв у меня прут с нанизанной на нем рыбой, начал разглядывать. — О, три чехони, подлещики, устирочка, ерши… носачи и обычные… краснопер, язик… О! И линек один даже есть… Молодец! Знатная будет ушица. Здорово клюет? На что ловил? На червяка, мотыля, на хлеб… или, может, на тесто? А?

— На червяка… красненького, — едва-едва выдавил я из себя, настороженно глядя на него: когда же он начнет?