Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy". Страница 30

Но сейчас настало время для Штрауса. Для «Дон Жуана», в конце концов, и нервы Гарри были как натянутая струна из-за этого. Он чувствовал тревожный, зудящий ток по всему телу, когда целенаправленно двигался через всю сцену на подиум. Это чувствовалось, как хороший тип тревоги, на самом деле. Тип положительной нервной энергии, которая не подавляет, а, наоборот, повышает производительность.

Гарри кивнул головой аудитории в знак признательности, а затем повернулся и занял своё место перед оркестром, лучезарно улыбаясь. Он сделал паузу, держа руки за спиной и терпеливо ожидая, пока все успокоятся: звуки и шорох потихоньку заканчивались. Стук смычка о деревянную поверхность виолончели, теплота тембров флейты, тихий вздох — и все затихли. Гарри знал, что вся их напряжённая работа в течение последнего с половиной месяца заключалась в этом моменте. И он позволил осознанию коллективной поддержки стабилизировать его эмоции, после чего в последний раз глубоко вдохнул и поднял руки.

Его сердце наполнилось приятной болью предвкушения, когда он установил осознанный зрительный контакт с соответствующими руководителями секций. Потом решительным рывком опустил свою палочку, и свет погас.

С самого начала Луи игнорировал темп, который установил Гарри. Он почувствовал это, как только скрипки начали играть первые шестнадцать нот; быструю фразу, которую написал Штраус, чтобы учредить бойкую мужественность Дона.

«Ты, блять, должен был знать», — подумал Гарри, чувствуя, как кровь в жилах начинает закипать. Сжав зубы, он заставил себя придерживаться того темпа, в котором, как он предполагал, продолжится выступление.

Он был прав. Луи по-прежнему сопротивлялся его темпу, ведя свою секцию быстрее, чем играла остальная часть оркестра. Гарри посмотрел вниз на Луи, чтобы передать свое недовольство, но концертмейстер был полностью погружён в свою музыку. Это были взаимные уступки между ними в течение всего введения. Гарри едва удалось сохранить своё превосходство, когда они проигрывали чувственный отрывок, описывающий прибытие первого романтического партнёра Дон Жуана. Соло Луи в этой части пьесы должно было быть более нежным во всех отношениях, и это дало Гарри передышку от неослабевающего давления, которое оказывал скрипач. Этот контраст делал работу Гарри более кропотливой, так что он обратил звучание оркестра в хрупкое и ласковое эхо духовных инструментов, так прекрасно ассоциируемых с тоской Дона по своей новой любви.

Произведение заиграло с новой силой. Темп и ощущения последующего отрывка становились всё более и более дерзкими, пока дирижёр и концертмейстер сражались за контроль над музыкой. Каждый раз, когда Гарри думал, что он, наконец, держит Луи в узде, скрипач снова вырывался вперёд, побуждая оркестр, кружа его в своей неистовой пучине, стараясь изо всех сил оставить Гарри позади.

Сердце Гарри отдавало оглушающим грохотом в его груди, а потные волосы спадали на лоб. Его вены были больше заполнены гневом и адреналином, нежели кровью, к тому времени как они подобрались к кульминации пьесы, к финалу «Дон Жуана» сумасшедшей важности. Он свирепо пронзал воздух своей дирижёрской палочкой, через силу сдерживая Луи и ловко управляя оркестром во время нарастающей части перед финальной кодой, завершающей пьесу.

Как только Гарри сделал сильное и выразительное движение, обрывая оркестр и оставляя всех в состоянии невообразимого шока, его взгляд скользнул вниз и влево. Он почувствовал неудержимую дрожь, пробежавшую по его телу, когда его глаза встретились с глазами Луи и застыли. Внезапная тишина, заполнившая Барбикан Холл, казалось, растянулась между ними. Пульс Гарри становился всё чаще, когда он смотрел в тепло-синие глаза Луи — это приводило его в бешенство и вызывало целую бурю эмоций. «Неприемлемо. Совершенно неприемлемо», — он сглотнул и отвёл взгляд, прежде чем снова поднял руки и довёл оркестр, свой оркестр, до завершающего эпизода «Дон Жуана».

Кода была великолепна: жуткая развязка, описывающая смерть Дон Жуана, пауза перед ней, как символ потери воли к жизни. Серия мерцающих, понижающихся нот, которые отдавались в спине Гарри, инициировала дрожь, что он испытывал раньше. Он будто был не здесь и не сейчас, полон противоречивых эмоций, связанный с музыкой и отделённый от неё в то же время. Луи затянул его в водоворот. Гарри задержал дыхание, когда музыканты проигрывали последние два пиццикато, позволяя западающему в память финальному звуку щипковых инструментов затихнуть, прежде чем он расслабился и тяжело выдохнул, опуская руки по швам, что послужило признаком полного окончания выступления.

Он чувствовал себя далёким от происходящего. Всё, что Гарри мог слышать, — был рваный шум его собственного дыхания и прилив крови в его ушах. Парализующий страх охватил его, а стыд поселился в сердце, когда он осознал, что выступление было полным провалом. Изменения в темпе были слишком безумными, чтобы остаться незамеченными; оркестр просто вышел из-под контроля. Гарри не выполнил свою работу и всех подвёл. Он не мог дышать.

До тех пор пока аудитория не взорвалась бурными аплодисментами, звук которых разошёлся по всему залу, переходя в продолжительные овации.

Кисти Гарри слегка тряслись, а сердце сжалось до минимальных размеров. Он развёл руками, подавая сигнал оркестру встать и принять похвалу публики. Затем он повернулся к зрителям и коротко поклонился.

Рукопожатие концертмейстера и дирижёра в конце представления считалось традиционным, и аплодисменты только усилились, когда Гарри сошёл с пьедестала и направился к Луи, протягивая ему руку. В тот момент, когда он приближался, заметив взгляд удовлетворённого триумфа на лице Луи, он понял, что нужно что-то менять.

«Так больше не должно продолжаться», — подумал он со стальной решимостью, справедливый гнев разлился по его телу, когда их ладони соединились. Гарри проигнорировал удручающе знакомую искру желания, сделав вид, что её не существует, и скользнул левой рукой по руке Луи, притянув его в объятья. Если бы он не был таким взвинченным, отвлечённым собственными обострёнными эмоциями, возможно, Гарри получил бы большее удовлетворение, оттого что Луи напрягся в удивлении и слегка задрожал под его прикосновением. С натянутой улыбкой он потянулся вперёд и наклонился к уху Луи.

— Встретимся в моём офисе, как только ты приедешь в церковь Святого Луки, — прорычал он шёпотом. Афтепати по случаю выступления и начала нового сезона проводилась в старой церкви в Джервуд Холле. — В ту же секунду, как появишься там.

Луи слегка смутился, покраснев. На мгновение он пришёл в замешательство, затем мелькнуло раздражение, но он быстро собрался и показал публике чистейшую улыбку, склонив голову влево, подальше ото рта Гарри. Несмотря на это, он всё ещё крепко держал его руку.

— Незамедлительно, я имею в виду, Луи. Никакой остановки для шампанского, или шуток с Найлом, или разговоров с Ричардом Картрайтом, или для чего-то ещё, что ты собираешься сделать. Нам нужно поговорить, — Луи издал звук возражения, надменный маленький выдох. Гарри лишь усилил хватку на локте Луи, наклоняясь ещё ближе, чтобы его губы были на малейшем расстоянии от уха Луи.

— Это не просьба, — сказал он. Он повторил свои слова низким, глубоким и неуступчивым голосом, пока остальной мир им аплодировал. — Это не просьба.

***

Луи шёл к церкви Святого Луки так быстро, как только мог. Он избежал всех обычных поздравлений, обойдя группы музыкантов и зрителей, которые толпились в Барбикан, медля, чтобы посплетничать перед афтепати. Луи немедленно спрятал Гром за кулисами, в надёжной кладовке для инструментов, и схватил пальто, проскальзнув в одну из менее посещаемых боковых дверей, прежде чем кто-то смог бы его задержать.

Было что-то в голосе Гарри Стайлса, то, насколько решительным он был, когда шептал в ухо Луи, что заставило концертмейстера чувствовать себя беспокойно и неустойчиво. Сильнее, чем обычно, после концерта ему было необходимо выйти из помещения и уйти подальше от людей. Он нуждался в свежем воздухе и возможности побыть наедине со своими мыслями.