Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ) - Черная Лана. Страница 1

Глава первая: Леся.

Ещё тринадцать шагов, и мы с тобой на крыше…

Я знаю, ты любишь слушать и молчать…

Сергей Бабкин «Больно».

Напевая под нос, выбираюсь из такси, с наслаждением вдыхаю теплый майский воздух. Очередное дело закрыто, и новая победа пополняет персональный счет. Непростая, стоившая кучи бессонных ночей, но все-таки победа. И бутылочка красного вина, припрятанная в холодильнике, ждет своего часа и компании, чтобы отпраздновать. Задираю голову: в моих окнах темно. Муж снова на дежурстве. Вздыхаю. Придется пить одной. Но улыбка по-прежнему играет на губах. Сегодня ничто не испортит мне настроения.

Лифт поднимает меня на тринадцатый этаж. Двери с тихим шорохом разъезжаются, выпуская меня на площадку. Здесь всего одна квартира, переделанная из двух поменьше. На темной двери блестит номер «13», а под номерком — крафтовый конверт, перетянутый красной лентой. Небольшой, золотисто-коричневый с черными буквами, стилизованными под китайские иероглифы и складывающимися в одно-единственное: «Ксане».

Замираю перед дверью с ключами в руке, не решаясь ни тронуть этот конверт, ни открыть дверь и войти внутрь. Улыбка стекает с губ, как будто и не было, ломается усмешкой. Накатывает усталость. И прошлое замирает за спиной мрачной тенью. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. И страшно по-прежнему каждый раз, когда вижу этот конверт и эти буквы…имя. Как будто он рядом. Совсем близко. Настолько, что конверт пропах ним. Разум нашептывает, что это всего лишь парфюм и неуемная фантазия одного сумасшедшего, но сердце срывается с тормозов, разгоняясь до предельных цифр за считанные секунды. Сердце не желает слушать разумные доводы. Глупое сердце помнит вовсе не страх. А я ничего не хочу помнить.

— Тебя нет, — внезапно просевшим голосом. — Ты никогда не вернешься в мою жизнь. Тебя нет…

На выдохе срываю конверт. Развязываю ленту. Внутри – пестрая фотография ночного города, а на обратной стороне тем же почерком: «Ещё тринадцать шагов, и мы с тобой на крыше…»

Короткий смешок срывается с губ, но горло внезапно сдавливает тисками. Оборачиваюсь к тонущей в полумраке лестнице. Здесь действительно всего тринадцать шагов. А за металлической дверью – крыша. Сжимая в руке конверт, поднимаюсь по ступеням, тяну на себя дверь. И глупое сердце ликует, пойманной пташкой бьется в груди.

Ночь встречает теплым ветром, светом неоновых огней города и тихой музыкой, растекающейся под открытым небом. Любимая группа, под которую я когда-то танцевала на такой вот крыше. Снимаю туфли, оставляя их на пороге, и босыми ногами иду вперед. Здесь никого нет. Только гитарное соло и пробирающий до мурашек мужской голос. Трек за треком утягивая туда, куда нет возврата. И кресло-качалка с пледом, оставленные у самого парапета, как нельзя кстати. Как и бутылка вина с одним бокалом.

— Псих, — усмехаюсь, читая этикетку на темной бутылке: Chateau Mouton Rothschild 1945. Одна такая бутылка стоит как две моих квартиры. Сейчас я это знаю. А двенадцать лет назад, сидя на крыше и слушая фанк, я наслаждалась незабываемым букетом с нотами шоколада, малины и изюма, даже не подозревая, каких огромных деньжищ оно стоит. Как и о том, что тот, кто меня спаивал – отдал за эту бутылку все, что имел.

Но сегодня я не буду его пить. И возвращаться в прошлое тоже не буду. Я ставлю бутылку обратно, выключаю музыку и ухожу, старательно игнорируя неудержимое желание вернуться и просидеть в кресле до самого утра. А сердце, то самое сердце, что гонит по венам кровь, вдруг воет раненым зверем и больно ударяется о ребра, словно мечтает разбиться. Нет. Не сегодня. В аптечке есть чудодейственное средство от любой боли. Всего две таблетки снотворного и все стирается в черноте сна.

Но у Бога отвратительное чувство юмора, потому что с утра я стою на пороге своей кухни, еще не проснувшаяся, и смотрю на ту самую бутылку вина, что осталась на крыше вчера. Рядом на столе лежит диск с любимыми песнями, плед брошен на стул рядом. И конверт, подписанный той же рукой, подпирает темную бутылку.

Горло ледяные пальцы сжимают, и я царапаю кожу, пытаясь вдохнуть. Судорожно хватаю ртом воздух, но его так мало. Будто выкачали весь. Словно в вакууме стою. И рот раскрываю. А ноги не держат. Руки дрожат. Я по стеночке сползаю на пол, не отрывая взгляда от кухонного натюрморта. Смотрю. Смотрю. И дышу. Рвано, с надрывом, но дышу. А воздух раскаленной лавой кажется, обжигает. Еще немного и задохнусь. Встать не могу, пошевелиться, даже взгляд отвести. И что-то внутри натягивается до звона в ушах. Тянет, вибрирует, не позволяя дышать полной грудью. Как будто веревкой перетянули легкие, и с каждым судорожным вдохом узел затягивается все туже.

Он не просто наглым образом вошел в мою жизнь снова, он проник в мой дом. Он следит, изучает, знает каждый мой шаг. Зачем? Зачем он снова появился? Зачем выжил? Почему просто не исчез? Не умер, в конце концов? И боль завыла раненым зверем, когтями полоснула по сорвавшемуся в галоп сердцу. Умереть?

«Неужели ты действительно этого хочешь, Ксанка?!»

Злой голос звучит так громко, что я невольно вздрагиваю, вскинув голову. Никого нет рядом. Только призраки прошлого, чтоб его. Подтягиваю ближе колени, обнимаю их руками.

Умереть…

Тогда я хотела умереть, стояла на краю крыши, раскинув руки и подставив лицо ветру и встающему солнцу. Это казалось так легко – просто сделать шаг. А он стоял за моей спиной и молчал. Я каждым позвонком ощущала его присутствие: рваное дыхание, громкий перестук сердца. Он задал всего один вопрос, когда я почти решилась отпустить себя на свободу. Всего один вопрос и я поняла, что не хочу этого. Не хочу быть размазанной по асфальту бесформенной кучей костей и кожи. И я вернулась к нему на крышу. И только тогда поняла, как сильно он перепугался за меня. Он ругался матом, встряхивая меня как безвольную куклу. А потом поил вином и выслушивал мои откровения.

Он спас мне жизнь, а я все эти годы мечтала лишь об одном: чтобы он навсегда исчез из нее.

И сейчас мечтаю об этом, несмотря на глупое сердце, что грустной флейтой плачет за грудиной. Я делаю глубокий вдох, усмиряя рваную боль, медленно выдыхаю. Снова и снова, пока сердце не начинает стучать ровно, как билось все эти годы. Мне дорога моя жизнь. Она мне нравится, и я не хочу ничего менять. Не хочу оглядываться в страхе, что этот мужчина стоит за моей спиной. Не хочу бояться возвращаться домой. Просто жить, как делала это прежде.

Выдыхаю, собирая себя в сжатые кулаки, поднимаюсь. Самое правильное – просто выбросить этот натюрморт к чертям. Сгрести все в мусорное ведро и забыть. Но вместо этого я выверенными движениями складываю плед: вдвое, и снова вдвое и еще, — пока он идеальным квадратом не умещается на табурете. И только после этого распечатываю конверт. Внутри очередная фотография. Сколько их уже меня? Два десятка, три, сотня? Я никогда не считала, просто складывала в картонную коробку и засовывала в самый темный угол кладовки и никогда не заглядывала туда – разве что пополнить коллекцию новым снимком. Зачем? Не знаю до сих пор. Даже сердце больше не рвется в груди, ровным пульсом растекаясь по артериям.

А сейчас я смотрю на фотографию загородного дома из стекла и камня и не верю собственным глазам. Его дом. Его мечта, превратившаяся в навязчивую идею. Много света, никакого города – только горы и море. И среди этой красоты – дом с панорамными окнами, впитывающими солнечный свет. Дом, ставший продолжением горного склона. Большой и уютный. Для его семьи.

— Ты все-таки построил его, — выдыхаю, большим пальцем оглаживая фото.

И страх смешивается с чем-то терпким и давно забытым.

Значит ли это, что у тебя теперь есть семья? И что теперь ты будешь счастлив без меня? Что я смогу, наконец, просто жить?

Слова на обороте дают ответы на мои невысказанные вопросы, только совершенно не те, которые я бы хотела услышать. Впрочем, на обороте всего лишь адрес и « Не забудь запереть за собой дверь, Ксана».