Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ) - Черная Лана. Страница 26

— Его действительно реабилитировали, но гораздо позже.

— Ничего не понимаю…

Зато я, похоже, начинаю понимать, откуда такая уверенность и растерянность в каждом слове, в каждом вздохе. Откуда такая нервозность в ней и во мне. И я стою, спиной прислонившись к прохладному стеклу стены, наблюдаю за девушкой в регистратуре и небольшой очередью возле нее, и мысленно прошу своего друга задать правильный вопрос. Отыскать, наконец, то, что мешает нормально дышать.

— Саша, кто вам обещал вытащить Руслана?

Спасибо, друг. Ты всегда правильно чувствовал мои мысли.

— Воронцов, — не задумываясь, отвечает Ксанка. Так легко, словно только и ждала подобного вопроса. Облегчение в ее голосе такое явное, что я осязаю его даже через стену. Ловлю ее улыбку на грани души. А сам медленно сползаю по стене, потому что в один момент паззл складывается, сходится чертеж, и я нахожу недостающий элемент. Ксанка отдала нашу дочь Воронцовым, потому что спасала меня.

— Дура, — шепчу, кулаками упираясь в холодный пол, — какая же ты дура.

Глава пятнадцатая: Леся

Время потерялось, чтобы больше не очнуться.

Позади осталось, но уже нельзя вернуться…

Дмитрий Колдун «Облака-бродяги»

Злость. Я ощущаю ее каждым рецептором кожи. Она трещит в воздухе искрами приближающейся грозы. Бьет точечными разрядами куда-то в область сердца. И эта проклятая мышца ноет и стучит гулко, почти больно врезаясь в ребра.

Мы всю дорогу молчим, даже Ангелина притихает на заднем сидении, какая-то потерянная. Странно, но Руслан ни слова не сказал о ее присутствии в его машине. Да и Ангелина никак не отреагировала на его появление, хотя должна была. А когда я попыталась объяснить, что к чему, Рус зыркнул на меня так, что захотелось немедленно стать невидимой. И какая муха его укусила? Хотя «муху» я как раз знала, только все вроде разрешилось, нет? По крайней мере, на сегодня.

Прислоняюсь виском к стеклу и смотрю на мимо проносящиеся дома и витрины. И только когда мы вылетаем на проспект, становится страшно. Бросаю взгляд на приборную панель: стрелка спидометра перевалила за восемьдесят. Он что, самоубиться решил? Э нет, это без меня!

— Руслан! — никакой реакции, только напряженный взгляд и добела стиснувшие руль пальцы. Красивые, длинные, исписанные черными чернилами татуировки. — Руслан, остановись! — голос срывается на хрип. Но он не реагирует, словно выпал из реальности. Проклятье! — Пепел… — тихо, сжав его пальцы. По коже растекается дрожь.

Руслан бросает на меня короткий взгляд, но скорость не сбрасывает, лихо въезжая на подземную парковку стеклянной колбы, ввинтившейся в небо посреди спального района. Эта высотка появилась здесь несколько лет назад, выросла зеркальным шпилем и стоит на радость богатым толстосумам. И что здесь делаем мы? А главное, куда делась Ангелина? Неужели я тоже умудрилась выключиться из реальности?

— Руслан, где Ангелина? — спрашиваю, когда он вытаскивает меня из машины. Грубо так, будто я виновата во всех войнах на планете и в приближающемся конце света точно. Но мой вопрос игнорируют, как и руку, тотчас выпустив, будто обжегшись. Да что за ерунда?

Он разворачивается ко мне спиной и идет к серым дверям лифта. А я никуда не пойду. Сажусь на еще теплый капот.

— Иди ты к черту, Огнев. Надоело. Я, между прочим, тоже человек! — бросаю в его широкую спину. Гадать, что творится с этим мужчиной — себе дороже. — И твоя жена, — добавляю почти зло. Похоже, это заразно.

Руслан, остановившийся у лифта, вздрагивает, будто его ударили. Разворачивается на пятках, широкими шагами возвращается ко мне и одним ловким движением забрасывает на плечо. Я от неожиданности даже взвизгнуть не успеваю не то, что возмутиться. А когда дар речи возвращается, уже стою в кабинке лифта.

Руслан замирает в противоположном углу, скрестив на груди руки, и совсем на меня не смотрит. А мне до ломоты в теле, так отчаянно сильно захотелось поймать его взгляд, найти, заглянуть в эти черные омуты и все понять. Как тогда, целую жизнь назад…

…— Ты — трусиха, — шепот обжигает шею, проникает под кожу, впитывается в кровь с чем-то горячим и незнакомым. — Посмотри на меня…

Мотаю головой. Если посмотрю, то все, рухнут все мои бастионы. Все рухнет. Весь план, так тщательно выстраиваемый все эти годы, пока он служил и развлекался с разными девками, а я пыталась покорить одного «слепого» идиота. Горечь оседает на языке.

— Ксанка… — дыхание щекочет шею. — Трусиха… — растягивает слова, мягко улыбаясь. Я чувствую его улыбку кожей, и нежность растекается по венам. Тепло поднимается от кончиков пальцев на ногах, подкашивает колени и теплым клубком скручивается внизу живота.

Я хочу возразить, что вовсе не боюсь, но не могу сказать ни слова, потому что распахиваю глаза и тону… Иду ко дну, не в силах оторваться от смешинок на дне чернильной тьмы и страсти, плавящей каждую молекулу меня….

Я не трусиха, поэтому делаю то, что давно стоило: нажимаю на красную кнопку. Все, хватит бегать.

— Я устала, Рус. Бегать, играть в непонятки.

Он хмурится, но продолжает молчать. А я…

— Плохая была идея жениться на мне. Так тебе Богдану не вернуть. Они не отдадут, потому что…

Договорить мне не дает, затыкает рот поцелуем.

Он целует жадно, и в этом поцелуе все: его злость, боль, обида и надежда. Робкая, пробивающаяся нежным ростком сквозь бурю страсти и дикого желания. Надежда все исправить и просто жить. И я теряюсь в этом поцелуе, отвечая не меньшим напором. Не поддаваясь, а наступая. Не боясь, а признаваясь. В своих ошибках, в своей боли и в том, что я всегда, каждую минуту жила ним, даже если была с другим.

— Я хотела… — говорю, задыхаясь. Дыхание рвет легкие, тяжелое, как при лихорадке. — Хотела, чтобы ты исчез из моей жизни.

А он не исчез, каждой открыткой швыряя меня в мой персональный ад. И я жила в нем все тринадцать лет. Жила и…ненавидела его за то, что не давал нормально дышать, не позволял забыть ту девчонку, что когда-то была с ним счастлива.

И сейчас не позволяет, снимая нас с паузы.

Лифт с тихим жужжанием трогается в путь, чтобы через минуту впустить нас в огромный пентхаус. А еще через мгновение я оказываюсь прижата к стене, окутанная черным пленом горячего взгляда. Одно прикосновение — и на душе незаживающий ожог. Руслан просто стоит, ладонями упершись в стену над моими плечами, а я снова хочу его поцеловать. И внутри все дрожит натянутой струной от этого желания. Я дрожу и сгораю, превращаясь в горстку пепла, потому что он отталкивается от стены и отступает назад. Один шаг — и между нами вновь бездна в тринадцать необратимых лет.

Ерошит волосы и на выдохе:

— Здесь душ, — открывает стеклянную дверь. — Чистые полотенца и халат найдешь там же.

И сбегает по винтовой лестнице на второй этаж.

— Ну и кто из нас трус? — говорю, горько хмыкнув. Отлепляюсь от стены, на ходу стягиваю с себя водолазку, джинсы, белье, сваливая бесформенной кучей в углу ванной комнаты. Огромной, ослепительно белой. И тоже прячусь под тугими струями теплой воды, смывая с себя запах тюрьмы, помешанный с горьким ароматом мужчины, что стал моим наваждением.

Я не знаю, сколько торчу в душе, докрасна растирая кожу и в десятый, наверное, раз смывая с волос пену, но когда выбираюсь из укрытия, серый пентхаус окрашивает багрянец заката. Заворачиваюсь в белый халат, такой теплый и огромный, что я ощущаю себя маленькой девочкой, брошенной и одинокой. Как тогда, когда стояла на пороге дома Руслана, промокшая до нитки и вздрагивающая от каждой вспышки грозы.

…— Дура, — прорычал, втянув в дом и прижав к себе так крепко, что дышать почти невозможно. Вцепилась пальцами в его плечи и разревелась. Громко всхлипывая и слегка подвывая.

— Рус… — звонкий девичий голосок прошил током и осознанием: он не один, снова. Вернулась злость, такая острая, колющая кожу сотнями мелких иголочек. Попыталась вывернуться из его горячих рук, но это оказалось так же сложно, как танцевать с температурой сорок.