Возмездие (Повесть и рассказы) - Старовойтов Валерий Иванович. Страница 30

В кабинете бывшего купеческого особняка под портретом героя революции — председателя ВЧК — восседал за огромным столом наголо бритый, маленький и щуплый начальник местного ОГПУ. Он внимательно изучал предъявленные документы и бурчал довольно себе в роскошные усы: «Так, значится, товарищ Кузьмичев, в наше распоряжение и сразу в бой! Молодец, лихо! Надо же, аккурат в переносицу!» Затем уставился буравчиком колючих глаз в сидящего напротив молодого парня и процедил: «Кто мог рекомендовать в партию поповское отродье, ну!» И силой вдавил окурок в раскрытый рот бронзовой жабы. Кузьмичев не шелохнулся, лишь улыбнулся, отчего шрам сабельного удара сделал улыбку безобразной. «Ошибочка, товарищ начальник управления. Я с малолетства в людях, а батюшка Кузьмичев из Коларовского уезда — однофамилец».

— Да я вижу, ты не из пугливых. Это хорошо. Очень даже хорошо. Ну, фамилию мою на табличке прочитал и должность тоже, поэтому сразу без прикрас, так сказать. По физиономии, прости, разукрасила тебя на славу «контра», о чем свидетельствует еще и наградной наган, который ты давеча ловко применил. А может, это случайно, Кузьмичев?! — Хозяин кабинета поднялся, подошел к открытому окну и крикнул:

— Иван, шляпу того, последнего, в карцере возьми и подь сюды!

— В кабинет, Степан Никонорыч?!

— Да нет, к окну! Боец, давай поближе ко мне! Сейчас Вано, мой ординарец, шляпу врага народа подкинет, а ты смотри, не промахнись, а то нонче у меня план по врагам плохо выполняется, быстро в поповцы запишу, вот тогда Иван точно не промахнется. — Начальник радостно потер руки и приоткрыл створку окна. — Холодновато, весна поздняя нынче в Сибири. Да и Томь пошла, девочек своих на ледоход сводить хочу. Вот где силища прет, а, Кузьмичев?! Все крушит во имя новой жизни. Мы тоже для новой жизни служим — красный террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство! — Председатель сжал маленькие кулачки и неожиданно спросил: — Женат? Детишки?! Это хорошо, у меня тоже двое.

— Степан Никонорыч, готов! — Донеслось со двора.

— Ну, не бзди, про план это я так, к слову. Головная боль такая, скоро врубишься. А вот попадешь, можешь за семьей в Новониколаевск ехать — сразу хату дам, буржуйскую, с ванной. На счет три Ваня кидает, а ты палишь. Только учти, наган с кармана рвешь, как на вокзале. Договорились?!

Весеннее полуденное солнце ярко ударило по глазам, но стоило его лучам на мгновение споткнуться о темный фетр шляпы, Кузьмичев выстрелил от бедра и зажмурил глаза. Хитроватый Иван выбросил шляпу прямо против солнца, отчего светлячки теперь бегали, казалось, по всей голове.

— Ишь ты, попал! Сейчас покажу, Степан Никонорыч! — В кабинет влетел радостный крик ординарца.

Кузьмичев заворочался на перине: «Эх, сколько годков пролетело с того весеннего утра, сколько душ загублено, сколько раз органы перетрясали. Название меняли только пять раз». Кузьмичев вспомнил заместителя начальника отдела УНКВД по Новосибирской области Павла Коломийца, который в свое время давал ему рекомендацию в партию. Капитан написал лично наркому внутренних дел Ежову Н.И. о фактах фабрикации уголовных дел и необоснованных репрессиях. Реакция была незамедлительной. Через тридцать дней Коломиец был арестован и приговорен к двадцати годам лишения свободы.

Кровать скрипнула, супруга повернулась на бок, обнажая крупное бедро. «Ишь, как раздобрела на гэбэшных харчах. А делать-то что? Как партийный крестник Коломиец, борец за правду, мать его, писульки в Москву направлять или бросить наган и уйти?! Куда? А квартира! Давно сопли морозил по гнилушкам, да землянкам? Сам — да и хрен бы с ним, но ведь семья».

Чем больше размышлял Кузьмичев о роли своей профессии палача, или «Чистильщика», как его звали в конторе, тем горше становилось на душе. В воспаленной от бессонницы голове бродили мысли и расползались. Вспомнились слова секретаря райкома партии, когда после расстрела, как обычно выпивали, и он рассказывал про французскую революцию. «У Робеспьера мы находим узкий, но честный взгляд на насилие, свойственный и Владимиру Ильичу». А далее секретарь цитировал вождя и наливал из четверти в граненые стаканы самогон рядом сидящим товарищам: «Без жесточайшего революционного террора быть победителем невозможно». Всех руководителей, которым предоставлялось «право» штамповать зловещие приговоры, Кузьмичев знал лично. Они же всегда были и гостями щедрого секретаря. Это были начальник управления НКВД и прокурор. Слова про Робеспьера и его соратников зацепили настолько, что Кузьмичев просил дочь принести из библиотеки книжку про якобинцев, которые свою революцию тоже красным террором защищали, но, оказывается, всю иностранную литературу по распоряжению Степана Никонорыча изъяли из библиотечных фондов школ, а до университета семиклассница не доросла. Приказ министра просвещения товарища Бубнова пришел с резолюцией самого наркома НКВД товарища Ягоды: «Университеты не трогать», но туда Кузьмичев и сам не ходок. Арестовывали одного профессора прямо на кафедре, так там столько книжищ, что голова кругом. А как спросить у образованного человека, что надо, если и сам толком не знаешь?

Кузьмичев пошарил рукой под кроватью. Бутылка водки стояла прямо у металлической ножки. Сел, тихо приложился к горлышку. Водка обдала нутро, и ее Величество Совесть взмахнула дирижерской палочкой, вызывая какофонию звуков в больной голове. Это были истошные, звериные крики уже нелюдей, приговоренных тройкой к «высшей мере». Кузьмичев вспомнил, как выволакивали в коридор одного крестьянина: вроде сухонький старик, но словно клещами уцепился в сапог, чуть ногу не оторвал, вся опосля в синяках была. Пришлось прямо в камере стрелять, а потом уж мертвого в «смертную» тащить. Остальные арестанты гвалт и подняли. Правда, Степан Никонорыч каждого потом выслушал, пообещал разобраться. Разобрался — вывели строем к яру на Томь, будто бы для погрузки на баржу, и из «Максима» всех и выкосили. Он хорошо помнил, как задним числом подписывал рапорт об исполнении приговоров тридцати заклятым врагам советской власти — правым эсерам. Вот только так ли это, уж больно не походили на политических эти заскорузлые деревенские рожи?! Кузьмичев обхватил рано поседевшую голову руками и наклонился к коленям. За окном взошла круглая луна, озарив в большом зеркале оскаленное от шрама лицо. Он повернул голову к зеркалу. Душу наполнял ужас, сама смерть смотрела на него из Зазеркалья. Кузьмичев бросился на кухню, громко хлопая дверцами буфета в поисках спирта. Он знал, водка уже не берет. Спирт и только спирт, много и сразу убьет наповал дирижера. Оркестр расстроится, лишь смычковые еще некоторое время будут нудить, пока забытье не накинет свое одеяло на его измученное тело.

Прикрываясь портфельчиком, стою под проливным дождем. Водные массы под порывами ветра бьют наотмашь, неуютно, но необходимо. Дело, наверное, уже к полуночи, но Изи до сих пор нет. Старый еврей либо заблудился, либо о втором лучше не думать. На той стороне грязной улицы в дверном проеме винного магазинчика топчутся трое черных подростков. Вызывающе прикладываюсь к бутылке, купленной в дьюти-фри. Эх, если бы молокососы знали, сколько в этом невзрачном портфеле «зелени», то быстро бы сколотили стаю. Сглатывая струйки воды, падающие с портфеля, запиваю виски и матерю по-русски старого еврея. Накаркал. Их уже пятеро, последний демонстративно поправляет на пальцах кастет. Кручу головой по сторонам, соображая: «Страх невероятно отважен, он покажет этим соплякам, где раки зимуют, но по одному и в том узком проеме промзоны Ди-Ар-драйв. Страх способен увлечься, тогда уже совсем плохо; необходимо взять себя в руки и собраться для драки. Если до нее доходит, я храбр, как Брюс, или безразличен, а иногда просто несправедлив. Надеюсь, что они дети, и я слишком крупная дичь для них, но разница в том, что они наверняка накачаны наркотой, а это уже черные монстры»…

Бросая в мою сторону косые взгляды, оценивают шансы, и один скрывается в двери, видимо, за подмогой. Мысли скакунами несутся в голове: «Страх хорош в драке, но сейчас он рассудителен. Все под контролем». На первом месте дело, ради которого торчу в потоке света и дождя на этой Первой, почти в трущобах. Осознанная необходимость бросает мое рослое тело в яркий свет фар. Визг тормозов, профессионально ухожу от столкновения и, перекатываясь по крыше, приземляюсь на пятую точку. Автомобиль стоит уже передо мною, как вкопанный, только слегка развернутый от бордюра. Судя по красным габаритам, впереди меня «Форд-Таурас». Его тормозная система безупречна, как и мои каскадерские трюки в фирме одной голливудской звезды компании «Продакшен», где служу искусству кино. Не поднимаясь из лужи, достаю из куртки мокрый носовой платок и протираю глаза.