Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 21

— Нет же! — с едва сдерживаемым раздражением отчеканил Жеан. — Почему тебя это так волнует? Спрашиваешь раз пятый — не меньше! Хочешь пойти по стопам Рона и Эмихо, что распускают о ней грязные слухи?

— Ни-ни. Я пока ещё в здравом уме. Понимаешь… всё дело в воспитании. После того, как мы потеряли родителей — а это случилось, когда мы были совсем детьми, она стала про-осто невыносимая. Сам с этой бестией не справляюсь, вот и подумал… Ну да и ты не совладаешь, с твоей-то волей. Подляжешь под неё, и всё тут… понимай, право, как хочешь! А ей сильная рука нужна. И эта сильная рука была, пока от оспы не издохла. Не издохла бы — Кьяры бы здесь не было, а кувыркалась бы она с ним на брачном одре… да к домашнему хозяйству приучалась, увы и ах… — Ян развёл руками.

— Ничего ей не нужно! Раз её суженый скончался прежде, чем они с Кьярой обвенчались, такова воля Божья.

— То есть ты поощряешь всё, что она делает? Все эти выпады, фырканья, дерзости… Ну-ну. Тут, монашек, дело даже не в воспитании, а в этом… как бишь его? Самосохранении! Вот! Она думает, будто с ней все будут церемониться, как с какой-нибудь благородной леди. Мол, «мы все равны, стало быть, я могу творить, что заблагорассудится». Нет, нет, нет и ещё раз нет! Никогда женщине не быть равной мужчине и никогда крестьянке не быть равной королеве! Но Кьяра продолжает упрямо верить в эту несусветную чушь! И будет верить, покуда её к кому-нибудь в шатёр не кинут и не оприходуют, как последнюю потаскуху! Я этому, конечно, препятствую, а вдруг меня рядом не окажется? Вдруг кто-нибудь лишится жены или наложницы?

— Она искренняя… честная. Ею не движут безбожные устремления, а это самое главное! Да, было бы куда лучше, останься Кьяра дома, но это вовсе не означает, что из неё не может выйти доброй воительницы. Если кто-то посмеет обидеть Кьяру, не сомневайся: я смогу заступиться. Пускай даже мне придётся расплатиться дружбой с ней: Кьяра не любит докучливой опеки.

— А вот это уже иной разговор! — оживился Ян. — Любишь, значит, её? Ну и ну! Здесь обвенчаетесь или до Святой Земли дотерпите, чтоб ближе ко Господу быть? А первая брачная ночь когда? Вы осведомите, чтоб я подоспел… и посмотрел. Это ведь так интересно — смотреть и кое-что ещё…

— Сегодня мы достигнем Фессалоник — посмотришь на византийских женщин! Что же касается моих отношений с Кьярой, я люблю её так же, как своего друга Пио — иначе любить неспособен.

— Да ведь врёшь, не краснея! Или… — Ян понизил голос. — Может, и впрямь кастрированный? Мало ли, что за извращения в этих монастырях творят! Ты признайся, я никому не скажу, только посочувствую, да, как говорится, «на всё воля Божья».

— Довольно. Я не считаю необходимым ничего доказывать, — сдержанно процедил Жеан, хотя, признаться, в ту минуту ему хотелось взорваться, подобно пороху. — Я знаю свои чувства, знаю, ради чего я здесь… Вот что, отправляйся лучше собирать пожитки. С минуты на минуту мы возобновим шествие.

— Ты не переживай, я не разнесу. Разнёс бы, да выгоды никакой, — усмехнулся Ян и проследовал вдоль линии шатров.

К удивлению для самого себя, Жеан не воспринял слова Яна близко к сердцу, а по прошествии нескольких минут и вовсе позабыл о них. Будучи самым отъявленным пустозвоном, «четырнадцатилетний осёл», как с упоением именовал себя сам Ян (к слову, не позволяя другим звать себя так же, ибо, вопреки незавидному положению виллана, был довольно своенравным и заносчивым человеком, в чём очень походил на Кьяру), крайне редко радовал Жеана дельными словами. Ян говорил много, скоро и не любил возвышенных тем — куда ближе ему были беседы о пустом желудке, женщинах да личной жизни соседей по шатру, щедро приправленные пошлыми остротами. Едва Жеан касался чего-то более серьёзного, Ян закатывал глаза и продолжал насмешничать с удвоенной сальностью.

«Что ни разговор, то глупость», — мысленно сокрушался бывший послушник.

***

К наступлению полудня Христовы воины достигли Фессалоник, стоящих на высоком холме, и те почти беспрепятственно приняли их в свои обширные пределы. Жеан находился в самой гуще крестоносного шествия, вытягивая шею и привставая на стременах в надежде рассмотреть красоты города — первого по-настоящему большого города, повстречавшегося ему на пути. Перед глазами Жеана мелькали то великолепные замки с ажурными капителями колонн, резными балкончиками и красочными крышами, то блёклые деревянные хижины, что создавало непривычный контраст. В Таренте и прочих западных городах сооружения в основном отличались лишь формами и размерами, будучи одинаково мрачны даже в ясные дни. Церкви в Фессалониках также были совсем другими, нежели в Сицилии. Толстые башни, громадные полукруглые купола всевозможных цветов, решётчатые окна, над которыми красовалась яркая мозаика какой-то особой — чисто греческой — манеры — всё это надолго приковывало взгляд Жеана. Повсюду полыхали сады, поросшие олеандром и рожковым деревом, били фонтаны и сновали люди, облачённые в многослойные одеяния. Особенно аляповаты были шёлковые и парчовые платья господ — приближённых местного правителя, знатных воинов и высокопоставленных священников, но и простые горожане одевались заметно пестрее своих западных собратьев. Последние, облачённые в рыцарские кольчуги и нарамники, то и дело проскальзывали между зданиями, вызывая у Жеана болезненное чувство.

«Что-то там, в Сицилии? В Сан-Джермано. В моём аббатстве», — тревожно думалось ему, и он снова переводил взгляд на византийцев, боясь упасть духом.

«Как они любят орнамент — эти византийцы! Даже у незнатных — и у тех оборки в узорах! — мысленно изумлялся Жеан, чувствуя, как в нос ему начинают бить резкие ароматы корицы и шафрана. — Того и гляди, голова кругом пойдёт от этих кружочков и звёзд!»

Во всём здесь сквозило особенное изящество, какового не было в грубых западных строениях.

Местные жители расступались перед крестоносцами, бросая на них настороженные взоры, что несколько стесняло юношу, уверенного в том, что не сегодня-завтра вооружённое столкновение станет неизбежно.

— Смотри, как эти павлины мечутся от нас! Уступают нам дорогу! Даже в глазах их бойцов я вижу страх! — восторженно молвил Ян, чья лошадь бойко шагала бок о бок с его. — Так им и надо, языческим мужеложцам! Ради этого-то я к вам и затесался, не иначе! Интересно, давно ли они приучились носить штаны?.. Ты глянь, у того в серебристом панцире щит расписной, а у того… О-о-о, смотри, какой смуглый, не сарацин ли?! — Совсем рядом проехал невысокий воин, в зелёной тунике и вооружённый копьём. На копье реял красный вымпел с изображением золотого двуглавого орла. — Кстати, ты заметил, что на этой улице полно мужей во франкских платьях? Видать, армия у императора слабенькая, вот и нанимает!.. А-х-х! Вот же бесы! Всё-то у них есть! Да будь у меня такое копьё, такой щит, такие девки, я бы…

— Прекрати, глупец! — не выдержал Жеан. — Наша цель — не запугивать, но стоять на страже христианского мира, ибо покой его — священен! Что ты имеешь против этих людей, хотел бы я знать? Учитывая, что в большинстве своём они вовсе не язычники, а христиане, только несколько иные, нежели мы.

— Гм! Какой же ты святоша! Ещё разговариваешь так… как будто тебя сам Боэмунд во чреве выносил… да тьфу на тебя, вот и всё! Что имею? Ничего не имею! Просто они какие-то чудные, слишком чистенькие да слишком богатенькие! — сплюнул Ян и, ускорив ход Жилды, поспешил отдалиться от Жеана. Кьяра, сидящая позади, не сказала ничего.

«Неотёсанный балбес! Чувствую, сегодня он непременно попадёт под горячую руку кому-нибудь из местных вояк! И откуда у него такая толковая сестра? Даже и не верится, хотя внешне они почти неотличимы друг от друга, что не оставляет повода для сомнений.

Ах! Что это?»

Протяжный женский крик и вкрадчивое «Deus lo vult!» огласили разноцветную улочку, раздался звонкий лязг стали, и около двух десятков лошадей на бешеной прыти рванулось сквозь толпу.

«Что?!»

Едва Жеан успел что-либо предположить, как багряный фонтан взметнулся ввысь. Солёный смрад крови разом перебил запахи зелени и благовоний. Молодого крестоносца обдало болезненным холодом. Он никак не мог понять, что происходит вокруг, лишь леденящие душу картины ночного кошмара двухнедельной давности вновь, как вживую, завертелись перед его взором. Мраморные башни, цветистые сады, девственное небо — всё потонуло в хаосе кровавой резни и тревожных образов, рождённых воображением Жеана. Единственное, что было очевидно сейчас, — лишь малая часть Христова воинства осознаёт сущность разгорающейся потасовки.