Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 18

Заключительные слова Рожера подействовали на Жеана как прикосновение чего-то нечистого, хотя тот прекрасно понимал, что Рожер, по своей порядочности и застенчивости, отчасти привитых Эмануэлем, не позволит себе никаких непотребных вольностей в отношении Кьяры. Но картина, вырисовавшаяся перед его глазами, — маленькая гибкая девушка, стоящая под руку с громадным и неповоротливым мужчиной, — а Рожер выглядел гораздо старше своего возраста, внушала смущение и почти неприязнь.

— По мне, так самая обыкновенная пустышка! Бесформенный костлявый мешок, в равной степени лишённый как привлекательности, так и женского достоинства. — Маттео задумчиво пожал плечами. — Вот если бы ты увидел мою жену, ты бы понял, какой должна быть настоящая женщина. И потом, разве будущий рыцарь не считает зазорным жениться на простолюдинке?

— Она тоже еврейка — твоя жена?

— Нет. Мне как-то довелось переспать с еврейкой, но после я незамедлительно пришёл к выводу, что еврейку не взял бы не то что в жёны — даже в наложницы. Она — урождённая норманнская красавица! Увы, моя голубка не может сопровождать меня, ведь с недели на неделю должна родить ребёнка. Я бы остался с ней, не будь движим жаждой очищения. Что касается твоей Кьяры, тянуть смысла не вижу. Бери её, пока свободна… и пока жива. Не забывай, что ты мужчина, рыцарь, благородная кровь — однажды твоя нерешительность может вогнать тебя в могилу. Хотя я по-прежнему не понимаю, что ты в ней нашёл… Будь я рыцарем, выбрал бы самую прелестную и знатную даму. — Маттео тяжело вздохнул.

Рожер не ответил. Небольшая рощица показалась впереди, и молодые крестоносцы радостно переглянулись.

Пересёкши неглубокую лощину, утопающую в зарослях можжевельника и розовых канн, они обнаружили наполовину пересохший ручеёк, где смогли вволю напитать распухшие от жары глотки живительной влагой.

— Хорошо… — с наслаждением выдохнул Маттео. — Если бы Его Сиятельство приостановил шествие чуть позже, я бы изнемог от жажды.

— Вот как? — хихикнул Рожер. — А я думал, восточные народы легко переносят восточный климат!

Маттео резко развернулся, и глаза его полыхнули полубезумным гневом, отчего мурашки пробежали по спине Жеана.

— Снова нарываешься?!

— Ладно-ладно, — отпрянул Рожер. — Я ненароком. Понимаешь, мне…

— Пойдём, — перебил его Маттео. — Я хочу спать.

— Надо сказать братьям, что здесь есть вода, — спокойно заметил Жеан, направляясь вслед за Рожером. — Особенно трудно лошадям. Многие из них во время передвижения рухнули прямо на моих глазах.

Крестоносцы молча расхаживали под куполом леса, старательно собирая сухие ветви сосен и чинар. В убаюкивающе шелестящих кронах мелодично щебетали соловьи, насылая на Жеана сонную тоску. Краткие летние ночи в монастыре частенько оглашались этими горькими трелями. Жеан бы и дальше пребывал в понурой задумчивости, если бы не…

Чей-то зловещий силуэт в мешковатых одеяниях промелькнул между деревьями в футах тридцати от троицы. Жеан пристально вгляделся в сгущающуюся темноту, всей душой надеясь, что ему померещилось.

— Жеан? — насторожился Маттео.

— Мы не одни, — вполголоса отозвался юноша.

— Полно. Ты слишком впечатлителен. Вот-с, кажется, и всё, на сегодня довольно, возвращаемся в ла…

Договорить он не успел — жуткий пронзительный клич прорезал воздух, и из мрака вечернего леса стремглав выскочила щуплая чёрная фигурка, обладатель которой, полоснув воздух кинжалом, крепко зажатым в руке, атаковал крестоносцев.

Вся жизнь пронеслась перед глазами Жеана, и крик ужаса застыл у него в глотке, не в силах вырваться наружу. Не думая ни о чём, но в то же время отчётливо сознавая безнадёжность положения, он не мог даже пошевелиться. Кинжал… такой крохотный, но такой потрясающе острый, как ни один боевой меч… Казалось, Жеан уже ощущал на себе его чудовищную холодность… и, спустя мгновение, боль… резкую, разрывающую, что постепенно всё же смиряется, но вместе с ней стихает и дыхание. И горячая кровь… слишком много крови. Тело пронизывает отвратительный холод, в груди гулко клокочет, и единственное, что он успевает вымолвить пред тем, как навеки утонуть в эфире бессмертия, — Божье Имя… Пока таинственный враг ликует и глумится над его изуродованным телом, вытирая окровавленные руки о гладкую ткань шаровар.

— САРАЦИН! — завопил Рожер, и Жеан точно очнулся ото сна.

Протяжный вой снова огласил рощу, но на этот раз источником шума был отнюдь не атакующий. Дикие варварские крики доносились со всех сторон — враг был не один.

Но где же остальные?

Маттео скрестил клинок с кинжалом загадочного соперника, а Жеан и Рожер всё пытались отыскать глазами его боевых товарищей, которые по-прежнему вопили, и их крики эхом отталкивались от поверхностей скал, ограждавших рощу.

Напал второй соперник, от атаки которого Жеан совершенно случайно смог увернуться. Настало время вспомнить всё, чему учили его старшие рыцари… Враг вертелся, скакал и орудовал кинжалом с такой скоростью, что это едва поддавалось разумному объяснению. Каждый молниеносный выпад — искусство. Каждый изощрённый выверт — магия. Каждый вопль, исторгающийся из гортани загадочного существа, что определённо не принадлежало человеческому роду, — не что иное, как песнь из геенны.

«Deus lo vult! Deus lo vult!» — неожиданно донеслись до ушей сражающихся отзвуки знакомого боевого клича, которые тут же перекрыл надсадный стон, вырвавшийся из груди Маттео. Враги бросились наутёк, шурша жухлой травой, и вскоре умчались, а быть может, растворились в сумрачном мареве.

— Нет! — сдавленно просипел Жеан, устремив взор на землю, где в неловкой позе простёрлось поджарое тело в приметном белом нарамнике.

Рожер кинулся к знакомцу и осторожно перевернул его на спину…

Всё помутилось в глазах Жеана, когда взору открылось то, во что он не верил, но чего боялся втайне. Приступ ледяной тоски и жгучего ужаса сдавил ему грудь. Он бессильно рухнул на колени подле Маттео. Оголённое горло молодого мужчины было вспорото до хрящей, кровь бурно сочилась наружу, заливая нарамник и кольчугу, а потухшие чёрные глаза не выражали ничего, кроме нестерпимой боли и безысходности, взирая не на Жеана, не на Рожера, но куда-то сквозь них. Редкое дыхание колыхало грудь Маттео. Губы, обагрённые кровью, еле слышно лепетали:

— Adveniat regnum Tuum…

А после он умолк и замер с широко распахнутыми глазами.

Слёзы обожгли глаза Жеана, не имея мочи излиться наружу, и что-то, точно невидимой рукой, сжало горло. Он уронил голову на колени и зажмурился, желая уснуть. Забыться во сне, навеки утонув в бесчувственном омуте грёз, чтобы даже в своём воображении не видеть этого адского кошмара.

Маттео… Вот он жив, вот дышит, вот говорит, чванится и гневается, и вот — его нет, попросту нет на земле. Вообразимо ли? Правильно ли?

«Нет! Это только очередной ночной кошмар, заставший меня в стенах монастыря! Он не мог вот так погибнуть! Раз не можешь уснуть, проснись! Проснись же, Жеан! Пора отправляться на молитву, аббат Леон ждёт!»

Но проснуться не удавалось. Всё оставалось прежним: обескровленное тело Маттео, ошеломлённый Рожер, и вот — долгожданное подкрепление в виде нескольких крестоносцев, должно быть, направившихся сюда, чтобы собрать хвороста, и по счастливой случайности очутившихся в сосредоточении краткой, как сама жизнь, стычки с таинственными врагами в чёрных одеждах.

— Что здесь произошло?! — рявкнул Рон, числящийся в отряде.

— Нас атаковали, — как можно увереннее, ответил Рожер. — Это наверняка были сарацины. Во всяком случае, их одежды напоминали восточные: шаровары, чалмы да пышные халаты… Кажется, шёлковые.

— Откуда… здесь… взяться сарацинам? — заикаясь, прошептал Жеан, и внезапно голос его сорвался на крик: — Это земля православных христиан! Что они здесь позабыли?! Маттео… прости. Мы думали, здесь безопасно…

— Сколько их было? — веско взглянув на Жеана, поинтересовался Рон.

— Мы не поняли. На нас напало двое, но их истошные крики были слышны отовсюду. Так они, вероятно, хотели сбить нас с толку и посеять сумятицу, — тщетно пытаясь унять дрожь в голосе, пробормотал Рожер. — Маттео не купил кольчужного капюшона… его горло было не защищено.