Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 82
Кьяра ли это? Земной ли мир?
— Нет. Это не взаправду, — выдохнул Жеан. — Очнись, Кьяра. В условиях земной жизни невозможное всегда остаётся невозможным. Что же до жизни небесной…
— Нет, это ты очнись! — завопила Кьяра. Потускневшие от усталости, боли и кровопотери глаза её полыхнули нездоровым яростным блеском. — Кербога бежал! Войска Раймунда, Готфрида, Гуго, Роберта Нормандского прибыли на выручку и нанесли сокрушительный удар по его основным отрядам! Вот так взяли, да и нанесли! Что только может быть проще и очевиднее?!
Превозмогая боль и жар, Жеан молча осмотрелся по сторонам и прислушался.
Стрелы в воздухе уже не свистели, пронзительный звон металла становился тише и тише с каждой секундой и вскоре окончательно перекрылся истошными воплями победоносного торжества. Слух не мог обмануть Жеана: эти вопли принадлежали крестоносцам. Сарацины вышагивали из разорённого лагеря, подгоняемые чудом уцелевшими христианскими бойцами. Кербоги нигде не было видно, зато исполинская фигура Боэмунда отчётливо вырисовывалась в гуще рыцарского столпотворения. Спустя минуту, к нему приблизился старый тулузский граф Раймунд и, воздев кверху жёлто-красное крестоносное знамя, что есть мочи взвыл:
— Sanctificetur nomen Toon!
Сердце Жеана пустилось в пляс. Он почувствовал такую небывалую лёгкость в теле, что на мгновение ему показалось, будто сам Господь одарил громадными ангельскими крыльями, и те подняли его над землёй. Но, сколько бы Жеан ни ждал, врата Рая не распахивались перед ним. Всё оставалось прежним: одиноко слоняющиеся по полю брани сарацины, опьянённые триумфом крестоносцы, то и дело раздающиеся издалека сдавленные стоны раненых и умирающих… и Кьяра, не отрываясь, смотрящая ему в глаза.
Быть может, невозможное и в самом деле совершилось?!
— Лежи и не двигайся. Я займусь твоими ранами, — нарушила молчание Кьяра. — Можно сказать, теперь Иерусалим в наших руках! Тебе нужно время, чтобы это осознать. Но я знаю, ты осознаешь.
«Священный Град! Иерусалим!»
Внезапно Жеан почувствовал, как резкий порыв ветра донёс до его обоняния лёгкие нотки дурманящих благовоний. Солнце вновь выступило из густой копны кучевых облаков, нагнанных ветром, но не опалило, а, скорей, ласково лизнуло обнажённую кожу Жеана. Он томно закрыл глаза.
«”Неужели ты совершенно ничего не чувствуешь и не понимаешь? Ни дать ни взять — Тома неверующий!”» Как обидны и как правдивы были эти слова! Если ты слышишь меня теперь, безымянный брат, помоги мне… помоги понять. Помоги почувствовать! И наконец — возрадоваться!»
«Да святится имя Твоё…» — напевно, подобно переливу гимна, прозвучали в ушах Жеана слова Раймунда, только уже на французском языке, и что-то, отдалённо похожее на ликование, слабой волной затрепетало у него в груди.
Уж не оно ли это — само понимание?
— Ну, мне идти? — нахмурилась Кьяра.
— Полежи со мной. Чуть-чуть.
«Да святится имя Твоё!»
Рыдания подступили к горлу Жеана, и из глаз его ручьями хлынули слёзы. Какие-то особенные слёзы, что не разрывали изнутри, но напротив, словно по волшебству, намертво затягивали многочисленные раны, безобразившие душу юноши. Не горькие, но сладкие слёзы. Впервые за столько месяцев, выживших из Жеана все соки и не давших вволю выплакаться над ославленным телом Луизы. Впервые за столько месяцев упадка и маловерия.
Мельком взглянув на Кьяру, Жеан с изумлением понял, что та тоже плакала. Глаза её ярко поблёскивали от солёной влаги, и, вопреки упрямым попыткам перебороть себя, в конце концов она расплакалась навзрыд. Жеан бережно притянул Кьяру к себе… или она сама отдалась обессилевшему юноше. Их груди тесно соприкоснулись, они подняли взгляды к лазурному небу, в вышине которого, заливаясь, пели вольные птицы. Казалось, каждая их трель содержала лишь один куплет:
— Sanctificetur nomen Toon…
========== 5 часть “Антиохия”, глава XXVII “Награда. Долгожданная ночь. Омрачение торжества” ==========
Жеан проснулся от того, что кто-то мягко окликнул его, и насилу распахнул глаза, простонав от боли в раненом плече. На входе в шатёр он завидел размытые очертания Танкреда, рослого, поджарого, в длинной жёлтой тунике, и, едва не ахнув, приподнялся с постели, чтобы поприветствовать именитого сеньора.
— Не утруждайся, я пришёл исполнить свой долг. — Торопливый, гортанный голос разом дал понять, что Жеан не обознался.
— В-вы? — только и смог вымолвить юноша, бессильно откидывая гудящую голову.
Танкред чинной походкой приблизился к ложу Жеана и, бесцеремонно выхватив кожаную суму из-под соломенной подушки, швырнул туда несколько монет — золотых, судя по ослепительному блеску.
— За спасение, — пояснил Танкред. — Воистину, ты сражался с доблестью паладина Карла Великого.
— Но-но. Я всего лишь виллан. Я не могу…
— А рвался в бой прямо как рыцарь! Будь добр, не оскорбляй своего сюзерена, — И Его Сиятельство, словно призрак, растворился в полумраке шатра, оставив Жеана наедине с обескураженным, полубредовым состоянием.
«Должно быть, сон», — подумал он.
Серые камлотовые стены, табурет со множеством лечебных отваров, щит, стоящий в углу, — всё зарябило перед глазами Жеана, а после вовсе кануло в кромешный мрак.
***
Холодный ветер пронзительно выл над лагерем, напоминая крестоносцам о приближении зимы. Ещё вчера, казалось, смертоубийственно сухой воздух пропитался влагой. Жеан, к неожиданности для себя, не ощущал холода. Более того, с той поры, как разбитый наголову Кербога навсегда бежал из Антиохии, не ощущал ничего. Совершенно ничего. Ничего, кроме возвышенного торжества. Он до сих пор не мог понять до конца, как такое могло произойти, но в том, что это действительно произошло, не оставалось ни малейшего сомнения. И даже Боэмунд, опытный тактик и стратег, исходя из его собственных слов, далеко не сразу поверил увиденному. Но когда последний вражеский боец исчез за сланцевыми горами, оставив только смутное воспоминание о прогремевшем на песчаном плато побоище, и замогильная тишина, нарушаемая лишь естественными звуками природы, воцарилась вокруг, всё стало очевидно. Старый Доменико, две недели назад зачахший от болезни кишок, был прав. Святое копьё — сродни Иерусалиму, что со дня на день должен был оказаться в законных руках крестоносцев. «И окажется», — каждый час, как зачарованный, обещал себе Жеан, пока прилив благоговейного трепета нежил его тело.
Колоссальные стены Антиохии остались позади. Жеан вновь возвратился к обыденной лагерной жизни. Дни напролёт он совершенствовался в боевом искусстве, чтобы не растерять наработанных навыков, вечера же коротал в шатре. Оглушительный успех в решающем сражении за неприступную крепость обошёлся христианскому воинству слишком дорого — они потеряли много бойцов, немало их полегло и в недавнем штурме города Арки, а потому претендентов на временное место жительства Жеан не имел и мог проводить больше времени с Кьярой. Хотя спать бок о бок с ним воительница по-прежнему не решалась и на ночь уходила в шатёр, где обживались монахини. Семь выживших, ужасно исхудавших и запаршивевших сестёр Ордена святого Ромюальда. Частенько Жеан ловил себя на мысли, как тяжко ему даётся эта краткая разлука. Однако бешеная радость победы, охватывающая после, превращала все земные невзгоды в нечто отдалённое и нелепое: забывалась любовь, забывались братья, забывались раны и пустой желудок, забывались всякие сомнения.
Невозможное свершилось!
Эта победа — не над Кербогой! Эта победа — над искушением!
— Как такое могло произойти? Ты что думаешь? — спросил Жеан у Кьяры, сидящей подле.
— Поговаривают, будто добрую службу сослужила раздробленность сарацинских рядов и наша внезапность. Кербога перепугался! Думал, уберёмся подобру-поздорову, а мы кинулись в бой! Большинство его бойцов не умело сражаться — только носиться да стрелять. Но это не более чем следствия одной — самой главной — причины! — Кьяра молитвенно подняла глаза к потолку шатра, только что залатанному ею.