Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка". Страница 92

«Пора!»

Альтаир заметил Жеана, когда обломок его меча рассёк воздух и со смачным хлюпаньем вонзился в обожжённый бок. Завывание сорвалось на хрип. В последний момент Жеан впервые увидел этот глаз. Человеческий глаз, переполненный совершенно человеческой болью, прежде чем сам снова ощутил боль. Закруглённый край щита с силой внедрился в челюсть, и он почувствовал, как рот его переполняется солёной кровью. Зубы пошатнулись. Жеан выплюнул осколок резца, размазав по губам грязной ладонью кровь.

— О… эта сладкая боль… Как я рад… что сделал это… во имя Аллаха!

Альтаир рухнул на спину.

Воцарилась тишина. Не святая — мёртвая и зловещая.

— А я — во имя Цели! — прохрипел Жеан.

Но Князь Тьмы не ответил, лишь скривил искажённое подобие ухмылки, при виде которого мурашки пробежали по спине Жеана, после чего закрыл померкший глаз и отправился в свою родную стихию — в Вечную Тьму.

========== 6 часть “Иерусалим”, глава V “Понимание” ==========

Откашливаясь от дыма, что до сих пор стоял в воздухе густыми серыми клубами, Жеан поднялся на ноги, не отрывая взора от бездыханного тела Альтаира. Из-за многочисленных ожогов, больше похожих на гниющие останки, и сильно истрёпанной одежды оно едва казалось свежим — единственным свидетельством были пузырьки свежей крови, лопающиеся под боком. Жеан выудил из ножен обагрённый обломок меча. С момента гибели грозного сарацина он делал это уже третий раз, не в силах поверить в произошедшее.

«Это я… это сделал я», — сквозило у него в голове. Однако он не испытывал торжества, только неожиданную горечь.

«Этот человек, — думал Жеан, — ни разу не усомнился, что его деяния угодны Богу. Право же, чем-то походит на меня, имей я слепую, ничем не подкреплённую веру. Но неужели всё произошедшее — взаправду, и вера, пускай даже магометанская, способна творить с людьми… подобное? Она убила его — не только духовно, но и телесно».

Альтаир — он стал его последним сомнением, его последним искушением…

Но эти размышления прерывались мыслью, пронявшей Жеана судорогой:

«Неужто он и впрямь ложился с трупами неверных женщин?»

Взгляд Жеана упал на множество стеклянных осколков, залитых горелым маслом, и юноша судорожно сглотнул, рассеяв осколки по песку.

— Я отказываюсь в это верить!

«Друг мой…» — знакомый голос, раздавшийся из-за спины Жеана, заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Кьяра?

Воительница, сплошь перепачканная кровью и грязью, стояла в шаге от него, тяжело дыша и скрестив руки на груди. В потускневших от боли, кровопотери и усталости глазах читался ужас и какой-то досадливый упрёк.

— Это… ты? — В глухом голосе Кьяры не слышалось даже изумления, только смятение. Глаза её блестели от слёз.

— Да. Конечно.

Едва переставляя ноги, Кьяра приблизилась и, со всей страстью бросившись в объятия к Жеану, обвила руками его закопчённую шею. Волна сказочного тепла разлилась по его телу, но на этот раз не по поверхности, а где-то глубоко внутри. Не по мясу, не по костям — охватывая саму душу.

— Кьяра. Я не могу сражаться, — с усилием выдавил Жеан, чувствуя, как в горле начинают першить рыдания. — Мне необходимо вернутся в лагерь. Я буду ждать тебя у лекарей. Думаю, я уже исполнил свой долг.

— Только… — начала было воительница, но голос её сорвался. — Не уходи… слишком далеко.

— Что?

Но прежде чем та успела ответить ему, череда радостных возгласов «К штурму!» громом разразилась над полем брани. Крестоносцы, нещадно пробивая поредевшие магометанские ряды, стремительно подступали к городским стенам, выстраивая осадные лестницы. Кьяра поцеловала Жеана в окровавленные губы и во весь опор помчалась прочь. Как только она окончательно скрылась из виду, какая-то неясная, давящая тоска болезненно сжала сердце Жеана. Он знал, что, при всей своей выносливости и неиссякаемой жажде жизни, Кьяра переживёт этот штурм и Священный Град примет её в свои дивные пределы, после чего она благополучно возвратится домой. Пускай истрёпанной. Пускай видавшей виды. Но совершенно очевидно, что живой. Однако расставаться с ней, даже на столь краткий срок, Жеану было мучительно тяжко.

«Я буду ожидать её в лагере», — твёрдо сказал он себе и решил, что прежде должен увидеть то, к чему стремился всю жизнь. Увидеть вблизи, прикоснувшись к обетованной твердыне.

Какая-то незримая сила повлекла Жеана к громадной зубчатой стене, возвышающейся напротив за несколько десятков шагов. К изумлению для самого себя, пока шёл, он не испытывал той жгучей разрывающей боли, какая сковала его после гибели Альтаира, но ощущал лишь тяжесть, бесконечную тяжесть. Запах дыма по-прежнему доходил до чутья, но не разрывал лёгких. Это была совершенно иная тяжесть — тяжесть в членах, но главным образом — на сердце, какое-то абсолютно новое для Жеана ощущение. И вместе с тем, его одолевало чувство одухотворённого торжества. Сквозь рябь вялого бреда он видел, как перекидывают дощатые мостики через ров, взбираются по осадным лестницам его боевые сотоварищи, знал, что отнюдь не все они движимы благородными целями, но был уверен, что Господь всегда узнает своих.

К чему же тяжесть, столь непосильная?

Однако внутренний голос Жеана ответил ледяным молчанием, отчего ему стало ещё более тревожно, и даже нечто, отдалённо напоминающее страх, закралось во вдохновлённую душу.

«Неужели я снова боюсь усомниться?»

Но снова ничего — лишь тишина.

Палящее восточное солнце, выступившее из-за дождевых туч, окончательно сомлело Жеана, хотя он не чувствовал, что ему жарко. Напротив — зыбкие, ледяные мурашки пробрали его тело, как если бы он окунулся в промёрзшую прорубь. Но ни бодрости, ни желания выскочить — лишь свыкнуться, притерпеться. Он шёл, словно зашёптанный, задевая нарамником за примятые колючие побеги, увязая в песке, но даже не замечая этого.

«Нужно… передохнуть, перед тем как отправляться в лагерь. Хотя бы чуть-чуть», — решил Жеан и лёг на спину, вплотную прижимаясь к разогретой солнцем стене и не выпуская щита из дрожащих рук. Тепло, нежданное, но такое приятное, разморило ослабевшее тело, и тогда молодой крестоносец осознал, что не желает уходить отсюда. Вид на безоблачное небо очаровывал, солнце светило в глаза. Он делал тяжелейшее усилие, чтобы не закрыть их — ему было страшно снова очутиться во тьме. Там, на пепелище, господствовал дьявольский холод и пахло смертью, здесь же царили свет и безмятежность, подпитываемые связью с высшими силами. Той самой связью, что жаждал ощутить Жеан, когда душа его пребывала в плену порока и сомнений.

Но отныне он был свободен, как сам Священный Град. Жеан принимал вечную свободу с осознанием, что однажды кровавое знамя войны вновь взойдёт над Иерусалимом, ибо сам Христос в дни проповедования сказал ученикам Своим: верные последователи Его будут гонимы и попираемы до тех пор, пока не свершится Второе Пришествие.

«И через тысячу лет Священный Град будет осаждён… и через тысячу лет мы придём сражаться за него!»

Лишь один вопрос тяготил разум Жеана: «А могла ли быть у него иная жизнь?», и Жеан не мог дать на него ответа, однако единственное было известно наверняка: если бы Всевышний даровал ему выбор, он бы прожил именно эту жизнь.

«Господь узнает своих…»

Жеан, решив, что ему уже нечего бояться, устало закрыл полные восторженных слёз глаза и отдался в распоряжение высших сил под утихающие звуки сражения. В дар за исполнение Своей священной воли Творец принёс ему Понимание. Отныне он был свободен, а значит, больше не нужен земному миру.

Отринув тягостное время, Жеан принял благодатную Вечность.