Прогулки по Аду (СИ) - Клепаков Андрей. Страница 27

— Не вздумай! — испуганно воскликнул я. — Эмаль повредишь. Никакого песка! Само облезет. Морковки погрызешь, и нормально будет. Вылезай давай.

Девочка чуть помедлила и выбралась из бочки.

Я поднял над ней кадушку с чистой теплой водой:

— Волосы сполосни, чтобы опилок не осталось.

Опустив кадушку, я посмотрел на нее. Асука стояла, глядя в пол, красная, как мак. Она не знала, куда девать руки. Было видно, что ей хотелось прикрыться и одновременно она стеснялась это сделать. Я взглянул на ее грудь.

«Ну вот. Нормальная реакция, — удовлетворенно подумал я. — А то устроила мне тут нудистский пляж».

Я завернул ее в чистое полотенце и обнял.

— Господин, — чуть слышно прошептала она.

Я медленно вытирал ее. Девочку била дрожь, глаза у нее постоянно закрывались, стук сердца был слышен на расстоянии.

Потом полотенце упало, и я дал волю своим рукам и губам.

— Я не могу стоять, — жалобно проговорила она. — У меня ноги подкашиваются.

Я подхватил ее на руки и отнес в дом. Расстелил футон и уложил на него.

Асука открыла глаза:

— Господин посещал гейшу? Только гейша может научить такому.

— Нет, — улыбнулся я. — Я смотрел Тинто Брасса.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Я совсем ничего не понимаю.

Она даже не добавила «господин». Потом она замолчала, потом кусала свою руку, чтобы не закричать. Потом она плакала, а я держал ее голову у себя на коленях и что-то шептал ей. И, по-моему, я шептал по-русски.

Потом она села,

— Я знаю, я должна ублажить господина. Я не гейша, я так не умею, но я буду стараться. Господину будет хорошо со мной, — и она решительно потянула завязочки на моих штанах…

Домой я ее не отпустил. Утром она сказала мне:

— Я теперь могу умереть. Я познала то, что не знала ни одна женщина на свете.

— Ну, я не стал бы утверждать так смело про весь свет, — улыбнулся я. — Но то, что ни одна в этой деревне, это точно.

Потом пришла ее мать. Посмотрела на Асуку, все поняла и сказала:

— Теперь ты ее кормишь и одеваешь.

И вопрос с инцестом был решен.

9

А дальше дни покатились со средневековой неспешностью. Правда, через месяц Асука перестала говорить мне «господин». Еще через месяц от «Ясуши-сан» отвалился «сан». А еще через месяц она называла меня «Дю» и больше никак.

Ее смех постоянно был слышен в доме. Деревенские бабы плевались и отворачивались. Мужики с любопытством смотрели на меня. Девки пытались разговорить ее, но она только отшучивалась.

Я старался не оставлять ее надолго одну, уж слишком она светилась счастьем. Люди такое редко прощают. Я стал брать ее с собой на лов и учил ходить под парусом, просто так, на всякий случай.

Еще мне пришлось интенсифицировать добычу жемчуга, чтобы поставки сёгуну оставались на прежнем уровне. Потому что теперь самый лучший жемчуг оказывался внутри полого бамбукового бо, спрятанного в укромном месте под пирсом. Мне вовсе не светило прожить всю жизнь в бедной рыбацкой деревне, обеспечивая рост благосостояния сёгуна.

Словом, все в моей, нет, в нашей с Асукой жизни было хорошо. Единственное, что доставало, ну, кроме бытовой средневековой хрени, это полное отсутствие противозачаточных. Приходилось исхитряться. Асука была слишком юна для беременности, да и потом я вообще не представлял, на сколько времени я тут оказался, а оставлять девочку одну с ребенком никак не входило в мои намерения.

Через год бамбуковый бо был полон. Я решил отправиться в Киото, полагая, что в большом городе мне удастся незаметно продать часть жемчуга. А полновесные, овальные, золотые кобаны императорской чеканки гораздо удобнее для расчетов, чем коку риса, которыми мне платил зарплату сёгун. В дальнейшем я вообще планировал покинуть Японию и перебраться в Китай или Корею.

Пешком до Киото было несколько дней пути, но в стране имелась развитая сеть постоялых дворов, и с ночлегом проблем не должно было возникнуть. Правда, времена были беспокойные: междоусобицы, восстания, на дорогах шалили. Но я надеялся прибиться к какому-нибудь каравану, да и вообще бедный крестьянин, с дочерью бредущий по дороге, вряд ли будет сильно интересен банде грабителей. Вот если только дочь… Но тут уж приходилось рисковать, оставлять Асуку в деревне я не хотел.

Сославшись на желание посетить храм Кинкакудзи, знаменитый «Золотой павильон», я начал готовиться к путешествию.

Написал сёгуну заявление на отпуск, собрал в дорогу мешок с вещами и едой, вытащил из-под пирса бо с жемчугом, взял за руку Асуку и вышел на нашу единственную улицу.

Навстречу мне в деревню входил отряд воинов. Самурай на коне и десяток пеших солдат, вооруженных копьями.

Я вежливо посторонился, задвинул Асуку себе за спину и низко поклонился.

Поравнявшись со мной, самурай остановил лошадь и спросил:

— Ты ловец жемчуга Ясуши?

— Я, господин, — ответил я, поклонившись еще ниже. Улица быстро заполнялась народом. Визиты самураев с солдатами здесь происходили нечасто. Рядом со мной остановились двое соседей с вязанками хвороста. Они тоже низко кланялись.

Самурай вынул катану, легко взмахнул и концом меча разрубил мой бамбуковый посох.

Жемчуг посыпался на землю, Асука вскрикнула, публика выдохнула.

— Ты пойдешь со мной. Сэйи-тайсёгун будет тебя судить, вор.

На самом деле, сёгун оказал большую честь, послав арестовывать меня самурая с отрядом воинов, а не полицейского чиновника с парой приставов.

«Блин, — подумал я, — деревня есть деревня, кто-то видел, кто-то стукнул».

Что мог противопоставить вооруженному отряду ловец жемчуга? Ничего. Что мог противопоставить вооруженному отряду я? Если бы у меня был хотя бы пистолет… а так, тоже ничего. Что вообще можно противопоставить грубому, вооруженному, средневековому, нецивилизованному дикарю? Только еще более грубого, нецивилизованного, лучше вооруженного и меньше боящегося смерти дикаря. Мамонтобоя Ыу, сына Большой Волосатой, например (см. «Механическое эго» Генри Каттнера).

«Чертов сёгун, — подумал я, разворачивая глаза внутрь себя. — Хрена мне его уважение. Лучше бы полицейский и приставы, легче было бы справиться. Ну да ладно, что тут у нас в анамнезе имеется?»

Перед глазами замелькали эпохи, костюмы, лица.

Немецкий дворянин, забияка и бретер из свиты принцессы Софии Августы Фредерики Анхальт-Цербстской, 18-й век? Нет.

Ласло из славного семейства Хуньяди. Полководец и убийца, кончивший жизнь на плахе, и так и не ставший королем, Венгрия, 15-й век? Нет.

Средневековая Англия, черт его знает, какой век. Вор, грабитель церквей, окончивший свою жизнь в рудниках где-то на юге? Нет.

Викинг, берсерк и скальд… Да. То, что нужно. До мамонтобоя я не дошел.

Я открыл глаза. Взглянул в лицо самурая и улыбнулся. Наверное, я улыбнулся как-то нехорошо, потому что брови у самурая полезли вверх.

Я уронил мешок, протянул руку и, не взглянув, взял топор у стоявшего рядом крестьянина с хворостом. Просто взял. Тот даже не дернулся. Взмахнул и отрубил сидящему на лошади самураю ногу. Он был без доспехов, пижон. Чуть ниже колена. Хлынула кровь. Обрубок ноги упал и повис, застряв в стремени. Конь заржал и взвился на дыбы, видимо, ему тоже досталось. Самурай закричал, мешком свалился с лошади, а конь поскакал по дороге. Отметив, что у топора слишком длинная рукоять и дерьмовый баланс, я шагнул вперед и взмахнул топором еще раз. Голова самурая покатилась по земле.

— Он не потерял лица, — сказал я ближайшему ко мне солдату. — Он потерял голову. В этом нет позора.

Подобрал левой рукой выроненную самураем катану, взмахнул. Недовольно качнул головой, я привык к прямым мечам. Ладно, сойдет.

А потом я закричал. Боевой клич берсерка. Это не худосочное ки-йя! Солдаты попятились, я засмеялся и прыгнул. Топор и катана. «Гремя огнем, сверкая блеском стали…»

Нетренированность своего тела я компенсировал неожиданностью и наглостью. На землю посыпались отрубленные наконечники копий, пальцы, руки.