Внук Донского - Раин Максимилиан. Страница 13

— Ух ты, Митко! Ладно ты ратишься! — восторженно затараторил Тюха.

— Награди Бог тя, добры человече, иже поборатил маво брата Треню! — произнес голый парень и низко поклонился, доставая рукой до земли, — Людие тутны за человеков нас не мнят, а ты заступился. Мироном мя кликай, сваво послушника.

Млин, взрослый ладный парень вот так запросто в слуги к отроку нищему набивается. Догадываюсь, что это такая фигура речи. Если бы девушки вот так же запросто просились ко мне в рабство, предпочтительней сексуальное, не смог бы ничего с собой поделать.

— Коли маленьких обижают, надо заступаться, — попытался пояснить свой поступок, потирая опухшую скулу.

— Я несмь малый, — вдруг обиделся младший музыкант, — Тя ростом лишче.

Тьфу, леший! Всё никак не привыкну к другим своим размерам.

— Ну, не маленький, зато удаленький, — попытался утешить мальца, — Слышал, небось, сказку про мальчика с пальчик?

Вспомнилась мне она чего-то вдруг.

— Вот куру принёс, сей миг её на костре изжарим. Позволь тя угостить, Димитрий? — продолжил изливаться любезностями старший музыкант, попутно одеваясь в свою хламиду.

Роскошное тело легкоатлета позади покрывали застарелые следы от ударов кнутом.

— За что тебя так? — поинтересовался, указывая на отметины.

Парень криво усмехнулся и ответил:

— Боярам и князьям не по нраву наши кощуны явнут.

— Неужто князь Юрий Дмитриевич такое сотворил? — ужаснулся я.

— На Москве нас казниша. Со скомрахами мы хождели дружнёй по землям русским. Глумище содеивали на торжищах. В скуратах играли, али разноваплены. Иде добро приимаша, яко в Новуграде, а иде лютоваша с нами, яко в Москве. Люди тамо злы, несуть зде. Купно дружню поимаша да пожегша митрополичьим судом. Мя и Трешу посекша кнутьями ноли. Малы летами спаслися от уморы, — сообщил о себе музыкант, — А ты, Димитрие, скомрах, али холоп течный?

— Чего? — отвисла моя челюсть.

— Не бойся, мы не выдадим тя, утаем. Аще похочешь, в ватагу примем. Нам накрец нать. Истинно ли я глаголю, Треша?

Братец с готовностью кивнул головой. Накрами между прочим называли в старину бубенцы, или барабаны. Короче, что-то такое ударно-ритмичное.

— Мирон, почему ты меня посчитал беглым холопом? — не смог скрыть я сильнейшего интереса.

— У тя задня иссечена. Сие токмо холопов, зело винны, и татей злокозны бияша. Паки, зришь, нам досталося.

Раньше бы Димону предупредить меня об этих знаках позора, не полез бы в воду прилюдно. Слуги мои наверно тоже следы видели и промолчали, хороняки. Мне теперь ни в коем случае нельзя новым знакомым признаваться, что я высокороден. Весь Галич от мала до велика станет тогда смеяться надо мной. Как же я раньше не прочувствовал неладное на своём теле? Ведь ощущались же какие-то болезненные уплотнения на заднице.

— Не рди, Димитрие, — решил утешить меня Мирон, — Несть студно сии страсти плоцки примати. Христа секоша и распинаша. Мнозе мучеников святых посекоша.

— Мя каждый день отчим сече, — дополнил его Тюха.

— Понятно, почему холоп, вроде бы разобрались. Но, почему вы меня за беглого приняли? — не унимался я.

— Очепья с тамгой несть на вые у тя. Холопам положено тое несменно лещити, ино казнити их жестоко, овогда до уморения, — пояснил старший гудец.

Только теперь заметил, что нательные крестики парни носили не на шее, а на запястьях рук. У старшего гудца вместо креста там имелась маленькая кипарисовая ладанка овальной формы. Понятно стало, почему на мне никакого креста не обнаружилось.

Получается, что если бы я не попал в княжича, то по всем статьям смахивал на беглого холопа. Пойди, докажи потом, что не верблюд, какому-нибудь замороченному на взятках дьяку. Млин, как же всё-таки сложно здесь жить. Как с такими данными я ещё на свободе? Какому горожанину, или селянину не хотелось бы поправить свои финансовые дела, донеся на прятавшегося беглого холопа? Доносительство не при Сталине родилось. На Руси с глубоких времён то стало воистину всенародным развлечением. Недаром сбежавшие от невыносимых тягот холопы уходили подальше от центральных волостей на окраинные земли, от предающих ближнего своего здесь христиан.

Многопутешествующий и потому многознающий гудец поведал, что он может определить даже давность побега холопа по степени потёртости на шеи. Очепье с тамгой для холопов делалось из малых, плохо отшлифованных звеньев цепи таким образом, чтобы снять его с головы самостоятельно и тем более порвать было практически невозможно. Холопы были вынуждены носить эти ошейники постоянно. Для некоторого удобства и по холодному сезону холопы делали себе тканные, или кожаные чехлы, куда помещали цепь. Однако, потёртости всё равно возникали. У снявших очепье только через длительное время они рассасывались. Смешно, но на моей шее такие следы обнаружились. Мне осталось только снова впасть в ступор.

Вспомнилось, что монахи, в отличие от мирян, нательные кресты носили на шее, на металлических цепочках, показывая таким способом своё раболепие перед Господом. А раз я долгое время томился, в смысле, лечился в сём весёлом заведении почти что на положении монаха… Фух, разобрался, а то бы спятил от таких заворотов сознания на самом деле. Получается, что тамгу на шее носят только холопы.

Есть тамга для отличия добропорядочных купцов, странников, гонцов и прочих путешествующих от прочих лихих людей, включая разбойных и беглых. Хранится она чаще в поясной суме, иногда с браслетом на руке. Добывается у местных властей. У гудцов она тоже имелась, вырученная у чиновников псковского посадника. Исполнялась тамга обычно в виде деревянной, чаще кожаной таблички.

— Чего там с курой? — захотелось переключить внимание новых друзей на другие темы.

— У мя рыбья мнозе для тётки уловлено. Сей миг стрекну и прилещу, — вклинился рыбачок, желая приобщиться к нашей компании.

Парни быстро натаскали веток и полешков, соорудили костер, нанизали на прутики куски курицы и рыбы и расселись возле меня, выпрашивая случайно обещанную сказку. Будто дети малые канючили. Пришлось рассказывать. Куда деваться? Тренька хитро прищурился и заявил после прослушивания:

— Яко лошадь землю орала, аще отрок в ушеса влез? Она бы главой трясла постоянно.

— Сие сказка есть, небывальщина. Чудеса немыслимые сбываются, — попытался объясниться.

Пока изображал из себя сказочника, еда сготовилась. Курица оказалась мелковатой, чуть больше голубя. Хорошо, что Тюха со своими окуньками и лещами подгрузился. У гудков, так сейчас было принято называть музыкантов, имелись ещё и прозвища. Треню звали Зайцем, а Мирона — Раком. Ничего в старшем музыканте не выдавало соответствия прозвищу, которое означало не речное членистоногое, а слабоумного человека. Старинный вариант слова "дурак". Была в нём некая простоватость, перемешанная с добротой, но она только усиливала внешнюю привлекательность. Казалось, что человеку с таким лицом не дано природой совершить чего-либо низкое, подлое.

В Галиче они уже с пару дней околачивались. Богатый город и люди гораздо добрее, чем везде. Деньгу много можно нагудеть. А ходили они ещё в Литву ранее, и в Новгороде великом бывали, и в немцах, что на море. Лютня была подарена купцом немецким. Мироше очень понравился сей инструмент и с ним больше не хотел расставаться. Увлекательно рассказывал старший брат о своих странствиях, даже захотелось бросить карьеру княжича и пойти бродить с гудками по белу свету.

Наевшись, мы все вместе лежали в теньке поблизости от догорающего костра. Тюха ушёл проведать ялик, причаленный в невидимой с этого места бухточке. Я попросил разрешения поиграть на их инструментах. Лютня звучала скучновато, блёкло. В свое время неплохо играл на гитаре, так что разбирался в таких делах. Пять струн было для меня маловато для нормальной игры. Я же не Паганини, чтобы исполнять вариации на таком мизере. При нормальной переделке можно потом будет сделать нечто похожее на гитару. С дудочкой разобраться оказалось гораздо проще. Быстро определился с отверстиями и положением пальцев.