Мёртвый хватает живого (СИ) - Чувакин Олег Анатольевич. Страница 82

— Лучше не знать, Регина, каким он бывает. Спать будешь спокойнее.

Сан Саныч склонился над сейфом. Спрятал диск. Нет, вряд ли он думал, что она бросится на него и вырвет ему спину, как те двое Коле.

Она не бросилась и не вырвала.

Регина думала уже не о шефе. И не о диске. И, понятно, не о том, как закрыться от правды, как отменить правду, — но о том, как открыть её. Голыши с белыми лицами могут съесть и других людей — так же, как Колю и того человека с портфелем. Они и едят. Ходят по городу, едят, и милиция им, белолицым, с номерками морга на ногах, очень малая помеха… Конечно, морга: трупы гуляли по Мельникайте и по Харьковской именно потому, что вышли из морга второй городской.

Регина поднялась с дивана.

— А где камера? — спросил Сан Саныч. — Вы что, бросили камеру на Мельникайте? Зарплата, что ли, позволяет камерами бросаться? Похмелье у вас, не похмелье, — а вы у меня до суда допляшетесь.

Ну кто, как не она, должен был предугадать, что шеф отправит этот материал в сейф? Но в ней будто что-то переключилось и переменилось — и она ждала такой же перемены от других. От всех. И от Сан Саныча. Но он остался Александром Александровичем, А. А. Воротыннюком, генеральным директором телестудии «Тюмень ТВ». Она переменилась, он не переменился.

А в ней воскресло что-то и зашевелилось от той глупенькой 17-летней студенточки, верившей в то, что журналисты… что журналисты… Она не помнила, что думала в семнадцать. Нет, кое-что помнила: журналисты — не наёмники, не платные кропальщики, как говорил её одногруппник Влад Баринов, а они те же писатели. Только у них не романы и повести, а фельетоны, очерки, статьи и репортажи. Но журналисты такие же, как писатели, инженеры душ человеческих. Нет, не душ, а сердец. (Или всё же душ?) А вот у этих сердец, наверное, нет. И у Сан Саныча — нет.

Коли не стало, а он — про «разрешение на трансляцию».

И ни капельки его не волнует, что сюжет эксклюзивный. Что конкуренты… а что конкуренты? А что — эксклюзивный? Директору «Региона ТэВэ» тоже потребовалось бы «разрешение на трансляцию».

— Я могу понять тебя как автора репортажа, — сказал Сан Саныч. — Но и ты пойми меня как директора. С меня шкуру с живого снимут, если я пущу твой материал без разрешения. И я без шкуры стану как эти твои… плотоядные голыши.

«Дерьмовый образ».

— Конкуренты?… — продолжал Сан Саныч. — «Регионщикам» тоже потребуется разрешение, так что нечего бояться опережения. Будто ты не знаешь. Ты что, хочешь, чтобы администрация обвинила нас? Скажут (и справедливо скажут), что мы устроили панику на весь город. Вовек не отмоешься, Регина. О работе на телевидении и думать тогда забудь. А я отправлюсь на пенсию — грядки вскапывать.

Он улыбнулся. Посмотрел на неё отечески.

— Это у каждого бывает. Раз в несколько лет. Я всё ждал, когда же у тебя начнётся. А то как-то гладко ты всё работала. Даже не верилось. Ну вот, и у тебя прорвалось… Пройдёт. У всех проходит. А власть не надо обвинять. Мы, простые смертные, мало смыслим в том, что делает власть.

Шеф снова улыбнулся.

— Не надо думать на манер анархистов, что цель власти — подавлять и наживаться. Среди тех, кто не у власти, есть куда большие подавители и наживатели… Мы, критикуя власть, давно уже упускаем из виду, что не мы, а именно она следит за порядком и при нужде приходит к нам на помощь. Настоящий журналист и сознательный гражданин сотрудничают с властью, а не перечат ей ради пустых скандалов. Скандалов, кстати говоря, без развязки для власти, но с развязкой для их устроителей… Сегодня ты популярен, а завтра займёшь место в больнице или на бирже труда. Надо чувствовать, кто твой хозяин, Регина. И нечего этого стыдиться. Так всегда было и на Руси, и на Западе тоже. И дальше так будет. Прежде всего мы обязаны информировать власть. Это занятие власти — обобщать материалы, поступающие на тему… — он пожевал губами, подбирая слова, — …пожирателей милиции. Скорее всего, если ты принесла правду, материалы засекретят, а нам попозже прикажут пустить что-то про группу невменяемых лиц, совершивших побег из психиатрической лечебницы. И ты, Регина, эту версию и отработаешь. Иногда приходится наступить на горло своей песне.

— Вы хотели сказать: всегда приходится, Сан Саныч.

— Ну сколько можно твердить одно и то же? Что за кабинетное панибратство? Называй меня Александр Александрович. Ты ведущая новостей, а не пациентка логопеда. Сделаешь, когда будет нужно, репортаж, — и премию я тебе выпишу. А теперь езжай домой и отдохни три-четыре часа. Купи воды и вымой голову. Приготовься к вечерним новостям. И свяжись с Феоктистовым. Не знаю, что за смертельный ужас на диске, но если Николая нет, его заменит Саша Феоктистов. Я позвоню тебе.

— Скажете, что писать? — Она взяла со стула куртку, надела. Коснулась телефона. Застегнула куртку. Набросила на плечо сумочку.

— Скажу направление. А «что» — ты придумаешь сама. По части придумывать тебе нет равных. Премии ты получаешь не за споры с директором и уж точно не за опоздания на работу.

Глава тридцать шестая

— Шурка, у военкомата кого-то скручивают, — сказала она. — Смотри-ка. Дело, кажется, серьёзное.

— Военного какого-то. А руки ему выворачивает милиция. Омоновцы. И «Газель» закрытая стоит.

— В новостях часто передают про военных или милиционеров, взбесившихся с оружием в руках, — заметила она.

— Цветы вместо винтовок! — твёрдо сказал Шурка, отворачиваясь от военного, на которого набросилось сразу четверо омоновцев, и сел в машину. — Садись, Софья. Не смотри туда. Ты теперь не одна, а тебя двое. И думай о двоих. О третьем и об остальном мире буду думать я. — Он включил радио: «На улице Мельникайте серьёзная задержка в движении…» — Всё-то сегодня серьёзно. Поедем по объездной.

— А мне нравится слово «задержка», — сказала она.

«Тойота» была хорошо прогрета. Вырулив на Парфёнова, Шурка переключил радиостанцию. Пела Анна Герман. Очень грустно пела. Софья нажала на панели магнитолы семёрку. «Радио «Счастливая жизнь». Вот. Бит-квартет «Секрет». И Софья и Шурка пропели дуэтом: «Признайся, твой папа был прав!»

Софье нравилось, как Шурка водил. Мягко, строго по правилам. Права получил только четыре года назад — но зато выучился на первый класс. Машину пошёл выбирать вместе с ней, с Софьей, но настоял, чтобы купили именно эту — «Тойоту Бленду». Сначала хотели покупать «Ниссан» или «Мицубиши», потому что ценовая политика «Тойоты» им не подходила: слишком дорого за то же японское качество, считали они, но в этом году «Тойота» сдалась. Приоритет у многих компаний сменился с процветания (то есть максимизации прибыли) на выживание (минимум прибыли); в кризис, конца-края которому не было видно, хозяева корпораций стали осознавать, что истинное мерило коммерции — не максимальное, адостаточное. И Софья с Шуркой купили подешевевшую «Тойоту» бизнес-класса, обойдясь без банковского кредита, без займов у родных и друзей и без рассрочки.

Они выехали на объездную дорогу, снежок таял на лобовом стекле, усыпляюще работали дворники. Доехали без приключений, лишь на Червишевском тракте Шурка замедлил ход, и Софья увидела в окно аварию. Да и не аварию: милиция будто вытаскивала кого-то из «Мицубиши Паджеро V». Из «Паджеро», в который никто не влепился. Два милиционера в синих бушлатах «ДПС», на боках автоматы, наполовину скрылись в салоне «Паджеро». Шурка пристроился в хвост старой «Волге», ехал медленно, и Софья разглядела всё в подробностях: дэпээсники действительно вытаскивали из джипа людей. Троих. Того, что был за рулём, того, что сидел рядом, и того, что сидел сзади. Все трое были мужчины, и все трое, как решила Софья (ей стало страшно на мгновенье, а потом стало жаль погибших), были мертвы. Очень бледные, белые лица с отчётливо выделившимися малиновыми прожилками, закрытые глаза. Второй машины или столба, или препятствия, в которое бы врезался «Паджеро», не было. Джип не был помят. И стёкла целы. «Не понимаю. Скорей бы Шурка доехал до офиса». Она оглянулась: милиция уложила тела на снег и, видимо, вызвала «скорую помощь». Или кого-то из морга. Почему милиционеры не оставили тела в «Паджеро», Софья не поняла.