Праведники - Борн Сэм. Страница 50

— Нет, это просто невероятно! Это закон подлости, понимаешь? Ты ищешь заколку, вытряхиваешь на пол все ящики, роешься в белье, а она вот… у тебя на затылке!

— Я не понимаю…

— Слушай, сколько часов мы уже тут торчим?

— Что ты хочешь этим сказать?.. Господи, ты разгадала… Ты разгадала?!

— Да, я разгадала эти чертовы каракули. Прочти их еще раз. «Друг познается в беде…», «Добро сильнее красоты», «С кем поведешься…» Ну? Это поговорки! Понимаешь? Просто поговорки!

— Ну и что?.. Послушай, скажи мне так, чтобы я понял, Тиша, я тебя умоляю!

— Юзеф Ицхак — или кто там еще — прислал нам десять поговорок. Так?

— Так! Дальше что? Какой в них для нас смысл?

— В них? Никакого. Это просто десять поговорок. Отсылка к Библии, к Притчам Соломоновым [22], к десятой главе! Вот они-то нам и нужны, болван!

ГЛАВА 27

Суббота, 20:42, Манхэттен

Он просидел в «Макдоналдсе» почти столько же, сколько и они — целый день. И почти все время что-то бубнил себе под нос. Иногда так громко, что на него оборачивались точно так же, как на бесновавшегося Уилла. На вид ему было около пятидесяти, выглядел он как настоящий бродяга — не год и не два прошли с тех пор, как он в последний раз спал в кровати, укрывшись одеялом. У него было опухшее, как у всех бездомных забулдыг, и сильно обветренное лицо. За весь день он съел только половину яблочного пирожка, брошенного ему молодым парнем, который выходил из «Макдоналдса» после сытного обеда, и маленький пакетик с картошкой фри. Все время, что он просидел здесь, он не выпускал из рук маленькую черную Библию, которую часто листал, зачитывая вслух особенно полюбившиеся стихи.

Молитвы бродяги раздражали Уилла весь день, мешая ему сосредоточиться на расшифровке таинственных SMS-сообщений. Но сейчас он был готов расцеловать бездомного за то, что тот задержался в «Макдоналдсе» допоздна. Заказав чашку кофе, он принес ее старику и вежливо улыбнулся.

— Сэр, я подумал… может быть, вы хотите согреться кофейком? Я заказал специально для вас и сам не притрагивался к чашке.

Бродяга поднял на него водянистые глаза, белки которых отдавали болезненной желтизной.

— Если бы не Господь был с нами, да скажет Израиль… Если бы не Господь был с нами, когда восстали люди на нас… То живых они поглотили бы нас, когда возгорелась их ярость на нас!

— Это правильно. Это очень мудро сказано, — поддакнул Уилл и уже хотел попросить то, за чем пришел, но бродяга уже забыл про него и продолжил:

— …Воды потопили бы нас, поток прошел бы над душою нашею и прошли бы над душою нашею воды бурные!

— Сэр, я прошу прощения, но… не одолжите ли вы мне вашу Библию? Буквально на несколько минут!

— Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их! Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились!

— Я знаю Псалтырь назубок. Точно так же, как и вы, сэр. Это помогает при случае. Но… Пожалуйста, одолжите мне эту книгу.

Не удержавшись, Уилл схватил Библию и потянул ее к себе. Бродяга не отдавал. Его хватка оказалась на удивление сильной.

— Помощь наша — в имени Господа, сотворившего небо и землю! — с натугой в голосе изрек он, вцепившись в книгу.

— Дайте мне ее, я вас прошу! Она мне нужна! Очень! Сейчас! Клянусь, я верну ее прежде, чем вы успеете прикончить эту чашку кофе!

Со стороны зрелище выглядело, наверно, комично. Уилл тянул Библию к себе, старик не уступал. Все это сопровождалось молитвой и приглушенными уговорами.

Наконец к ним подошла Тиша.

— Сэр… вы позволите нам помолиться рядом с вами? — мягко предложила она. Бродяга резко замолчал и непонимающе уставился на девушку. Тиша ласково улыбнулась. — Вы не будете против, если мы зачтем из Притчей? Десятую главу?

Старик тут же раскрыл книгу и стал рыться в тонких и полупрозрачных, испещренных мелким шрифтом страницам. Не прошло и минуты, как он торжественным голосом произнес:

— Притчи Соломона! Сын мудрый радует отца своего, а сын глупый — огорчение для матери своей!

Уилл придвинулся вплотную к бродяге и, глядя через его плечо, пытался пробежать глазами весь текст главы. Притчи как притчи… Все та же патетика, знакомая с детства… Мысли, оформленные в тяжеловесные, безнадежно устаревшие словоформы… Уилл не раз подмечал за каноническими текстами одно весьма странное свойство — слушать их было одно удовольствие, отдых для души и сердца, но попытки самостоятельно докопаться до их глубинного смысла были сущей пыткой! Уиллу очень нравились церковные службы и песнопения. Он относился к ним как к искусству, они дарили ему эстетическое наслаждение. Но ему никогда и в голову не приходило вслушиваться в смысл самих фраз. Он неизменно ускользал от него. Вот как сейчас.

Уилл очнулся и вновь услышал голос бродяги:

— Не доставляет пользы сокровища неправедные, праведничество же избавляет от смерти!

Да, не сильно же он продвинулся… Собравшись с мыслями, Уилл вновь вперил напряженный взгляд в строчки, пытаясь отыскать глазами если и не ответы на свои вопросы, то хоть что-нибудь, что могло бы относиться к делу. В какой-то момент ему показалось, — что взгляд наткнулся на знакомое слово. А потом снова. И снова… Первый раз оно появилось во втором стихе, пропетом бродягой. Затем в третьем: «Не допустит Господь терпеть голод душе праведного, стяжание же нечестивых — исторгнет». А потом в одиннадцатом: «Уста праведника — источник жизни, уста же беззаконных заградит насилие».

В шестнадцатом: «Труды праведного — к жизни, успех нечестивого — ко греху». И в двадцать первом: «Уста праведного пасут многих, а глупые умирают от недостатка разума».

Теперь куда бы Уилл ни посмотрел, он везде натыкался на это слово. Дикая усталость и нервное истощение затуманили его сознание. Ему казалось, что чьи-то злые, ворчливые голоса вновь и вновь выкрикивают это слово ему прямо в уши.

Двадцать четвертый стих: «Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, — а желание праведников исполнится».

Вдруг ему представился ребе — которого он до сих пор и в глаза не видел, — раскачивающийся взад-вперед и бубнящий монотонно: «Как проносится вихрь, так нет более нечестивого, а праведник — на вечном основании… Ожидание праведников — радость, а надежда нечестивых погибнет!..»

Глаза его на мгновение выхватили из этого полузабытья напряженное лицо Тиши. Ему показалось, что и она еле слышно шепчет про себя: «Праведник вовеки не поколеблется, нечестивые же не поживут на земле. Уста праведника источают мудрость, а язык зловредный отсечется. Уста праведного знают благоприятное, а уста нечестивых — развращенное…»

Он поднялся из-за стола, пошатнулся и, наклонившись к уху Тиши, пробормотал:

— Все, я пошел…

Уилл знал, что можно еще целые сутки обсуждать с Тишей каждое слово из этой главы, обсасывая его, поворачивая так и эдак — уподобившись молодым ученым хасидам, которые ведут друг с другом нескончаемые споры, раскачиваясь взад-вперед на стульях и говоря по очереди… Но он также понимал, что бывают моменты в жизни, когда следует поверить и повиноваться наитию. Это было негласное правило многих удачливых журналистов. Размышлять, анализировать — это все хорошо. Но на этом теряешь время. Вот ты приходишь на пресс-конференцию и тебе вручают толстенный буклет на ста пятидесяти страницах, а у тебя всего, пять минут, чтобы подготовить вопросы. И если ты настоящий журналист, ты как-то укладываешься в отведенное время. Хотя на внимательное чтение буклета и на вычленение из него самой сути у обычного человека ушло бы не меньше трех часов.

Уилл услышал голос интуиции и поверил ему. К тому же его уже тошнило от разговоров и бесплодных попыток логически, математически разгадать свалившуюся на его голову тайну. Он знал, что если не начнет действовать прямо сейчас, то окончательно свихнется… или заснет прямо здесь… и ничто уже его не разбудит.