И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 17

Я взглянул на свои надписи и должен был признать, что он прав.

— И это несмотря на то, — включился в разговор Алистер, — что вы писали в контролируемых условиях среды: одно время, один карандаш, та же бумага. А теперь представьте, какими будут отличия, если писать на разной бумаге разными принадлежностями — то карандашом, то ручкой, у которых различная толщина грифеля. Иногда человек пишет в спешке, иногда — медленно и вдумчиво. А поверхность, на которой он пишет, может быть твёрдым деревянным столом, а может — мягкими листами в блокноте.

— Возраст также сказывается на почерке, — печально улыбнулся доктор Вольман. — Сегодня мои слабые руки трясутся, и написанное ни в какое сравнение не идёт с почерком моей молодости.

— Тогда каким образом нам вообще может помочь этот анализ, если почерк настолько изменчив и зависит от окружения? — спросил я.

Я начал подозревать, что эта встреча была ещё одной гимнастикой для ума от Алистера, игрой для интеллектуального развлечения, не дающей никакой существенной информации.

— Хороший вопрос, — кивнул доктор Вольман. — Но, несмотря на все эти мелкие нестыковки, из написанного вами я могу судить о том, что вы не скроете, как ни старайтесь.

Похоже, доктор Вольман привык защищаться от скептиков.

Он продолжил:

— Взгляните на начальную «С» вашего имени. В каждой из подписей в ней есть характерная петля… Хоть она и отличается размерами в разных строках. В вашем письме наблюдается постоянный наклон влево, буквы написаны уверенно, с постоянным нажимом и соединены вместе. Но особенно…

Он оборвал сам себя на полуслове и посмотрел мне в глаза.

— Подозреваю, вы не всегда писали левой рукой. Что-то произошло — травма правой кисти или предплечья — и это заставило вас сменить основную рабочую руку. Ваше написание уверенное и твёрдое, но медленное. Я заметил минимальное колебание, неуверенность при письме, если хотите. И это выдаёт с головой тот факт, что ваша манера написания появилась недавно, а не выработана годами с рождения. Подобная же черта развивается у человека, страдающего артритом. Вы уже не молоды, но ещё и не достаточно стары, чтобы страдать заболеваниями суставов. Следовательно, вы были ранены, о чём и свидетельствует ваше написание, нравится вам это или нет.

— Довольно интересно, — я был потрясен его открытием, но не хотел этого показывать. Мне нужно было его заключение о почерке убийцы, а не о моём.

Я протянул доктору письмо убийцы Даунс, которое нам оставил Малвани, а Алистер передал письмо, полученное редакцией «Таймс».

— Что вы думаете об этом?

Он не ответил, продолжая внимательно рассматривать письма.

— Не скажу, что у нас есть какие-то реальные сомнения, — заявил я, — но мы полагаем, вы подтвердите, что они написаны одним и тем же человеком. Бумага одинаковая — голубая от фирмы Крейна — и почерк такой же убористый. Мы заметили схожести в написании букв «и», «с» и «в» и в манере их соединения с соседними буквами. Они почти идентичны.

Доктор Вольман хмыкнул, потом взял письмо, найденное рядом с телом Элизы Даунс.

— Во-первых, то, что я вам скажу, вы наверняка уже и так знаете. Вкратце: судя по содержанию, это хорошо образованный человек, знакомый с поэзией, в том числе и стихами Браунинга. Ни одной орфографической или пунктуационной ошибки, слова и предложения составлены по всем правилам.

Но, когда доктор Вольман развернул письмо из «Таймс», его глаза загорелись от возбуждения, словно он готов был поведать нам очень важный секрет.

— А вот это письмо — чистой воды золото. По крайней мере, для вас. Почему? Сейчас объясню.

Он положил перед нами письмо, чтобы было видно всем, и даже Алистер взглянул на него с интересом, ожидая, что скажет доктор Вольман.

Наконец, он откашлялся и заговорил.

— Если вы надеетесь с помощью писем выяснить личность убийцы и поймать его, то именно это письмо в «Таймс» может вам помочь. Благодаря его длине, мы можем получить важную информацию о лингвистических привычках автора и его истинном подчерке. На короткое время любой может изменить манеру изложения и написания. Но вот на длительный промежуток… Его манера письма одинакова на всём протяжении листа, а значит, мы можем с уверенностью утверждать, что видим истинный подчерк человека.

— Почему его тон стал более небрежным? — спросил я и процитировал написанное. — «Это ваш шанс на самую крупную статью дня. Ваша работа?»

— Он пишет для другой аудитории, — тихо произнёс Алистер. — Обращаясь в газету, а именно в «Таймс», он взаимодействует с людьми, которых там не было. Эти люди не знают его жертву, не видели её тела. Значит, для него важно не столько то, что он сделал, а то, кто он и чего хочет.

Так кто же он? И чего хочет?

Я перечитал письмо, вновь заметил тревожное «ад ждёт» и невольно содрогнулся. Неприятно было сегодня утром смотреть на жертву, но ещё более пугающим для меня было чтение его письма.

Доктор Вольман снова заговорил, привлекая моё внимание к письму.

— В его истинном почерке буквы довольно широкие с частым отрыванием ручки от бумаги. Это движение пера прочно укоренилось в нём, и ему будет очень сложно избавить себя от этой привычки и скрыть её. Сравните написанное.

Он указал на начальные строки в каждом письме.

— Заметили? В каждом случае он сначала пытался писать с наклоном влево. Но не смог удерживать эту манеру долго. Поэтому к середине письма, — доктор Вольман показал нам, где именно, — он вернулся к своему настоящему написанию с лёгким наклоном в правую сторону. И во всех его «у» и «д» есть характерные петли, которые, как я считаю, настоящие.

Доктор Вольман был доволен собой, продолжая:

— Также с определённой уверенностью могу вам заявить, что автор — человек в самом расцвете сил. У вас может возникнуть искушение решить, что он старше и у него слабые руки, раз пишет так мелко.

Я кивнул. Про этот убористый почерк я подумал в первую очередь.

— Но если бы он был пожилым, вряд ли мы увидели эти постоянные отрывы ручки от бумаги. Я вам уже показал, что с возрастом возрастает неровность и неуверенность письма — а у него все строки написаны одинаково уверенно.

Несомненно, умозаключения доктора были весьма интересны, но я продолжал сомневаться, что это на самом деле сможет помочь нам определить личность автора писем — если нам только не улыбнётся удача, и убийца не подпишется настоящим именем.

Я произнёс это вслух, и, к моему удивлению, он согласно кивнул.

— Существует определённый предел возможностей для анализа почерка, детектив, — улыбнулся доктор. — Но то, что смогу, я вам обязательно скажу.

— Значит, по подчерку о его личности вы не можете ничего сказать? — уточнил я.

Я слышал, что некоторые эксперты в области почерков способны на такое. Признаться, именно этого я от этой встречи и ожидал.

— Это совершенно другая область исследования, называемая графологией, — трезво рассудил он. — И поскольку вы можете обратиться к графологу, чтобы определить, не скажет ли он вам чего-то нового, должен предупредить: будьте осторожны. В этой сфере сейчас много шарлатанов, которые возьмут деньги, а взамен предоставят вам плоды своих неуёмных фантазий, никак не связанных с научными знаниями.

Он отодвинул стул.

— Джентльмены, — он пожелал нам спокойной ночи. — Этим вечером я собирался посетить одно шоу. И вам тоже стоит поторопиться, если не хотите опоздать.

Я взглянул на часы: половина восьмого.

Алистер положил на стол несколько купюр и с огромной неохотой согласился, что нам пора, не переставая сетовать на то, что мы так и не попробовали десерт.

— «Шерри» заказывает свежайшую клубнику прямо у Генри Джоралемона из Нью-Джерси. Его удачные эксперименты позволяют ему собирать урожай прекрасных ягод каждый месяц.

Алистер скорбно посмотрел на соседний столик, где посетители пробовали сырную нарезку и клубничный десерт.

— Такое впечатляющее лакомство, и мы его пропускаем.