И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 20

Мужчина был худым, с точёными чертами лица и густыми, идеально уложенными волнистыми волосами.

Он улыбнулся.

— Всё благодаря моему отцу, да благословит его Господь. Сколько я помню, он работал в театре, и я вырос среди вас. Театр — моя семья!

Две блондинки, в которых я узнал хористок из спектакля, безмолвно кивнули, не сводя глаз с молодого человека.

Лоб мужчины пересекли морщины.

— Я жил жизнью театра, пока не умер отец. А мне было тогда всего девять!

Рука его взметнулась к сердцу.

— Это сильно повлияло на меня. Да и до сих пор не отпускает…

Я двинулся в сторону задней комнаты, где вдоль одной стены стояли четыре столика с баночками с гримом, а вдоль второй — два потёртых дивана с цветочной обивкой.

Там в одиночестве стоял угрюмый Алистер.

— Что за щёголь? — тихо спросил я, подходя ближе.

Алистер поморщился.

— Джек Богарти, — так же тихо ответил Алистер. — Помните, из «Таймс»? Театральный критик, который якобы нам помогает.

Он нахмурился.

— И судя по тому, что я видел, его главная цель — более близкое знакомство с мисс Боуэн.

Я внимательно присмотрелся к молодому человеку. Как тогда сказал редактор? «Красивый парень, который любит модную одежду»?

Джек Богарти одевался ярко: на нём был коричневый костюм с жёлтым шейным платком и красным галстуком. Весь его выбор — и кроя, и цвета, и ткани — был призван подчеркнуть ещё мальчишескую, но весьма привлекательную внешность.

— Как ужасно лишиться отца в столь юном возрасте!

Блондинка повыше почти дрожала.

Джек вознаградил ее широкой, снисходительной улыбкой.

— Никто после этого не поддерживал меня так, как актёры и актрисы, с которыми он работал! Они все до единого пришли на его похороны.

Женщины начали выражать ему свои соболезнования, и он с застенчивым выражением лица их принял.

— А что насчёт Фрэнка Райли — криминального репортера, с которым мы сегодня встретились?

Алистер покачал головой.

— Не видел. А вот этот молодой человек почти весь прошедший час провёл здесь, строя глазки всем женщинам.

Мы наблюдали, как Джек смотрел на Лили Боуэн проникновенным взглядом.

— Видите? Я понимаю, что вы сейчас переживаете. Правда, понимаю. Возможно, — он коснулся её руки, — вы хотите выговориться мне за бокалом вина? Посидим с вами где-нибудь?

— Я живу в отеле «Алгонкин», — смущённо улыбнулась дама.

Это был фешенебельный отель к северу на сорок четвертой улице.

Но я знал, что там почти не продают спиртных напитков, и, видимо поэтому, Джек немедленно предложил другой вариант.

— Давайте лучше отправимся в «Никербокер». Он как раз рядом с моим офисом на 42-ой.

И он сжал ладонь мисс Боуэн в своей.

— Почему бы и нет, Джек? — проворковала она. — Я обожаю «Никербокер».

Джек поднялся.

— Где ваше пальто, мисс Боуэн?

Его взгляд упал на блондинок, сидящих слева.

— И вы, леди, тоже должны к нам присоединиться.

Джек помог мисс Боуэн надеть пальто, не обращая внимания на её надутые губы.

— А разве мы не помешаем вам, Джек? — поддразнила его одна из блондинок.

Он отпрянул в притворном удивлении.

— Нонсенс! Я сразу решил, что мы все должны отправиться в «Никербокер». Ваши шляпки, леди?

Лили Боуэн уже поправляла в зеркале свою широкополую шляпу, а остальные женщины быстро набросили пальто и надели шляпы, весело щебеча.

— Джентльмены.

Джек коротко кивнул в нашу сторону и пожелал доброго вечера. Мы подождали пару секунд, а затем последовали за ними через дверь за кулисами.

Сверху доносился громкий голос Льва Айзмана, жаловавшегося на братьев Шуберт — главных конкурентов Чарльза Фромана.

— Поговорим с ним? — спросил Алистер, кивая на идущую вверх лестницу.

— Не сегодня.

Если честно, я просто слишком вымотался за сегодняшний день.

И Алистер это тотчас понял.

— Пойдёмте со мной, дружище, — произнёс он, хлопая меня по плечу, когда мы вышли на промозглый мартовский ветер. — Займёте сегодня мою гостевую спальню. Просите всё, что потребуется.

Он с лёгкостью отмахнулся от моих вялых отговорок, и всё было решено.

* * *

Несмотря на усталость, я не мог заснуть из-за сумбура в голове.

Я знал, что когда-то эта гостевая спальня была комнатой Тедди. Сына Алистера.

Комната оставалась живым свидетельством интересов Тедди: серебристые ножны на левой стене; книжные полки, уставленные артефактами из прошлых раскопок; египетская фреска над изголовьем кровати.

Я посмотрел вниз и пробежал пальцами по сине-золотому покрывалу на кровати. Ткань была плотной и дорогой, в отличие от потрёпанного одеяла у меня дома.

Естественно, ничто в моей крохотной квартирке не напоминало эту уютную, обставленную со вкусом комнату с мебелью из красного дерева.

Сине-золотая гамма сохранялась во всём: в обоях, в покрывалах, в подушках и даже в шикарном турецком ковре на полу, привезённом, как я догадывался, из путешествия по Дальнему Востоку.

Наверно, на свою зарплату я мог позволить себе лучшие апартаменты, чем грязный клоповник в Добсоне, к северу от Манхеттена, который я сейчас называл домом. У меня не осталось родственников, которым надо было помогать, и я скопил кое-какую сумму — результат многолетней скромной жизни, когда я помогал маме и собирал деньги на свадьбу с Ханной.

Но моя мать умерла несколько лет назад, а Ханну забрали у меня воды, омывающие остров Норт-Бротер.

Не в первый раз я задумался: каково же расти в подобном окружении?

От этой мысли мне стало неуютно. Особенно учитывая тот факт, что Тедди был мёртв, а я лежал в его кровати, среди его вещей, и старался не думать о его жене. Вернее, о его вдове. Которая, без сомнений, уже давно заснула в своей квартире напротив.

Всё, что меня окружало, принадлежало Тедди с рождения. Но оно не дарило ему удовлетворения, которое он пытался найти в своих бесконечных далёких поездках.

Я поднялся и плотно запахнул тёмно-синий халат. Я пытался уверить себя, что он принадлежал Алистеру, но сам не верил…

Затем я осторожно открыл дверь спальни.

Тишина.

Стараясь ступать тихо, я на цыпочках прокрался на кухню Алистера — просторное помещение с белыми шкафчиками, чёрно-белой в клетку плиткой на полу и гигантской плитой, занимающей большую часть комнаты.

Здание «Дакоты» было одним из первых, где провели электричество, поэтому мне нужно было всего лишь нажать одну кнопку, чтобы комнату залил свет.

Часы оказывали 02:10.

Сначала я подумал о баре и бутылке ликёра, который Алистер предлагал мне попробовать этим вечером. Но никакое спиртное не помогло бы мне справиться с бессонницей.

Меня будоражили мысли об Изабелле.

Может, она тоже не спит?

«Нет, чепуха», — подумал я.

Я часто вспоминал о ней. И особенно о том волшебном вечере, который провёл с ней прошлой осенью.

Мы ужинали в Китайском квартале, ели юэбины, наслаждались кофе в Маленькой Италии… И на те несколько часов я полностью забыл о сложностях дела, которое тогда расследовал.

Это был момент мимолетного счастья.

Когда мне удалось избавиться от мыслей об Изабелле, их место заняли размышления о последнем деле.

Я осознал, что уже не усну, и отыскал в шкафчике кофейные зёрна; там же, на соседней полке, стоял кофейник и кофемолка. Я измельчил зёрна, утрамбовал их в кофейник и залил кипящей водой. Наградой мне послужила чашечка крепкого кофе.

Я сел с чашкой кофе за небольшой деревянный столик у окна, выходящего на абсолютно пустую в это время ночи 72-ую улицу.

Аромат кофе и его уютное тепло успокоили мои нервы.

Это дело глубоко засело в моей голове.

Хотя сегодняшнее убийство и было замаскировано под суицид — никаких следов насилия и крови — от этого становилось лишь ещё более тревожно.

Убийца был изощрённым. Замысловатым.

Это делало работу ещё более зловещей, чем обычные кровавые убийства, которые мне приходилось расследовать.