И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 40

— Что было, то было, но я должен был понять, что он за человек. Он определённо готов на многое, чтобы защитить свой театр. Но вот пойдёт ли он на убийство ради своего детища — вопрос открытый.

— Вы правы, Саймон, но мне сложно вообразить, каким образом три второстепенные актрисы могли угрожать успеху Фромана. В конце концов, он мог решить все проблемы и более простым способом — просто уволив их. Зачем он или кто-то из его работников станет прибегать к убийству?

— Хороший вопрос, — улыбнулся я.

— С другой стороны, каждое из этих убийств уникально в плане их организации. С каждой жертвой убийца делает определённое заявление, возможно, в надежде заинтересовать прессу… А Чарльз Фроман — человек замкнутый. Сложно представить, что он будет терпеть — или того паче, совершать сам — то, что привлечёт к его спектаклям внимание неправильной публики.

— Знаете, некоторые говорят, что любая известность — это хорошо; если пресса узнает о произошедших убийствах, все издания только и будут говорить о Чарльзе Фромане и его спектаклях. Даже если основной темой статей станут убийства, разговоры о них будут прекрасной бесплатной рекламой деятельности синдиката.

— Хм.

Изабелла нахмурилась и задумалась.

— И ещё кое-что… почему вы не упомянули о ранении детектива Марвина и об иглах для инъекций, найденных на сегодняшнем месте преступления?

— Потому что завтра наши офицеры будут обыскивать его дом и офис. Я не хочу, чтобы Фроман или кто-то из его людей успели что-то спрятать.

Изабелла резко развернулась в мою сторону.

— Саймон, я не думаю, что это Чарльз Фроман.

Я посмотрел на неё с некоторым изумлением.

— Вы довольно уверенно об этом заявляете. Почему?

Женщина пожала плечами.

— Главным образом, интуиция. К тому же, я не думаю, что он станет совершать то, что может стать угрозой репутации его театра. А если убийства продолжатся…

Изабелла не стала продолжать.

После увиденного сегодня мы оба понимали, что в этих убийствах нет ни малейшего намёка на завершение. Напротив, сегодняшнее убийство только усилило мою тревожность.

Я не стал ничего говорить Изабелле, но после разговора с ней я начал больше задумываться над ролью в происходящем Льва Айзмана.

Я решил позже обсудить это с Алистером и Малвани, но чем дольше я рассматривал Айзмана в качестве возможного подозреваемого, тем сильнее меня охватывало беспокойство.

Об актрисах и театрах он знал не меньше, чем сам Фроман.

Именно ему безоговорочно доверяла любая актриса.

Но сильнее всего меня волновало следующее: зачем Айзман хранил записку, найденную рядом с телом Элизы Даунс, первой жертвы? Ведь все были уверены, что это предсмертная записка самоубийцы.

Да, факт крохотный.

Но я уже давно понял, что в расследовании убийств чаще всего главную роль играют именно такие небольшие детали.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Отель «Никербокер», 1466, Бродвей.

Малвани ждал меня в холле отеля, куда я вернулся после того, как Изабелла отправилась домой.

Он был очень взволнован, и я заподозрил, что с Дэвидом Марвином случилось худшее.

— Марвин?..

Я замолчал и затаил дыхание.

— Он пока держится. Но случилось кое-что другое.

Малвани вывел меня через двери и странно посмотрел.

— Оказывается, убийца всё же оставил для нас послание.

Я замер.

— Мы же обыскали весь «Эриэл Гарденс» сверху донизу! Как мы его пропустили?

Мой голос стал хриплым от разочарования. Я был уверен, что место преступления тщательно изучили.

Мы с Малвани забрались в ожидающий нас экипаж.

— Наверно, нас отвлекло ранение Марвина. Мы ведь даже не смогли перенести мисс Биллингс со сцены из-за того, что она была приколота к занавесу, — я пытался найти оправдание тому, каким же образом мы пропустили такую важную улику.

Малвани повернулся к извозчику.

— В морг.

Извозчик развернул лошадей, и наш экипаж покатился по Бродвею к окраине города.

— Почему нельзя было доставить записку в участок?

Я крепко придерживал свой саквояж, так как тряска внутри экипажа грозила раскрыть его и вывалить всё содержимое на грязный пол.

— Мне кажется, поездка в противоположный конец города — это просто трата времени, учитывая, что доктор Уилкокс, скорей всего, ещё не успел закончить вскрытие.

Малвани снова бросил на меня странный взгляд.

— Уилкокс планировал начать вскрытие сегодня вечером. После того, как состояние детектива Марвина стабилизируется. И когда ассистент Уилкокса начал подготавливать тело, он и заметил послание.

— Плохо, что он не смог отправить курьера с этой запиской к нам, — пробурчал я. — Она такая же, как и в прошлых случаях?

— Вроде того. Стиль определённо его — поэтические строки, практически не имеющие смысла.

— И в чём же отличие?

Раньше из Малвани никогда не приходилось вытягивать информацию клещами.

Он посмотрел мне в глаза, и я уже тогда понял, что его следующая фраза не будет нести ничего хорошего.

Я решил, что с наводящим вопросом ему будет легче.

— Где нашли послание?

Когда Малвани начал говорить, я увидел, что ему неимоверно сложно выразить словами то, что ему тяжело пока осознать.

— Послание было у неё на спине, — наконец произнёс он.

— То есть, он засунул его под блузу?

В этом был определённый смысл. Поскольку она была пристёгнута булавками к занавесу, мы так и не смогли тщательно обследовать тело.

— Нет, — ответил Малвани. — Оно было на спине. В прямом смысле. Навсегда.

Он посмотрел мне прямо в лицо.

— Он вытатуировал его синими чернилами.

* * *

Я не суеверный и не верю во всякую сверхъестественную чушь, но предпочитаю наведываться в морг при свете дня, когда солнце разгоняет притаившийся в тёмных углах и плохо освещённых коридорах мрак.

Сегодня же вечером я ясно, как никогда, ощущал неприятный холодок, пробиравший меня до костей. И не спасали даже шесть электрических ламп, освещавших зал мертвецкой.

На столе в той же комнате, где нам два дня назад рассказывали об обстоятельствах смерти Анни Жермен, лежала Эммелин Биллингс.

Тело лежало лицом вниз. Голова и нижняя часть туловища были прикрыты белыми толстыми простынями, которые, казалось, создавали ещё больший контраст с синими чернилами на коже.

К нам вышел помощник доктора Уилкокса — низенький щупленький мужчина с венгерской фамилией, которую я никогда не мог выговорить.

— Я сообщил, как только это увидел, — тихо произнёс он с заметным акцентом.

Малвани обошёл тело, чтобы посмотреть на надпись под другим углом.

— Можно осветить эту часть поярче?

— Конечно, сэр, — кивнул помощник.

Он принёс электрический фонарь и поднял его над телом мисс Биллингс.

Вокруг нас появились жуткие тёмные тени, но тело и послание оказались ярко освещены. Надпись была выполнена синими чернилами, а кожа вокруг каждой буквы была воспалена и раздражена, и при свете фонаря казалось, что каждая литера словно купалась в красном свечении.

— Чернила — стандартная синяя хна, введённая подкожно, — произнёс помощник доктора.

Малвани печально покачал головой.

— Небрежная работа. Заметили, насколько неровные линии? Учитывая это и то, что мы знаем об «Эриэл Гарденс», где она была убита, мне кажется, что это было сделано вручную.

Я посмотрел на надпись: действительно, некоторые буквы были толще, некоторые — тоньше; первые практически сливались друг с другом, а между последними было заметное расстояние. Человек, сделавший это, или обладал отвратительными навыками, или вообще не заботился о красоте. Или и то, и другое.

— Не сомневаюсь, что ты прав, — согласился я. — Слишком небрежно. Даже в руках любителя электрическая татуировочная машинка выдала бы лучший результат.

Малвани кивнул.