И занавес опускается (ЛП) - Пинтофф Стефани. Страница 45

Он замолчал, окинул кафе взглядом и продолжил:

— Личные счёты определённых людей, понимаешь? — заговорщицки прошептал он.

Я изо всех сил старался не застонать вслух.

Мой отец был мошенником и побеждал хитростью и обманом, а не насилием. Но ещё он часто преднамеренно закрывал глаза на истинную суть вещей. Он всегда отчаянно нуждался в деньгах, поэтому не обращал внимания ни на репутацию заказчика, ни на неизбежные последствия своих «заданий».

— Расскажи, как всё это проворачивается, шаг за шагом.

У отца загорелись глаза.

— Хочешь сказать, что работа детективом тебя этому не научила?

— Каким образом? — я пожал плечами. — Пока отпечатки не получат более весомое значение в суде, нет смысла разбираться, как их можно изменить или подделать.

— Не скажи. Они и сейчас имеют важное значение. На самом деле, я научился этой уловке у своего приятеля, который отсидел срок в Синг-Синг10. Время за решёткой не заставило его отойти от дел, а вот отпечатки заставили. По крайней мере, на время. Пока его пальчики находились в государственной базе, ему приходилось быть осторожным. Но когда он освоил искусство подделки, то смог вернуться к старым денькам.

Я допил кофе и заказал ещё чашечку.

— Ты собирался рассказать, — напомнил я, — как именно подделать отпечатки.

— Эх, сынок, — он скрестил руки на груди. — Ты читаешь детективы? Знаешь рассказ Артура Конан Дойля «Подрядчик из Норвуда»?

— Честно, я удивлён, что его знаешь ты, — сухо ответил я.

Мой отец не был образованным человеком и заядлым читателем. Его деятельный ум был расположен к другому.

— Ну, меня он заинтересовал не из-за литературных достоинств, — заметил отец, снова закашлявшись. — Видишь ли, в рассказе речь идёт о том, как один человек, запечатывая корреспонденцию, прижал к восковой печать свой большой палец. А преступник снял с этого воска отпечаток, смочил его своей кровью и оставил след на стене рядом с местом преступления.

— Но это же рассказ. Выдумка.

— Думаешь? — вскинул брови отец. — Будь уверен, этот способ уже опробован.

— То есть, если получить исходную форму, можно подделать отпечаток? — скептически произнёс я.

— Эх, — отец коснулся пальцем нижней губы, — это слишком сложный способ. Но он вдохновил многих из нас на поиск альтернативных, более успешных способов…

— Например?

— Можно перенести отпечаток напрямую, без, так сказать, «литейной формы». Всё, что надо, это подходящая поверхность для фиксации исходного отпечатка — например, стакан или чашка, — кивнул он на пустой стакан из-под воды, — и маленькая восковая свеча.

— Продолжай.

Я видел и чувствовал, что он действительно разбирается в том, о чём рассказывает.

— В общем, берёшь поверхность для фиксации, натёртую воском, и то, что потом «соберёт» полученный отпечаток. Изображение получится перевёрнутое, но это ничего. Потому что когда ты его приложишь к поверхности, на которой он должен будет появиться, он снова перевернётся, и всё получится прекрасно. Конечно, — с гордостью улыбнулся он, — лишь немногие могут сделать это правильно. Это очень сложное искусство.

— Но ведь полиция всё равно не сможет использовать его в суде…

— Но такое свидетельство может вызвать подозрение, так? Для этого меня тогда и наняли. Не для предоставления решающего доказательства, а для создания подозрения. Это очень сильная эмоция, сынок. Подозрение… Стоит кого-то в чём-то заподозрить, и рациональные доводы просто вылетают из головы…

Я снова прервал его, поблагодарил за потраченное время и пообещал прийти в пятницу.

— Да. Ещё кое-то.

Я уже почти дошёл до двери, но вспомнил и вернулся.

— Молли Хансен хотела мне вчера что-то рассказать. О чём шла речь?

Отец наморщил лоб.

— Нужно спросить у неё. Она мне не рассказывала.

— И ты даже понятия не имеешь, почему она решила, что её информация связана с мои делом? — уточнил я, раздосадованный тем, что он не знает большего.

Отец пожал плечами.

— Это меня не касалось. Она не рассказывала, а я не спрашивал. Но если хочешь её найти, она живёт у мадам Пинош к югу от Вашингтон-Сквер-парк. Она будет там до трёх часов.

Я снова в мыслях проклял своё вчерашнее дурное настроение, из-за которого проигнорировал то, чем Молли Хансен хотела со мной поделиться.

— Вы с Молли давно знакомы? — спросил я, делая вид, что его ответ мне не так уж и важен.

Отец пожал плечами.

— Месяца два. Может, три.

— Ты даже не можешь сказать?

Как бы ни было мне неприятно это признавать, но, похоже, болезнь отца не повлияла на его привычный образ жизни.

— Значит, ничего серьёзного, — неловко закончил я мысль.

Отец печально улыбнулся мне.

— Ты же меня знаешь, сынок. У меня никогда ничего не было серьёзно.

Он обхватил чашку с кофе длинными, хрупкими пальцами.

— Она сама ко мне подошла и решила, что я, несмотря на мою болезнь, могу доставить ей радость в жизни. И если она готова скрасить мои последние деньки… Что ж… Почему нет?

Действительно, почему нет?

Я подумал о матери, лежащей в холодной земле.

Наверно, он был прав. Теперь это не имело никакого значения.

Я вышел и прошёл несколько кварталов на восток к зданию Нью-Йоркского Университета, где мы с Алистером должны были встретиться с экспертом по почерку доктором Вольманом.

Всю дорогу я размышлял над словами моего отца о подозрениях.

Да, он был абсолютно прав. В деле По самую главную роль играла не правда и не то, что случилось на самом деле.

Важнее всего были эти жуткие, отвратительные, надоедливые подозрения в отношении По, которые стали несокрушимы и теперь угрожали его судьбе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Гринвич-Виллидж.

Этим утром парк на Вашингтон-Сквер гудел, как и всегда, от толп народа, снующего между газетчиками и лоточниками, сражавшимися за лучшее место для своего товара.

— Серийный убийца пойман прошлой ночью в одном из наркопритонов! — кричал один из газетчиков. — Читайте в новом номере «Таймс!»

Ответный крик донесся от владельца лотка:

— Горячие сосиски в тесте! Подходите и покупайте, пока не остыли!

Я шёл вдоль северной стороны парка, тяжело дыша из-за висевшего в воздухе дыма после вчерашнего страшного пожара.

Горело похоронное бюро Бенедикта, больше известное как «Вест-сайдский морг». Он находился южнее, в итальянской части Гринвич-виллидж. Но пожар был огромен, и в нём погибли четверо пожарных.

Его запах будет ещё долго витать в воздухе, как напоминание о произошедшей трагедии.

Этот запах смерти лишь усилился, когда я проходил мимо Древа Висельника. Ходили слухи, что оно было местом казни на протяжении долгих столетий.

Я ускорил шаг и замедлил его, только подойдя к мраморной Арке Вашингтона, под которой проходила Пятая авеню. Потом повернул налево возле величественного дома из красного кирпича в стиле греческого Возрождения. Его жильцы, принадлежащие к самой состоятельной прослойке города, давно переехали в более презентабельный район в центре города.

Офис доктора Вольмана находился в последнем здании на краю университетского городка.

Он открыл почти моментально, стоило мне постучать в дверь, и я пришел к мысли, что и он, и все остальные с нетерпением ждали меня, несмотря на то, что я прибыл вовремя.

— Профессор социологии? — спросил я, заметив латунную табличку на двери. — Но это не корпус университета.

Я знал, что здание Нью-Йоркского университета по большей части переехало в центр города в кампус в Бронксе, а здесь остались несколько классных комнат в полуразрушенных зданиях, граничащих с восточной частью парка.

И те задания не имели ничего общего с роскошным домом, в который я только что вошел.

Доктор Вольман издал нечто среднее между смешком и кашлем.

— Кафедра социология остаётся моим основным местом работы, — ответил он, улыбнувшись, — по крайней мере, пока они не создадут факультет криминалистики. И осмелюсь предположить, что произойдет это не раньше, чем я окажусь в могиле. А теперь идёмте, — добавил он. — Все ждут.