Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 78

Экстракты из показаний было составить нетрудно, благо, имелся богатый опыт. Княжна выписывала нужные формулы, стараясь не обращать внимания на грохот, доносившийся через все стены и перекрытия. Господин Ушаков, уступивший даме свой письменный стол, комнаты не покинул. Перечитывал проработанные ею показания и сверял с приложенными выписками. Судя по его немного удивлённому лицу, пока всё сходилось. Андрей Иванович явно не мог привыкнуть к тому, что знатная дама, принцесса, невеста государева — и вдруг занимается сыскным делом. Но должное её умению всё же отдавал.

Наверху снова громыхнуло.

— Это всё, — с облегчением вздохнула Раннэиль, откладывая в сторону последнюю папку. — Говорили ли подследственные что-либо, помимо записанного здесь?

— Алёшка Долгоруков второй день просит, чтоб государь его выслушал, — ответил Ушаков, бегло просмотрев последний экстракт и одобрительно кивнув. — Покуда его императорское величество здесь, можно было бы передать ему просьбу сию.

— Я слышала девять выстрелов, — вздохнула княжна. — Пока Пётр Алексеевич не выстрелит из всех двенадцати пушек, к нему лучше с такими просьбами не подходить. Но я сама готова выслушать Алексея Григорьевича. И даже задать ему один вопрос, который не даёт мне покоя со дня его ареста.

Полномочия альвийки имели своим основанием всего лишь устное распоряжение государя, но для Ушакова этого было достаточно.

— Сей же час распоряжусь, чтобы его доставили в допросную.

— И чтобы Петру Алексеевичу, как покончит со стрельбой, передали про то, — добавила княжна.

— Само собою, матушка…

Всё тот же подвал, всё те же скамьи, грубый стол, страшного вида железяки в очаге. Только очаг тот не зажжён, железяки холодны, палачей нет. На столе кружка с водою, несколько чистых листов бумаги и дешёвый оловянный письменный прибор с перьями. Когда княжна спустилась вниз, арестованного уже доставили. Поскольку пыткам он подвержен не был — альвийка буквально вывернула его наизнанку без единого шлепка — князя Алексея стерегли два вооружённых до зубов солдата-преображенца в мундирах и треуголках фузилерной роты. Ничего не поделаешь, приказ государев.

— Ну, и слава богу, — с тяжким вздохом проговорил Алексей Григорьевич, увидев княжну в дверях. — Где матушка, там и батюшка недалече. Верно ли, Анна Петровна?

Вид у него был подавленный. Мало того, что сам себя по доброй воле оговорил, отчего страдал душевно, так и не мылся, не брился почти трое суток. Тяжёлого запаха, который в заключении копится месяцами, пока не было, но чуткий нос Раннэиль уже улавливал его зарождение.

— Верно, Алексей Григорьевич, — учтиво, словно на ассамблее, ответила альвийка, присаживаясь за стол напротив арестованного. — Государь изволит быть здесь немного позже. А я, открою вам маленькую тайну, только что перечитывала ваше дело.

— Занятное, должно быть, чтение, — криво ухмыльнулся князь.

— Ничего особенного. Поверьте, это не первое и даже не десятое дело подобного рода, что мне приходилось вести за свою жизнь. Ах, Алексей Григорьевич, чего только не случалось за эти три тысячи лет… — княжна словно углубилась в воспоминания о старых добрых временах родного мира. — Там мне приходилось иметь дело с подследственными-альвами. В крайнем случае — с гномами. Те ещё упрямцы, но и их можно разговорить, умеючи. И всё же там, на родине, ведя следствие, я хорошо представляла себе мотивы преступников. Зная сие, проще дознаться истины. В вашем случае мотив не очевиден.

— Значит, плохо ты людей знаешь, матушка.

— Не стану этого отрицать. И всё же, чего вы добивались на самом деле, Алексей Григорьевич? Убрать императрицу, убрать меня, доконать Петра Алексеевича, усадить на престол его внука — это очевидное. Но дальше-то что? Вы рассчитывали править империей, управляя мальчиком? Значит, вы переоценили свои силы. Два, от силы три года — вот каков был бы срок правления Долгоруких.

— А это тоже не очевидно, матушка, — хмуро возразил опальный князь. — Кабы зажали бы всех в кулаке, то и было бы всё наше.

— У вас, простите, кулак для того слабоват, — иронично усмехнулась княжна, чуть подавшись вперёд. — Времена нынче такие: за кем армия, с тем и сила. Мальчик рано или поздно это понял бы. Или нашёлся бы, кто подсказал. А вы, родовитые, армию не жалуете, ибо она — та лесенка, по которой талантливые мужики во дворяне выходят, вас тесня. Это большая ошибка, Алексей Григорьевич. Но вернёмся к нашим…вернее, к вашим мотивам. Чего вы добивались не в частности, а вообще? Какова конечная цель?

— Подумай, матушка, — последовал ответ. — Вижу, что умна ты не по-бабьи, так и догадайся, чего я хотел.

Играть в угадайку княжна не очень любила, но умела. Здесь достаточно было сложить все известные ей факты о семействе Долгоруких и проанализировать поведение Ивана, которого и до этой истории знала лично.

— Вольности, — сказала она, потратив на размышления не более минуты. — Вы хотели добиться шляхетских вольностей.

— Вестимо, — погрустнел князь. Наверное, не ожидал такого скорого и точного ответа. — Каждая собака знала, что я много лет был посланником в Варшаве. И все те годы думал, как бы у нас, сиволапых, завести вольности для шляхетства, как в Польше. Тогда, глядишь, и зажили бы не хуже гоноровых, а то и получше.

— Что-то ваши рассуждения о вольностях для шляхетства не слишком сочетаются с намерениями «зажать всех в кулаке», — подловила его княжна. — Это во-первых. Во-вторых, вы знаете, как в Европе, да и у нас тоже, ставят здания от казны. Возведут красивый фасад, а задки обыватели потом за свой кошт достраивают, над каждой копейкой трясутся. С лица получается ладно, а с заднего двора — сплошное непотребство. Но вы, в каретах разъезжая, на задние дворы не заглядываете. Для вас Европа — это красивенький фасад. Мне же довелось два года созерцать её с того самого заднего двора. В Польше дела обстоят ещё хуже, и знаете, почему? Всё из-за тех же вольностей шляхетских. Сами поляки говорили мне: нет в мире людей счастливее наших панов и несчастнее нас. Шляхетские вольности — это сорняк, пьющий соки из страны. И этот сорняк вы, простите, желали пересадить на русскую грядку?

— Может, ты и права, матушка, — Долгоруков сделался мрачнее тучи. — Но тебе-то, принцессе высокородной, какое дело до черни? Мужичьё наше не в кулаке — в цепях держать потребно, с рождения и до смерти. И бить смертным боем, с виною или без оной, чтоб даже помыслить о непокорстве боялись. Да и дворянчики голоштанные тоже источник смуты, к ногтю бы их прижать. Тогда и бунтов никаких не станет. А то развёл государь эту… Табель о рангах, чтоб она сгорела, мужичьё подлое шпагами обзаводится… Не было б сего непотребства, так и было бы благолепие.

Раннэиль ничем не показала омерзения, но сейчас посредством этого небритого князя с нею говорило то самое дремучее варварство, какое она прежде замечала в некоторых альвах. И от которого предостерегал отец. На усатых лицах солдат, кстати, отразилось отвращение: мелкотравчатые дворяне либо те самые выслужившиеся мужики терпеть не могли родовитых за их запредельную спесь. Полное непонимание — или нежелание понимать, что по сути то же самое — элементарных основ государственности создавало опасную иллюзию, будто страна может прожить без «подлого люда». Между тем, калачи не на деревьях растут, и хлеб земледельца горек от пролитого пота. В случае альвов — труд садовода тоже не прогулка по полянке. Мало просто бросить зерно в землю и праздно дожидаться урожая, там руки нужно приложить, и в немалом количестве. О ремёслах и вовсе речи нет, кроме рук ещё и голова на плечах требуется. А эти… сиятельные варвары, не знающие, откуда берётся снедь в их тарелках, да и сами тарелки тоже, изволят рассуждать о том, как обустроить державу. Альвийские княжества, управлявшиеся такими вот долгоруковыми, жили недолго. Польше тоже светит незавидная судьба, там деградация государства зашла так далеко, что даже медицина бессильна. Но России такой судьбы Раннэиль не желала. С некоторых пор.