Семейные хроники Лесного царя. Том 2 (СИ) - Бересклет (Клименкова) Антонина. Страница 12

— Сделаю, не изволь сомневаться, батюшка, — опрометчиво пообещал однорукий.

— Если заговорит раньше, всё хорошенько запомни, мне отчитаешься, — приказал Рогволод.

— Не извольте… А о чем расспрашивать, князь?

— О том, как проникнуть во владения его отца, о войсках, укреплениях… Он сам знает, что я хочу услышать.

— А кто у него отец?

Драгомир фыркнул смешком, услышав последовавший удар. Похоже, Рогволод съездил пыточнику по уху для проверки слуха. Вон как заорал:

— Ты глухой?!

— Никак нет, батюшка князь! — струхнул мастер.

— Весь город уже знает, что он сынок Лесного Царя! — гаркнул Рогволод.

— Ох ты ж, какая птица!.. Благодарю тебя, князь! Спасибо! — мастер рухнул на колени и принялся с воодушевлением лобызать сапоги князя, между поцелуями сплевывая прилипший навоз.

— Что за дурь? — поинтересовался князь с брезгливостью.

— Так как же! — объявил мастер. — Леший-тварь меня руки лишил и глаза! Я чуть с голодухи не помер, если бы не твоя милость, князь, что приютил и работу дал мне, увечному!

Рогволод раздраженно пробормотал: «Не переусердствуй!» — и ушел.

Драгомир, вися на вытянутых руках, напрягся всем телом. Это было нехорошо. Очень нехорошо!

Скрипнула дверь, мастер вернулся, внес в темноту зловонного помещения масляную плошку с чахлым огоньком. Единственным глазом цепко оглядел издалека худое тело в подтеках нечистот, предвкушающее заулыбался.

— Ну что, Мирославушка, спать не хочешь? Нет? Вот и славно, я тоже успел вздремнуть. Поговорим по душам до утра? Я тебе сказку расскажу, про охотника и лесное чудовище, а ты мне песенку споешь. Петь будешь, пока не охрипнешь.

Драгомир молчал.

Упрямо молчал до самого утра. Не стонал, не мычал, не стискивал зубы. Хотя чувствовал всё, ощущал каждое прикосновение. Каждый разрез. Каждый укол и ожег…

— Так не интересно! — разобиделся бывший охотник, когда утром вернулся, проспав пару часиков после трудовой ночи, и обнаружил все раны зажившими. Эльфийская кровь не позволяла изувечить тело.

Драгомир не смыкал глаз за предоставленные часы передышки. Боль не давала сосредоточиться, на чары не хватало сил. Впрочем, в отличие от сестры, в колдовстве он был отчаянно слаб… И всё же он додумался, как может избавиться от своего палача. Собрав всю волю в узел, сосредоточив оставшиеся крупицы силы — Драгомир ударил, когда пыточник подошел достаточно близко… Только вот чары рассыпались об него, что горох о стену, однорукий лишь пошатнулся, не ожидав удара.

С удивлением мастер поглядел на пленника, так смело не отводившего колючих глаз. И заулыбался гнилыми зубами, распахнул на груди рубаху, показав вырезанные на коже линии, рубцы, кривые, бурые, складывающиеся в сильнейший охранный знак.

— Что, подавился, гадёныш? — торжествовал бывший охотник. — Я все сбережения, что были за душой, отдал приехавшему на Ярмарку басурманскому колдуну, чтобы он мне сделал оберег, да такой, что никогда не потеряется и никто не отнимет. Больше твой батя мне ни черта не сможет сделать! Выкуси!

Вдоволь отходив пленника плетью с колючками на хвостах, мастер ласково потрепал его по щеке и сообщил, что сбегает к кузнецу за проволокой, пообещал скоро вернуться.

Сквозь красное марево, сквозь стук в ушах Драгомир кое-что расслышал, кое-как понял, что пыточник недалеко отошел, его перехватила женщина со знакомым голосом. Мир вспомнил ее имя: Дарья Адриановна, боярыня, что за ним приглядывала с момента появления в тереме, ближайшая наперсница княгини.

— …За что ж ты, барыня, змеей на меня шипишь? Я честно выполняю свою службу!

— Вот уедет князюшка…

— Вот пусть сперва уедет.

— …И княгиня тогда тебя собакам отдаст! — пригрозила боярыня. — Не смей мальчонку трогать!

— Кто ж его трогает? Припугнул только. Спит он теперь, не пущу тебя! Бедняжка всю ночь рыдал со страху, я его водой отпаивал, чтобы не икал. Нешто вы крики его слыхали истошные, что так скверно обо мне думаете? Неужто я такого паренька ладного увечить стану?!

— Смотри у меня! — бессильно пригрозила боярыня, прежде чем отступиться.

А Драгомиру от заботы этой незнакомой женщины сделалось так тошно, что слезы полились. И не мог он унять этот поток, щипавший глаза. Слабак, беспомощный кутёнок, который попусту лаять горазд, а дали ему тычок — и зубы пообломали. Захотел свободы! Захотел любви! Решил самостоятельность проявить, ушел из дома, рассорился с отцом. Матери наврал. Он теперь даже не может позвать родных на помощь — из города до Леса не докричаться! Да и какое он имеет право просить о помощи, если не достоин их заботы? Если заслужил свои мучения собственной глупостью?

Вернувшийся пыточник обрадовался слезам пленника, как крестьянин не радуется дождю после засухи. Дал выплакаться, сам в это время что-то из принесенной проволоки крутил одной рукой, зажимая другой конец гибкой стальной нити ногами. После дал пленнику напиться воды. Спустил с крюка. Справился с неловкими брыканиями играючи, мастерски. Распял на земляном полу, зацепив лодыжки проволочными скользящими петлями, больно впивавшимися в плоть всё глубже и глубже от каждого безмолвного рывка. А молчал Мир уже не по своей воле: пыточник рот ремнем перетянул через затылок, распялив челюсти, больно растянув щеки, а сверху на голову соломенный тюфяк навалил…

Через время, показавшееся вечностью, палача позвали, пришлось ему бросить увлекательное занятие, пойти открыть дверь. Женский голос потребовал предъявить «Мирослава Яровича». «Княгиня!» — с ожегшим стыдом понял Драгомир, из кошмара боли возвращаясь в мутное сознание.

— Урод! Убийца! Чтоб тебя черти драли! Вместе с твоим князюшкой, чтоб вам обоим пусто было! — зашипела на пыточника боярыня, сопровождавшая княгиню. Та, побелевшая до зелени, не осмелилась переступить порог, согнулась в пояс от тошноты, едва кинув взгляд на пленника, лежавшего в луже собственной крови.

— Прости, Мирославушка, мы не могли при князе вмешаться! — заохала над ним боярыня, а у него не осталось сил глаза разлепить, только головой дергал на каждое осторожное ее прикосновение, отзывавшееся новой пыткой. — Ирод только-только укатил со двора, обещался рано ускакать, да как специально задержался. Эх, что ж ты не кричал-то! Я этому уроду поверила на слово, понадеялась, что он прямь тебя не тронул… У, сволочь! Не жить тебе, раз своей госпоже княгине в глаза врешь!

Боярыня закутала Мира в простыню, моментально пропитавшуюся кровью. Драгомир отстраненно удивился, откуда в нем столько крови. Пока барыня и две доверенные служанки тихо переговаривались, примериваясь, как бы ловчее поднять и унести жертву палача, не причинив еще большей боли, Мир мучительно сгорал от стыда, беспомощно ёжась под простыней. После забав пыточника он не мог ни встать, ни рук поднять. Даже попытка пошевелить пальцами отзывалась острой режущей болью.

— Ох, что там такое? — С необычной для такой тучной особы прытью боярыня кинулась к двери, привлеченная чередой громких хлопков.

У Драгомира под зажмуренными веками плясали разноцветные вспышки. Эти вспышки в сочетании с донесшимися хлопками взрывов напомнили ему «огненные небесные цветы», которые однажды в его детстве отец привез с Ярмарки. Яр тогда запустил непонятные шары в небо, где начиненные порохом снаряды с оглушительным грохотом рассыпались чудесными яркими огнями — при этом до одури напугали Лес, заполошно принявший «шутихи» за невиданный небесный пожар…

— Мирош! Мирош!!! Что они с тобой сделали?! Драгомир, не смей умирать у меня на руках! — закричала ему в лицо Милена. Ее голос проник сквозь ватную тишину, безжалостно возвращая к действительности и режущей боли.

Драгомир с трудом открыл глаза шире, поверил: вправду сестра. Как она здесь очутилась? Неужели впрямь почувствовала, что ему плохо?

— Кто?! — потребовала указать виновных Милена. Не разобравшись, накинулась на боярыню, схватила ее за грудки, взялась трясти, словно кисель бултыхала.

— Милка, нет… — шевельнул высохшими губами Драгомир.