Гунны (СИ) - Умиралиев А. А. "Ильхан". Страница 11

— Господин, сегодня ночью с лагеря дезертировали больше двух сотен солдат, — доложил комендант лагеря, — причем среди них были солдаты из числа дежурного караула. По лагерю расползаются слухи, что хунны свободно пропускают дезертиров и даже дают еду, хотя забирают оружие. Верные нам усуни подтверждают это. Поэтому уверен, что поток дезертиров будет увеличиваться.

— Послы вернулись? — с тяжелым вздохом спросил Ши Дань.

— Да, господин, — ответил наместнику другой офицер, встав со стула, — их снова приняли. Но условия остались теми же — выдача им всего имеющегося у нас оружия, лошадей, знамен и армейской казны. Оставить себе он разрешает только еду, а потом мы можем «катиться на все четыре стороны», так сказал шаньюй хуннов.

— Что это значит?

— Это значит, что после того, как исполним все требования шаньюя, мы можем идти, куда пожелаем, и они не будут чинить нам препятствий.

— Этому не бывать, — закричал наместник, — в поражении виноват Чен Тан! А я не могу вернуться с позором…

Я проснулся у себя в спальне на мягких корпешках полным сил и в прекрасном расположении духа. Все-таки приятно быть ханом, а ханом-победителем вдвойне. Вчера вечером я выиграл несколько партий у Ужаса в тогыз кумалак. Он сильно ругался, сетуя, что раньше я никогда не мог выиграть его, а потом, хитро прищурясь, сообщил, что теперь начинает верить той болтовне среди кочевников, что сам Тенгри помогает мне. Откуда ему было знать, что я был чемпионом Алматы по этой старинной игре кочевников. Да и благодаря тому, что я родился во времени постоянных арифметических исчислений, я просчитывал наперед все его последующие ходы. А в тогыз кумалаке использовались все четыре математических действия и без этих знаний невозможно было играть. Надо честно признать, что Ужас был серьезным противником, иногда ставя меня на грань, близкую к проигрышу.

А еще за четыре дня до этого, под моим командованием было выиграно еще одно крупное сражение.

Вожди согласились с моим планом круглыми сутками беспокоить небольшими наскоками лагерь китайцев, сменяемым каждые шесть часов четырехтысячным отрядом конницы, благодаря чему мы из осажденных превратились в осаждающих. Тогда ночью я вывел из крепости большую часть армии, оставив для обороны только римлян, вооруженных женщин и тысячу гуннов. Я полагал, что без Чэн Тана, благодаря решительности и таланту полководца которого, удалась победа над гуннами в известной мне истории, армия китайцев быстро разложится, если ее немного подтолкнуть к этому. Китайский наместник, которого Чен Тан силой принудил принять участие в этой военной экспедиции на запад, не обладает и малой толикой воинских знаний и умений плененного нами генерала и потому будет неспособен использовать численное преимущество своей армии.

Я категорически, под страхом смерти, запретил ввязываться «летучему» отряду в рукопашный бой, приказав только обстреливать китайцев небольшими группами с расстояния, тогда как остальные должны находиться с других сторон их лагеря в пределах видимости и представляя постоянную угрозу к нападению.

Как я и предполагал, в первый же день, наместник в ярости бросил в погоню трехтысячный отряд легкой китайской кавалерии за особо удачливыми четырьмя сотнями кочевников, за несколько минут до этого убивших коня под ним и чуть не убивших его самого.

Кочевники бросились наутек, но не в разные стороны, как это происходило обычно, а все вместе в проход меж двух холмов, заманивая туда китайскую конницу. В поднятой степной пыли китайцы не заметили притаившихся за холмами засадные отряды канглы, которые, пропустив врага, ударили им в бока и в спину, не давая возможности отступить. Те четыре улепетывающих до этого сотни, развернув коней, атаковали в лоб. Все преследователи были истреблены в течение часа трехкратно превосходящим числом и умением воинов. Прибывшая на помощь пехота, усиленная арбалетчиками, нашла только трупы солдат без скальпов. О том, что на этом месте за десять минут до этого были кочевники, свидетельствовала пыль на несколько километров.

Все вожди настаивали тогда на уничтожении и этого отряда. Я был уверен в нашей победе. Но не хотел терять бессмысленно воинов в сражении с китайской пехотой, у которой копья были приспособлены для ведения боя с конницей и могли не только колоть, но и стаскивать с коня всадника. Да и арбалетчики изрядно проредили бы мою армию, прежде чем она могла сойтись в рукопашной схватке. По моим расчетам, еще три-четыре дня, и китайская армия, окончательно изнуренная и упавшая духом, не сможет оказать серьезного сопротивления. Поэтому я приказал ждать. Мой авторитет удачливого полководца вырос настолько, что все безоговорочно подчинились. Узнав о первых дезертирах, я обрадовался и распорядился пропускать всех, потому что знал, что информация дойдет через усуней, поддерживающих китайцев, и в лагере поймут, что бежать и остаться живым шансов больше, чем остаться и сражаться с кочевниками, которые уже дважды разбили их. Это сильно ослабит их, и тогда наместнику придется разворачивать свои силы для атаки, в противном случае, через несколько дней он рискует потерять свое численное превосходство.

Я продолжал лежать в постели. В бойницы ярко светило утреннее солнце. Было так хорошо, что вставать не хотелось. Я продолжал думать, что все складывается вроде как неплохо и удивлялся тому, как быстро я адаптировался ко всему здесь.

Тут в мои покои зашел Ужас.

— Просыпайся. Ханьцы сняли лагерь и уходят в восточном направлении! — сообщил он.

— Как уходят? — это не входило в мои планы. Но это было лучше, чем я ожидал. Как я думал, они должны были дать еще один решительный бой, в котором попытались бы использовать свое численное превосходство. Потому я обрадовался, что теперь не придется выдержать еще одно тяжелое сражение, которое мало ли чем могло обернуться в итоге.

— Уходят в полном вооружении, с поднятыми знаменами и в правильном порядке.

— Мы победили! — обрадовался я. — пускай уходят на все четыре стороны.

Ужас поднял с пола мои сапоги и с силой бросил их в меня.

— Я сказал, вставай! Я второй раз уже слышу от тебя это странное высказывание. Но сейчас не до твоих странностей. Тебя ждут воины, оставшиеся в крепости. Канглы и тысячи Иргека и Ирека двинулись вслед за ханьцами.

— Зачем?

— А затем, что их еще осталось больше четырех туменов и ни один из них не должен вернуться к себе, а если удастся кому-то вернуться, то этот поход они должны вспоминать с ужасом, чтобы на многие десятки лет вперед даже мысли не допускали снова вернуться на наши земли..

— Слушай, Уж-ж-сс, э-э-э, Буюк, я не хочу их убивать. Дома их ждут семьи, родители, жены, дети. Пусть спокойно возвращаются.

Ужас, посмотрев на меня, ответил:

— Иногда я начинаю думать, что ты это не ты. Тебя как будто подменили. Говорить, думать начал по-другому.

— Что тебя мысли сразу заносят не туда, — забеспокоился я. — Ты же знаешь, что я потерял память после ранения в голову.

— Вот если бы не это и не шрамы на тебе, которые я сам лечил, то сильно засомневался бы, что передо мной мой племянник. Ладно, быстрее одевайся, я пока скажу Тегыну, чтобы он привел твоего коня.

Через десять минут я вышел из цитадели в полном боевом облачении. Передо мной стояла ровными шеренгами конница гуннов, которые, увидев меня, разом закричали приветствие. Я сел на коня, подведенного мне «моим» братишкой Тегыном. Молча поехал в сторону ворот, которые открыли передо мной легионеры. Рядом со мной пристроились Ужас, темник канглы Кокжал и командующая тысячей женщин Айбеке — дородная, увешанная вместо украшений оружием девица лет тридцати с кулаками не меньше, чем двенадцатиунцовые боксерские перчатки. За мной ехали десяток Угэ и дальше собственно вся конная армия, находившаяся в крепости. Легионеры остались по приказу Ужаса в городе. С нами выехал только Гай Эмилий.

Отойдя на несколько километров от города, я встал в сторону, пропуская мимо себя всадников. Разглядывая их, я увидел, что каждый из них вел за собой одну вьючную и двух, как я понял позже, заводных лошадей.