Алмазная колесница. Том 1 - Акунин Борис. Страница 9

— А ведь правда, — подхватил начальник поезда. — Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал — за телегу-то! И укатил на станцию.

— Ах, да помолчите вы, я ещё не всё рассказала! — сердито отмахнулась от него Лидина. — Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: «Паровоз маневровый на станции есть?» Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю — ужасно подозрительный!

Рыбников слушал насторожённо, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.

— Интере-есный пассажир, — протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. — Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.

И быстро зашагал вдоль поезда.

— А что с курьерским, господин Фандорин? — крикнул ему вслед поручик.

— Отправляйте! — бросил заика, не останавливаясь.

Тёршийся неподалёку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щёлкнул пальцами — к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.

Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:

— Ну, видите, всё устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертёж ваш найдётся.

Но штабс-капитан смотрел не на неё, а в спину человеку, которого поручик назвал «Фандориным». Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.

НАКА-НО-КУ

Слог первый, в котором Василий Александрович берёт отпуск

Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда — Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.

— Да уж пожалуйста, — строго сказала Лидина, пожимая ему руку. — Я буду волноваться из-за вашего тубуса.

Штабс-капитан уверил её, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причём последнее было много сильней.

Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования:

Видимо, признание заслуг, а ещё более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.

Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он ещё больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.

Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное «Пуля дура, штык молодец», и «Русский медленно запрягает, да быстро едет», и «Кто пьян да умен, два угодья в нём», а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: «Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А. П. Чехов».

За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырёк с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растёр пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетённых змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом — и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.

Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы — в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву «по известному делу» 25 мая и сообщение, что номер в «той же самой гостинице» заказан. Подписался штабс-капитан именем «Иван Гончаров».

На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причём не копейничал — даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.

И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.

С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одёжный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает обзавестись приличным гардеробом.

Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрёпанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.

Тут вот ещё что: в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролётке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.

У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ — сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причём имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, — Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн.

Оттуда новоиспечённый господин Стэн (или нет, чтоб не путаться, пусть уж остаётся Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче. Велел доставить его на Чистые пруды в пансион «Сен-Санс», только сначала заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно кивнул: «Понимаем-с».

Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Судя по гирлянде из разноцветных лампиончиков, украшавшей ворота, пансион, должно быть, выглядел особенно нарядно в вечернее время. Но сейчас во дворе и на стоянке для экипажей было пусто, высокие окна белели опущенными гардинами.

Рыбников спросил, дома ли графиня Бовада, и подал швейцару свою карточку. Не прошло минуты — из глубин дома, который внутри оказался гораздо обширнее, чем выглядел снаружи, выплыла сдобная дама — немолодая, но ещё и нестарая, очень ухоженная, подкрашенная столь умело, что лишь опытный взор заметил бы следы косметических ухищрений.

При виде Рыбникова чуть хищноватое лицо графини на миг словно поджалось, но сразу вслед за тем просияло любезной улыбкой.

— Дорогой друг! Драгоценнейший… — Она искоса взглянула на визитную карточку. — Драгоценнейший Василий Александрович! Безумно рада вас видеть! И не забыли, что я обожаю белые лилии! Как мило!

— Я никогда ничего не забываю, мадам Беатриса, — приложился к сверкающей кольцами руке бывший штабс-капитан.

При этих словах хозяйка непроизвольно дотронулась до великолепных пепельных волос, уложенных в высокую причёску, и взглянула на склонённый затылок галантного гостя с беспокойством. Впрочем, когда Рыбников распрямился, на полных губах графини снова сияла прелестная улыбка.

В убранстве салона и коридоров преобладали пастельные тона, на стенах сверкали золотыми рамами копии Ватто и Фрагонара. Тем впечатлительней был контраст с кабинетом, куда её сиятельство провела посетителя: никаких игривостей и жеманностей — письменный стол с бухгалтерскими книгами, конторка, этажерка для бумаг. Было видно, что графиня — человек дела и терять время попусту не привыкла.

— Не тревожьтесь, — сказал Василий Александрович, садясь в кресло и закидывая ногу на ногу. — Всё в порядке. Вами довольны, здесь от вас не меньше пользы, чем раньше, в Порт-Артуре и Владивостоке. Я к вам не по делам. Устал, знаете ли. Решил взять небольшой отпуск, пожить на покое. — Он весело улыбнулся. — По опыту знаю: чем больше вокруг бардака, тем спокойнее.

Графиня Бовада обиделась:

— У меня не бардак, а лучшее заведение в городе! Всего за год работы мой пансион приобрёл отличную репутацию! К нам ходят очень приличные люди, которые ценят благопристойность и тишину!