Последний обоз (СИ) - Соло Анна. Страница 12

Не пришёл ты вечерком?

— Ах, моя зазноба сладка!

На охоту я ходил,

А потом вздремнул с устатка,

И никто не разбудил.

— Бьётся бедное сердечко,

Как рябинка на ветру.

Что ж ты, милый, на крылечко

Не явился поутру?

— По утру, моя пригожа,

Не пустил меня отец.

Всё бранил: ленива рожа,

Лишь гулять ты молодец…

Слова они, похоже, сочиняли на ходу, обыгрывая разговор девушки и её неверного возлюбленного, который каждый раз находит смешные и глупые объяснения, почему он не пришёл на свидание. Слушая их, Нарок сперва забавлялся шуточной беседой, а потом вдруг подумал, что сам ничуть не лучше парня из песни. Начиная с прошлого утра он ни разу даже не вспомнил о своей Ханечке! Ещё позавчера полагал, что по уши влюблён в неё, а сейчас совсем о ней забыл. Нет, конечно, Нарок помнил её улыбчивое личико, стройную фигурку, кудряшки возле ушей, но почему-то ему уже не было грустно из-за отменившегося свидания, и мысль о том, что Ханечка, скорее всего, в тот же вечер нашла ему замену, больше не нагоняла тоску. Чем думать обо всём этом, куда интереснее было смотреть на Омелу, слушать её чистый, сильный голос и угадывать очертания её гибкого тела под бесформенным рогожным запоном. Да и вообще, Нарок вдруг понял, что незаметно втянулся в кочевое житьё, привык к дороге, звукам и запахам леса, и уже с трудом может вспомнить, как он жил и что делал до этой поездки. Торм поймал его душу, и возвращение в крепостицу перестало быть таким уж желанным.

До Истова Хребта им иногда попадались на пути люди. Раз на стёжку из зарослей вылез ходок — угрюмый, пожилой, в бурой рогоже. Он заранее шёл шумно, постукивал по земле ногами и насвистывал, показывая тем самым, что не таится и не замышляет зла. Узнав, что через Истоки едет торговый возок, охотник отыскал его, чтобы обменять лисьи шкурки на наконечники для стрел. Позже встретили целую компанию парней и девушек. Эти громко пели, возвращаясь домой с реки, и Торвин остановила обоз, чтобы пропустить их на перекрестье стёжек, а Вольник и Омела с Тишей звонко подхватили их напев. По всему выходило, что молчком по лесу идёт только тать, доброго же человека всегда слышно издалека.

Лесные люди не казались больше Нароку дикими и неприветливыми, в их простой жизни чувствовалась своя правда и потаённая красота. Одно не давало ему покоя: почему те парни, которые гуляли с ним на вечёрке в Кроличьей норе, вместе сидели у одного огня, делили хлеб и квас, на следующий день запросто напали на обоз при переправе? Он даже спросил об этом у Добрыни. Тот лишь плечами пожал.

— Ну, почему-почему… Жизнь такая. Вечёрка — это вечёрка, а работа — сама по себе. Ты вот ведь тоже в них стрелял? Потому как это работа твоя — разбойничков бить. У меня — товар по хуторам возить, у них — грабить… Каждому своё.

Перевалив через невысокую, каменистую горку, обоз поехал вниз. Идти стало легче, да и местность переменилась: вынырнув из зарослей, стёжка пошла через чистый и сухой еловый лес. Постепенно среди ёлок начали появляться берёзки и кустики лещины, запахло болотом.

Вблизи Мари под ногами запружинили зелёные кочки. Яркая хвоя ёлок заставляла забыть о том, что сушь на исходе, и где-то совсем недалеко земля потрескалась от зноя, а деревья тянут к хмурому небу лишь голые ветви. Малиновые Звоны, правда, совсем обмелели, и узенькие ручейки с трудом прокладывали себе путь через заросший травой ложок.

А потом пришёл миг, когда карта Торвин стала бесполезна.

— Добрыня, — сказала она, остановив обоз, — Дальше вести тебе. Отдавай вожжи Вольнику, будешь показывать дорогу.

Но Вольник тут же вылез вперёд:

— А давайте, я поведу? Я здесь все стёжки знаю! Свитова тропа уже совсем близко. И, кстати, по ней можно верхом.

Свитовой тропой оказалась плотная и довольно широкая тропинка, ведущая сперва через молодой осинник, а потом по еловому редколесью. Откуда вдруг посреди леса взялась такая чистая и хорошо натоптанная тропа? Нарок, ехавший теперь впереди обоза, сразу спросил об этом у их проводника. Вольник охотно объяснил:

— Здесь один маг прошёл, из тёмных. Дело было давно, но он сильно попортил землю, и до сих пор на его тропе почти ничего не растёт. Ну а люди пользуются. Может, уже и заросло бы, если бы никто по мажьему следу не топтался.

— А что, много ходят?

— По разному. С тех пор, как тётка Ёлка здесь поселилась, конечно, побольше. Она хорошо лечит, и берёт совсем не дорого.

— А какая она?

— Кто? Тётка Ёлка? Забавная. А, чего там рассказывать, сам скоро увидишь.

Нарок ехал следом за Вольником, сгорая от любопытства. Все его познания о ведьмах были почерпнуты из детских сказок, и, если верить им, то выходило, что ведьма непременно должна быть уродливой старой каргой, которая живёт в избе на курьих ногах и поедает не в меру любопытных странников, а их черепа вывешивает столбах за воротами. Однако ведьму с Еловой горки, похоже, никто всерьёз не боится. И раз про неё говорят "тётка", значит, она, должно быть, не так уж и стара…

От этих раздумий Нарока отвлекло едва заметное движение справа, на обочине. Он обернулся и увидел кота. Обычного домашнего кота, крупного, гладкого, замечательно полосатого. Ничуть не боясь лошадей и людей, кот спокойно сидел у края тропы и наблюдал за обозом.

— Смотри, — сказал Нарок.

— Куда? — удивился Вольник, — Ах, вот оно что!

Улыбаясь в весь рот, он тут же присел на корточки, протянул к коту руку и поманил:

— Кис-кис-кис…

Кот одарил его пренебрежительным взглядом, отвернулся и, задрав хвост, неторопливо пошёл прочь. Вольник, смеясь, сошёл с тропы:

— Приехали! Нам туда!

Сказав так, он побежал следом за котом, свернул за большую ёлку и пропал из виду.

Последовав за Вольником, обоз без дороги, прямо по зелёной и сочной траве въехал на окружённую ёлками горушку, посреди которой на четырёх высоких пнях, похожих на гигантские курьи лапы, стояла маленькая изба. На родине Нарока про такую сказали бы: блином покрыта, пирогом подпёрта. Стены её были сплетены из ивовых прутьев и обмазаны глиной, маленькие окошечки занавешены рушничками, а крыша уложена дёрном, на котором, так же, как вокруг избушки, буйно росла трава и даже паслась коза. Она уставилась на прибывших жёлтыми наглыми глазами и бесцеремонно поинтересовалась:

— Мееее?

Рушничок на одном из оконцев отодвинулся, в нём мельком показалось чьё-то лицо. Потом послышались шаги, дверь распахнулась и через порог избушки вышагнула хозяйка с большим полосатым котом на руках.

Ведьма оказалась не старше Нароковой матушки. Платка тётка Ёлка не носила, и было видно, что её толстые, ярко-бронзовые косы, по-вдовьи подвязанные простыми ремешками, уже присолила седина. Но при том она была всё ещё весьма хороша собой: пухленькая, темноглазая, щедро осыпанная золотыми конопушками. И одёжа на ней была особенная: совсем простая рубаха из некрашеного крапивного полотна, без вышивок и оберегов.

— Маэль в помощь, — с поклоном поприветствовал её Добрыня.

— Тебе Добрынюшка, того же, — сказала она тихо, — С чем пожаловал?

— Прости уж, но работёнку тебе привёз. Раненый у нас.

Не выпуская из рук кота, тётка Ёлка ловко спустилась на землю по крутой и корявенькой лесенке из хлипких жердей.

— Показывай.

Дядька Зуй всё ещё не очухался от пьяного сна. Его бесчувственным тюком выволокли из возка, уложили на землю. Тётка Ёлка недовольно поджала губки. Она сперва походила вокруг, потопталась по траве босыми ногами, потом отпустила кота. Тот сразу же взобрался спящему на грудь, подобрал лапки, прикрыл глаза и принялся подмурлыкивать звучно и басовито. Тогда тётка Ёлка едва заметно кивнула и вымолвила:

— Ну что ж, будем лечить. Разматывайте.

Колдовство лесной ведьмы оказалось совсем не похожим на будоражащие воображение представления ярмарочных колдунов. Нарок даже почувствовал лёгкое разочарование от того, что всё произошло так обыденно и скучно, никаких тебе зелий, заклятий и диковинных амулетов. Когда Омела размотала повязку на плече Зуя, тётка Ёлка просто присела рядом на корточки, посмотрела, потом спросила у Добрыни: