Огненная кровь. Том 1 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 16

— Отец отослал меня учиться, чтобы я стал лекарем, вступил в гильдию и осел где-нибудь в Лиссе, Индагаре или какой-нибудь северной дыре подальше от Эддара и его царственных глаз. Принимать роды и прописывать настойку от колик! Но зря он на это рассчитывал… я не буду лекарем! Теперь-то уж точно.

— И что будешь теперь делать? Ну, когда приедешь в Эддар?

— Стану верховным джартом прайда, — усмехнулся Альберт.

— Ухт! — воскликнул Цинта по-таврачьи. — А ты можешь?

— Могу ли? В теории — да. У моего отца пять законных наследников. И когда пришло бы время выбрать преемника, это место занял бы Себастьян — законный старший сын моего папаши. Но, как видишь, судьба — та ещё продажная девка, вон как всё обернулось. Отец не оставил завещания. И теперь в осином гнезде моего семейства всё стало совсем непросто, мой друг. Кроме моих сестёр и братьев есть ещё мои дяди и тётя, и целая свора племянников и бастардов. И теперь не Себастьян займёт место верховного джарта по велению отца, а тот, кто победит в поединке силы. То есть самый сильный.

— И ты хочешь сказать, что ты — самый сильный? — удивился Цинта.

— Я? Ты обо мне слишком хорошего мнения, а может, просто льстишь, помня о вертеле и бочке из-под вина.

— Ты знал, что я в бочке? — удивился Цинта.

— Конечно, знал. Ты что, меня за идиота принимаешь? А то, что я не надел тебя на вертел вместе с бочкой — спишем на твоё таврачье везение. Ну а если вернуться к твоему вопросу, то нет, я не самый сильный.

— Как же ты победишь, если ты не самый сильный?

— Зато, Цинта, я самый злой, — усмехнулся Альберт, — и в отличие от всех моих родственничков, я единственный, кому нечего терять. А это в микстуре власти, считай, главный ингредиент.

— Ну и как же ты победишь?

— Вот уж тут, как говорится, думать будем после свадьбы. Много есть способов… Обману их, к примеру. А кто будет мешать — убью. Война план покажет. Короче, придумаю на месте.

— И ты убьёшь своих братьев? — воскликнул Цинта.

— А чему ты так удивляешься? Ты же не знаешь ничего обо мне и моих братьях.

— Ну так расскажи.

Альберт сорвал ещё несколько ягод, помолчал и ответил как-то зло, глядя с прищуром на неподвижную гладь озера:

— Я слишком трезв для такого рассказа… Но если вкратце, то в моей семье считалось, что я сам виноват в том, что родился бастардом и сыном шлюхи, — он выплюнул косточки, посмотрел на Цинту и произнёс, махнув рукой неопределённо, — они ходили в алых плащах и растили в себе силу в то время как я резал трупы и учился драть зубы на бродягах. Они ели на золоте и спали на лебяжьем пуху, а я на старом тюфяке в мансарде академии. Знаешь, иной раз только краденое с рокнийских кораблей вино спасало ту стряпню, что мне приходилось есть в портовых тавернах Скандры. Я зарабатывал на жизнь в кулачных боях и играх в карты, потому что папаша скупился на моё содержание. А этот вечный дождь? Солнце всего пять дней в году! А солонина? И все почему? Потому что мой отец когда-то сделал глупость. Меня. А потом предпочёл сослать «эту глупость» к Дуарху на рога, на север, чтобы я не портил ему жизнь своим незаконнорождённым существованием. А теперь его нет, и никто не помешает мне вернуться. Я хочу для себя только справедливости — их в портовые таверны, а меня — на красный трон прайда Стрижей. И если для этого мне понадобится убить их всех — что же, я не против. Мы никогда особенно не дружили. Вернее сказать, мы всегда были врагами. Дуарх раздери тебя, строптивая скотина, да что там ещё такое?

Лошадь под князем зафыркала, стала прядать ушами, пошла медленнее, а потом и вовсе остановилась.

Сквозь багряную листву бересклета впереди виднелось что-то, лежащее на дороге.

— Ох, не к добру это, чутьё мне подсказывает, — пробормотал Цинта, трогая медальон на кожаном шнурке, — да и лошадь не обманешь.

— Не каркай ты своим чутьём! Сначала посмотрим, что там.

Альберт спешился и осторожно пошёл вперёд, держа наготове баритту и кинжал, а Цинта следом, придерживая лошадей.

На повороте, где дорога подходила почти вплотную к обрыву, лежала оторванная дверь кареты с красной бархатной портьерой и сундук. И тут же, на размокшей от вчерашних дождей рыжей глине, виднелись следы копыт и колея от колёс, уходившая прямиком в пропасть. Князь подошёл к краю и осторожно глянул вниз, держась за ствол дерева.

— Н-да уж! Неудачная у кого-то поездка, — присвистнул он, махнув Цинте рукой, — и какой идиот решился проехать тут в дормезе?

На берегу озера наполовину утопленная в воде лежала разбитая карета, поблёскивая тёмно-синим лаком. Багровое пятно крови виднелось на песке, и по краю его неторопливо слизывали волны. Обе лошади были мертвы, и кучер в тёмной ливрее с серебром, что лежал на камнях лицом кверху, вне всякого сомнения, давно испустил дух.

— Ох, несчастье-то какое! — произнёс Цинта, опасливо поглядывая вниз.

— Ладно, не на что тут смотреть. Поехали! До ночи бы выбраться из этого места, — князь встал, отряхивая с колен налипшие листья.

— Надо бы спуститься, Альберт. Посмотреть, может, там кто живой есть? Может, помощь кому нужна?

— Живой? С такой высоты? Быть такого не может! Если только это нетопырь был, а до нетопырей, как ты понимаешь, мне дела никакого нет.

— Но, мой князь, просто посмотреть, мало ли…

— Тебе надо — ты и полезай. А я спешу. И это вообще не наше дело, — Альберт взял поводья.

— Нельзя так! По-нашему таврачьему обычаю — хуже нет бросить человека в беде на дороге, это плохо очень. Очень, очень плохо! Удачи не будет.

— Удача, Цинта, зависит вовсе не от идиотов, свалившихся в озеро, а совсем от других вещей. Да я и не таврак, меня твой обычай не касается, так что поехали. Скоро и правда будет дождь. Или, если хочешь — лезь туда сам, — князь вскочил в седло.

— Я не могу. Ты забыл, что давеча я подвернул ногу?

— Это когда убегал от меня в подвал? Как же, как же! Помню! Жаль я тебя не догнал! Не обсуждали бы мы сейчас твои таврачьи обычаи.

Но Цинта был неумолим, он насупился и, взявшись левой рукой за один из медальонов на поясе, твёрдо заявил:

— Альберт, если ты не посмотришь, есть ли там кто живой, то я сейчас разворачиваю лошадь и еду обратно в Скандру. И вскоре во всех тавернах станут болтать, что ты нарушил обещание и не смог отдать свой карточный долг.

— Ты, никак, мне грозишь? — брови князя сошлись на переносице, и серые глаза, и без того налитые кровью от ночного вдыхания курьмы, сейчас, казалось, зажглись огнём.

Цинта почувствовал, как вокруг сгущается сила, она поднялась влажным горячим облаком, и, как жгут, обернулась вокруг его шеи.

— Учитель сказал, такой у вас был уговор. И ты лекарь, Альберт, ты клятву давал. Неужто нарушить хочешь? Бросить человека в беде? Учитель сказал следить, чтобы ты держал слово. А раз ты не хочешь выполнять обещанное, то я еду обратно в Скандру, — произнёс Цинта медленно и твёрдо, не выпуская из рук медальон и не понимая, откуда вдруг вокруг князя взялось столько силы.

И хотя по всему было видно, что он боится до дрожи в коленках, но его чёрные глаза смотрели на Альберта упрямо и твёрдо.

Сила медленно отступила.

— А ты умеешь давить на больное! Дуарх с ней, с клятвой, но долг чести — есть долг. И знаешь что, мой упрямый таврачий дружок, если за оставшиеся полгода я не убью тебя по случайности, то потом сделаю это намеренно — ты слишком уж буквально понимаешь тот идиотский уговор, — князь сплюнул в сердцах, спрыгнул с лошади и, бросив плащ и баритту, полез вниз, бормоча ругательства.

С той стороны, где спускался Альберт, обрыв перешёл в каменистую осыпь, которая перемежалась пятнами глины, ещё влажной от дождя. Она липла на сапоги и перчатки, а ноги того и гляди норовили соскользнуть и отправить князя прямиком в озеро.

Альберту попалась ещё одна оторванная дверь, коричневая бархатная подушка лежала на песке, а рядом раздавленный сундук с женским платьем. Чуть поодаль он увидел ещё одного мёртвого слугу в такой же, как у кучера, синей ливрее. Князь обошёл валявшееся колесо, ступая осторожно по голым камням-окатышам, и добрался до кареты, наполовину торчавшей из воды. Ухватившись одной рукой за подножку, хотел заглянуть внутрь и лишь в этот момент заметил, что у обеих лошадей перерезано горло. Значит, кто-то милосердный все же оказался жив.