Огненная кровь. Том 1 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 42

— А ты что думаешь, Иррис, насчёт поцелуев под луной? — спросил Альберт как бы невзначай.

— Быть может всё это — луна, ночь, праздник и этот танец — это всего лишь очарование момента? Волшебство места и времени. Радость праздника, а не… призыв… к чему-то. Если все пьяны, легко ведь ошибиться, — тихо произнесла Иррис.

— Всего лишь очарование момента? — усмешка исчезла с лица Альберта и глаза его вспыхнули. — Вот как?

Она смотрела и чувствовала, что у неё горят даже кончики ушей, и вся она пылает, как факел, от этих слов, и не в силах выдержать эту пытку, она снова отвела взгляд.

В этом раунде она проиграла.

— А вот я хочу сказать, — дядя Тибор встал и, подняв бокал, обратился к жениху и невесте, — раз уж речь зашла о поцелуях. Все знают, что я старый скабрезник, и думаю, мне простят то, что я хочу сказать, да и где говорить такое, если не на помолвках и свадьбах? Я желаю вам, чтобы ваш союз был осенён не только милостью Богов, но и страстью. Такой, от которой кружится голова, которая пьянит, как то самое фесское золотое, которая бросает в бездну и заставляет думать лишь о том, когда же наступит ночь. Чтобы ты, Себастьян, сидя за столом с этой прекрасной женщиной, думал не о делах и проблемах прайда, с постным лицом жуя эту рыбу, а мечтал поскорее убраться отсюда и затащить свою Иррис в спальню…

— Тибор, думаю, тебе стоит разбавлять вино водой, — вмешалась тётя Эверинн. — Спасибо, мы все поняли, что ты хотел сказать.

— Пфф! — усмехнулась Милена и бросила на дядю взгляд, полный презрения. — Кое-кому пора не то, чтобы разбавлять вино, пора вообще переходить на воду.

— …за страсть! — отсалютовал бокалом Тибор и выпил его до дна.

Если бы только можно было провалиться сквозь пол, Иррис, наверное, провалилась бы. Все смотрели на неё, но, спасибо Тибору, её пылающее лицо и смущение выглядели лишь неловкостью от его недвусмысленной речи. Себастьян повернулся к ней и поцеловал в щёку, и эта естественная ласка показалась ей почему-то настолько неуместной, что она даже разозлилась на него.

Боги милосердные! Да если бы они все понимали, о ком на самом деле говорил Альберт! Если бы только он перестал это говорить!

Эти разговоры за столом о страсти и поцелуях, которые велись так естественно и непринуждённо… Теперь Иррис понимала, почему всё айяаррское считалось у тётушек богомерзким.

— Кстати, а как тебе Фесс? Я уверен, ты проезжала этот город, — спросил Альберт у Иррис, едва только Тибор плюхнулся в кресло.

— Красивый город, — и ей снова пришлось посмотреть на него.

И начался второй раунд их поединка…

Там, на озере, когда она сбежала, она помнила, что начался пожар, который вспыхнул на пирсе среди камышей. Цинта потом сказал, что это Альберт в сердцах пнул жаровню и от неё вспыхнул камыш. А вот теперь она поняла, что на самом деле там случилось. И всё это её пугало ещё больше. Эта ярость и страсть в его взгляде, и этот огонь, который плещется между ними, как прибой, и игра в кошки-мышки, в которой она точно не кошка…

— Да, город красивый и богатый, — он отпил из бокала, — много купеческих домов. Бывала ли ты в местных лавках?

— Приходилось.

— Я, кстати, заезжал там к одному купцу… кажется, его звали Миора… Да, пожалуй, именно так.

— И зачем же? — спросила Иррис и голос её сорвался.

— Искал кое-кого, — ответил он задумчиво, — его дом произвёл на меня большое впечатление… И, кстати, у него есть дочь. Рита. Рита Миора. У нас была, признаться… странная встреча. Хотя, я похоже, не слишком ей понравился. Последнее время я как-то мало нравлюсь женщинам…

— Вот уж не поверю, — усмехнулся Тибор, — ты, Берт, если хочешь, умеешь нравиться женщинам. Если хочешь, конечно!

— Крестьянкам и купчихам особенно, — усмехнулась Милена.

— Мистрессам тоже, насколько я знаю, — холодно добавила Таисса.

Но Альберт снова пропустил их колкости мимо ушей.

— Знаешь, Тибор, то ли я растерял своё очарование в Скандре, то ли фесские купеческие дочки такие непредсказуемые, — он перевёл взгляд на дядю, — вот ты думаешь, что нравишься им, а на деле может оказаться, что она… помолвлена, к примеру. Они такие обманщицы — эти купеческие дочки. Вот она меня и обманула.

— Она хоть красивая была? — Тибор снова плеснул себе вина, а заодно и Альберту.

Но тот не притронулся к бокалу, а ответил негромко, глядя, не отрываясь, на Иррис:

— Ты даже не представляешь, насколько. И она разбила мне сердце. Всю дорогу сюда я думал только о ней.

— Ничего удивительного! В этом весь Альберт, не пропустит ни одной юбки в округе! — произнесла Хейда, ковыряясь ложечкой в сорбете.

— Ты ничего не ешь, — шепнул Себастьян, оторвавшись от разговора с тётей Эверинн и склоняясь к уху Иррис, — всё хорошо?

— Да, — ответила она тихо. — Просто аппетита нет. Немного позже.

Есть? Да она дышать не может от этих слов, не то, чтобы есть! Она вся горит от кончиков ушей до пят, и сердце у неё, кажется, сейчас лопнет, потому что этот взгляд, этот голос, эти слова, которые Альберт произносит, как будто невзначай, он словно иглы в неё вонзает! Никто не понимает вокруг, о чём они говорят на самом деле, и от этого только хуже…

И с ней творится что-то невообразимое. Почему она чувствует себя так, как будто она снова там, на берегу того озера, а он стоит напротив и шепчет ей те самые слова, заставляющие слабеть ноги и гнать кровь по венам быстрее? Вот только теперь бежать ей некуда…

Она взяла бокал, руки дрожали, и она едва не расплескала всё вино, но выпила почти половину, ощущая, как внутри снова зарождается вихрь.

— А ты что думаешь, Иррис, почему меня отвергла купеческая дочь? — не унимался Альберт.

— Быть может, купеческих дочек пугает твоя настойчивость? — спросила она, пряча лицо за бокалом. — Если начинать всё с поцелуев, ничего удивительного, что они сбегают.

— Вот как? А мне показалось, что её испугала не моя настойчивость, — ответил Альберт тихо, с какой-то особой страстью в голосе, — а её собственные желания. И да, я, кажется, был излишне настойчив и груб, что поделать — она свела меня с ума… Но я потом искал её, надеясь попросить прощения, и был в отчаянии, потому что не нашёл… и потому что она меня обманула.

Их взгляды встретились лишь на мгновенье, большего Иррис выдержать не смогла. Она выпила ещё вина, надеясь, что оно поможет унять сердцебиение и дрожь и растворить тот странный клубок внутри, который рождали его слова.

Боги милосердные! Он не должен этого делать! Он не должен так говорить!

— Видимо, тебе лучше забыть ту купеческую дочь, раз так всё вышло, — ответила Иррис, рассматривая роспись на арках, но почти не видя её.

— Забыть? — он усмехнулся горько. — А если… я не могу. Если я не хочу её забывать?

— Но так будет лучше всего.

— Для кого?

— Мне жаль, что… так всё вышло… у вас.

— Жаль?

Она видела, как потемнели его глаза, как ноздри затрепетали, и он медленно поставил бокал на стол.

— Ты, может, и сонет ей написал? — едко спросила Милена. — Помню, ты любил марать бумагу своими стишками, но тогда они хотя бы предназначались знатным дамам, а теперь, значит, ты балуешь ими крестьянок и купеческих дочерей? Скоро дойдёшь до торговок с рыбного рынка…

— Ты же знаешь, как мне всегда не везло в любви, только крестьянки и ценят мои сонеты, — ответил Альберт ей в тон и добавил, снова глядя на Иррис, — я не писал ей сонетов. Пока не писал. Но, Милена, как тебе такое:

«Мне жаль!» Рви в лоскуты надежду,

Её уже лохмотья не надеть.

Рубеж последний перейдён, но прежде

Тебе скажу: «Не нужно сожалеть…».

— Крестьянки в чане, купчихи, сонеты под луной! Силы огня! Отвратительно! Похоже, ты собрал по дороге сюда все юбки, какие попались! — Милена отбросила ложку, и та недовольно звякнула о блюдце.

Это четверостишье стало последней каплей для Иррис. Ей показалось, что сердце её просто взяли и вскрыли ножом, как этих устриц на блюде, а сверху капнули лимонный сок…