Огненная кровь. Том 1 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 44

Он с шумом отодвинул кресло и, закинув ногу на ногу, обратился прямо к Милене, с прищуром разглядывая её наряд:

— А ты, я вижу, решила проявить потрясающий такт, явившись на этот обед почти голой? Последовала моему совету насчёт траурного пурпура? Согласен, цвет не твой, но могла бы, почтить память папаши хотя бы молчанием. Ну или подобрать менее обнажённый фасон. Хотя… если гнаться за модой с такой скоростью, как это делаешь ты, скоро на тебе не останется ни одного лоскута одежды.

На какое-то мгновенье над столом повисла тишина, все застыли и посмотрели на Альберта, а красивое лицо Милены медленно исказила гримаса ярости.

— Смотрю ночи с крестьянками и купчихами пошли тебе на пользу — ты совсем разучился общаться в приличном обществе! — ответила она с миной презрения на лице.

— А под приличным обществом ты, видимо, понимаешь себя, вот эту рыжую обладательницу «очевидных достоинств», едва прикрытую платьем, и вон тот, кусок тщеславного льда — борца за чистоту языка на официальных приёмах? — Альберт указал бокалом на Таиссу. — Общество? Да. Приличное? Слишком голое для приличного.

— Альберт! А тебе не кажется, что ты мог бы вести себя менее вызывающее, учитывая траур и вообще обстоятельства! — воскликнула Хейда.

— Мне не кажется. Вернее, мне кажется, что «учитывая вообще то обстоятельство», что твой муж умер месяц назад, ты могла бы надеть платье с «менее вызывающим» декольте и так явно не демонстрировать свои… «очевидные достоинства». Или ты уже открыла сезон охоты на нового мужа? — он усмехнулся и подмигнул ей.

— Ты просто подлец! Или изображаешь подлеца, уж не знаю зачем! — воскликнула уязвлённая Хейда.

— Согласен по всем пунктам — легко изображать подлеца, если ты подлец, — хмыкнул Альберт и плеснул себе вина.

— Браво, Альберт! — Милена театрально хлопнула в ладоши, но ноздри её трепетали от ярости. — Всё, как раньше. Видимо, кровь всё-таки не вода, что и ждать от того, чья мать была шлюхой!

— Твоя, как мы помним из семейной истории, тоже оказалась не слишком разборчива в связях. Или ты решила думать, что вон те закопчённые развалины на холме появились от того, что кто-то баловался с огнивом? Или ты забыла, что это наш папаша сжёг старый замок за то, что твоя мать кувыркалась с… а с кем там она ему изменила? Кажется, он был учителем фехтования. Уж не знаю, чем он там фехтовал…

— Не смей говорить так о нашей матери, бастард! — воскликнул Драгояр.

— О! Я-то всё ждал, когда же ты вспомнишь, кто я такой, — Альберт отсалютовал ему бокалом. — Знаешь, братец, если ты свинья и лежишь в луже, то едва ли тебя можно оскорбить, назвав свиньёй. Я был бастардом в тот день, когда появился на свет. И с того дня, поверь мне, ничего не изменилось. Какую струну ты думаешь задеть в моей душе, называя меня бастардом в очередной раз? Хотя нет. Папаша-то, оказывается, меня признал! Паршиво, наверное, сидеть теперь со мной на равных за одним столом, а, братец?

— Ты мне не ровня, бастард! — глаза Драгояра сверкнули холодной синевой. — И никогда ею не станешь! Хоть отец тебя и признал, но ты всё равно не станешь багрянородным — сын шлюхи! Скажи спасибо, что ты вообще сидишь за этим столом, а не рядом с собаками, как раньше. Потому что там тебе самое место, как я думаю!

— И давно ты научился думать? Помнится, с этим у тебя всегда были проблемы.

— Ты бастард и свинья!

— И что?

— Тебе здесь не место, надеюсь, ты это понимаешь? — Драгояр хотел вскочить, но его удержала рука Милены.

— Вот знаешь, Драгояр, — произнёс Альберт ещё отодвигая кресло, — когда люди говорят, что годы придают мудрости — они врут. Ты вот как был идиотом, так и им остался, а ведь с нашей последней встречи почти десять лет прошло. Выходит, не в коня корм. Потому что и ежу понятно, что теперь не тебе решать, где мне место, а где нет — волеизъявление папаши, Дуарх его дери! Sapienti sat*, как говорят лекари.

(*прим. (лат.) — «умному достаточно», «для понимающего достаточно»)

— Да я убью тебя! — рявкнул Драгояр, пытаясь нащупать рукоять кинжала или баритты, но в этот зал не разрешалось проносить оружие.

— Как скажешь. Только не здесь. Позже. Не будем портить дорогие ковры, папаша бы это не одобрил. — Альберт бесцеремонно поднял серебряную крышку на блюде, с которым подошёл слуга. — Что у нас тут на десерт после фазана? Клубничный мусс! Ну, вот после него в самый раз!

— Договорились, — произнёс Драгояр многообещающе.

— И только не делай такое лицо, будто уже сочиняешь мне эпитафию! — хмыкнул Альберт и выпил немного вина.

— Я сильнее тебя!

— А я умнее. И злее, — Альберт зло прищурился. — Так что напомни, чтобы я прислал тебе корзинку с бадягой на утро — помогает сводить синяки с лица. Я же лекарь, знаю, что говорю.

— Альберт, ты, кажется, перегибаешь палку, — вмешался Гасьярд.

— Что, дядя Гас, как я погляжу за десять лет ничего не изменилось в этом милом зверинце? Стабильность — признак мастерства.

— Почему же не изменилось, — ответила Милена, — кое-что изменилось в худшую сторону — ты вот в конец оскотинился, Альберт. Впрочем, это и не удивительно, если общаться в основном со шлюхами.

— Милена, послушай, — Альберт прищурился, и лицо его исказила жёсткая усмешка, — я вот думал, что ты перерастёшь свою желчь, когда выйдешь из подросткового возраста. Но я ошибался. Так что, поверь, говорю тебе как лекарь, желчь портит цвет лица, пей больше воды, той, что течёт из источника на горе. Она, конечно, воняет, как тухлый сыр, но я уверен, что с твоей силой духа ты даже конский навоз сможешь есть из вазочки с улыбкой, если это поможет стать тебе красивее.

— А я вижу, что, став лекарем, ты окончательно опустился до уровня того уличного отребья на котором обычно практикуются лекари, — парировала Таисса. — Видимо стал среди них своим.

— Ну знаешь, прелесть моя, у этого тоже есть свои плюсы, — Альберт поставил бокал на стол и скрестил на груди руки.

— Какие же? Для своих шлюхи стоят дешевле? — Таисса усмехнулась, отпивая из бокала.

— Когда ты на самом дне, милая сестрица, тебе уже некуда дальше падать, зато всегда есть к чему стремиться. В отличие от таких, как ты, думающих, что подпирают небо диадемой. Вернее, очень хотят его подпирать, но, как говорится, не дал бог жабе хвоста…

— А ты как был невоспитанным ублюдком, так им и остался. Надеюсь, ты найдёшь свою судьбу в каком-нибудь злачном переулке, — Таисса хотела ответить с достоинством, но в её словах оказалось слишком много неприкрытой злости.

— Я даже уверен, что эту судьбу будет направлять одна изящная ручка в перстнях, — он подмигнул ей и, обведя глазами сидящих за столом, спросил, — ну и кто ещё желает бросить камень в блудного пса? Ничего, что я слегка изгадил ваши ковры?

— Да! Ты, верно подметил про пса! Эти годы рядом с собаками Салавара, видимо, не прошли даром! — выпалила Милена.

— Что-то мало жёлчи, сестрёнка! Теперь, видимо, боишься, что папаша не придёт на помощь и не станет драть меня кнутом? Согласен, странное ощущение — папаши уже нет, а он как будто всё ещё здесь.

— Оставь отца в покое, Альберт, ты словно напрашиваешься на удар бариттой, — произнёс внезапно Истефан, который молча наблюдал за этой перепалкой.

— Ну наконец-то до кого-то дошло! Я вроде и не скрывал такого желания! Ну, кто желает хорошенько подраться во славу дома Драго? Утро вполне подойдёт.

— Берт, ну успокойся ты уже, — рука дяди Тибора дотронулась до его плеча.

— Успокоиться? Нет, дядя Тибор, как говорят лекари — аut non tentaris, aut perfice!* Кто желает удовлетворения — завтра на рассвете за конюшнями, думаю, все и так знают это место. Папаша любил стегать меня там кнутом, надеюсь, он порадуется этому в светлых садах Миеле.

(*прим. (лат.) — или не берись, или доводи до конца)

Появился Себастьян, и Альберт встал, обратившись к нему:

— На твоём месте, братец, я бы сто раз подумал, прежде чем оставлять твоего нежного ягнёнка среди этих волчиц. Потому что свора сегодня в полном сборе и уже почуяла кровь, а неискушённая душа для них — лёгкая добыча. За сим откланиваюсь. Я не любитель клубничных муссов.