Повелитель Самарканда - Говард Роберт Ирвин. Страница 48

Голос Зенги звучал, как боевая труба, ошеломляя слушавших его своим напором. Его глаза сияли, а пальцы железной хваткой вцепились в шахматную доску.

— Ты стар, Зенги, — осторожно заметил летописец. — Ты сделал многое. Разве нет предела твоему честолюбию?

— Есть! — рассмеялся турок. — Луна и звезды! Стар? Я на одиннадцать лет старше тебя, а духом моложе, чем ты когда-либо был. У меня стальные мускулы, в сердце пылает огонь, а разум даже острее, чем в тот день, когда я сокрушил ибн-Садаку у берегов Нила и вступил на сияющую лестницу славы! Но молчи, сейчас приведут франка.

Маленький мальчик лет восьми сидел, скрестив ноги на подушке у края помоста, на котором находилось ложе Зенги, и смотрел на него с обожанием. Его карие глаза искрились, когда Зенги говорил о своих устремлениях, он дрожал от волнения, как будто его душа занялась огнем от безумных слов турка. Теперь он, как и другие, смотрел на вход в шатер, через который вошел новоприбывший в окружении мамелюков. Ножны, висевшие у того на боку, были пусты — охрана приказала ему оставить оружие перед входом в шатер.

Мамелюки отступили назад и выстроились по обе стороны помоста, франк один остался стоять перед повелителем. Острые глаза Зенги скользнули по высокой фигуре в сияющих доспехах, отделанных золотом, всмотрелись в чисто выбритое лицо с холодными глазами и остановились на перстне с вырезанной на нем фразой из Корана.

— Мой властелин, император Византии, — сказал по-турецки франк, — посылает тебе, о Зенги, Лев Ислама, привет.

Говоря, он изучал внушительную фигуру турка, облаченную в сталь, шелк и золото: смуглое лицо, могучее тело, и прежде всего глаза атабега, в которых светилась неуходящая молодость и прирожденная свирепость.

— И что сказал твой властелин, о Вульфгар? — спросил турок.

— Он посылает тебе это письмо, — ответил франк, вынимая свиток и подавая его Ярукташу. Тот, в свою очередь, на коленях поднес его Зенги. Атабег внимательно прочел пергамент с несомненной подписью императора Византии и запечатанный его печатью. Зенги никогда не имел дела с вассалами, а лишь с самой высокой властью — и среди друзей, и среди врагов.

— Печати были сломаны, — сказал турок, устремив пронзительный взгляд на неподвижное лицо франка. — Ты читал это письмо?

— Да. Меня преследовали люди принца Антиохии, и, опасаясь, что меня схватят и обыщут, я распечатал послание и прочел его — так что, если мне пришлось бы его уничтожить, я мог бы устно передать тебе его содержание.

— Тогда мне хотелось бы узнать, соответствует ли твоя память твоей осмотрительности, — сказал атабег.

— Как пожелаешь. Мой повелитель говорит тебе:

«Касаясь того, о чем мы вели переговоры: мне нужны более надежные доказательства твоей искренности. И потому отошли мне с этим посланником, которому, хотя он тебе и незнаком, можно довериться, подробное изложение твоих пожеланий и несомненные доказательства той помощи, которую ты обещал нам в предполагаемом выступлении против Антиохии. Прежде чем я выйду в море, я должен знать, что ты готов двинуться в пеший поход, и мы должны клятвенно обязаться помогать друг другу». На послании стоит собственноручная подпись императора.

Турок кивнул, в его синих глазах заплясали чертики.

— Это в точности его слова. Благословен монарх, который может похвастаться таким вассалом. Садись на те подушки, тебе принесут мясо и вино.

Подозвав Ярукташа, Зенги прошептал ему что-то на ухо. Евнух вздрогнул и мгновение смотрел ему в глаза, затем поклонился и поспешил из шатра. Рабы принесли еду, запрещенное вино в золотых сосудах, и франк с явным удовольствием принялся есть. Зенги с ничего не выражающим лицом следил за ним. Мамелюки в сверкающих доспехах стояли как статуи.

— Ты вначале прибыл в Эдессу? — спросил атабег.

— Нет. Когда я в Антиохии сошел с судна, то направился в Эдессу, но едва пересек границу, как повстречавшиеся мне арабы-кочевники, узнав это кольцо, сказали, что ты направился в Ракку, а оттуда в Мосул. Так что я повернул и поехал наперерез вам, а дорогу мне открывал перстень, который знают все твои подданные. Затем мне повстречался вождь Иль-Гази, который и сопроводил меня сюда.

Зенги кивнул.

— Мне необходимо быть в Мосуле. Я возвращаюсь в свою столицу, чтобы собрать войско. Когда я вернусь, то с помощью твоего повелителя сброшу франков в море.

— Но я забываю, что гостю подобает оказывать любезности. Это князь Усама из Шейзара, а этот ребенок — сын моего друга, Неджм-эд-дина, который спас мою армию и мою жизнь, когда я бежал от Караджи-Виночерпия — одного из немногих моих врагов, кто когда-либо видел мою спину. Его отец пребывает в Баальбеке, управлять которым я ему поручил, но я взял Юсефа с собой, чтобы он повидал Мосул. Воистину он значит больше для меня, чем мои собственные сыновья. Я прозвал его Салах-эд-дин, и он должен стать чувствительной занозой на теле христианства.

В этот момент появился Ярукташ и что-то прошептал на ухо Зенги. Атабег кивнул.

Когда евнух вышел, Зенги повернулся к франку. Манера поведения турка слегка изменилась. Он слегка прикрыл заблестевшие глаза, губы тронула насмешливая улыбка.

— Я хотел бы показать тебе человека, с которым ты давным-давно знаком, — сказал он.

Франк поднял удивленный взгляд.

— Неужели у меня есть друг среди жителей Мосула?

— Увидишь! — Зенги хлопнул в ладоши, и в шатер вошел Ярукташ, таща за руку женщину. Он швырнул ее на ковер к самым ногам франка. Тот смертельно побледнел и с криком вскочил на ноги.

— Эллен! Бог мой! Ты жива!

— Майлз! — будто эхом отозвалась она, силясь подняться. В ошеломлении он смотрел на ее распростертые белые руки, на бледное лицо, обрамленное золотыми волосами, которые падали на обнаженные плечи. Потом, позабыв обо всем, упал на колени и обнял ее.

— Эллен! Эллен де Тремон! Я искал тебя по всему свету и проделал для этого путь сквозь сам ад — но мне сказали, что ты мертва. Муса, прежде чем он умер у моих ног, поклялся, что видел тебя лежащей в собственной крови среди трупов слуг во дворе вашего дома.

— Лучше бы так и случилось! — прорыдала она, опустив голову ему на грудь. — Но когда они зарубили моих слуг, я, потеряв сознание, упала среди их тел, кровь запятнала мою одежду, и меня сочли мертвой. Это Зенги обнаружил, что я жива, и взял меня… — Она спрятала лицо в руках.

— Итак, сэр Майлз дю Курсей, — вмешался насмешливый голос турка, — ты нашел друга среди мосульцев! Глупец! Мои глаза острее, чем меч. Ты думаешь, что я не узнал тебя, несмотря на твое выбритое лицо? Я слишком часто видел тебя на укреплениях Эдессы, убивавшего моих мамелюков. Я узнал тебя, как только ты вошел. Что ты сделал с настоящим посланцем?

Майлз решительно высвободился из рук девушки, поднялся и повернулся лицом к атабегу. Зенги также встал — быстрый и гибкий, как большая пантера, — и вынул свой ятаган. Мамелюки молча и быстро сомкнулись вокруг них. Рука Майлза оставила пустые ножны, и его глаза на мгновение остановились на чем-то у его ног — это был кривой нож для разрезания фруктов, позабытый и наполовину скрытый подушкой.

— Вульфгар, сын Эдрика, лежит мертвым среди деревьев на антиохийской дороге, — сумрачно сказал Майлз. — Я сбрил бороду и взял доспехи и перстень этого пса.

— Чтобы шпионить за мной, — заметил Зенги.

— Да. — В голосе Майлза дю Курсея не было страха. — Я хотел узнать подробности заговора, который вы замыслили с Иоанном Комнином. Получить доказательства его предательства и узнать ваши планы, чтобы сообщить обо всем повелителям страны.

— Я догадался об этом, — улыбнулся Зенги. — Я узнал тебя, как уже говорил. Но мне хотелось, чтобы ты полностью выдал себя, потому и привели девушку, которая за годы своего пленения часто с плачем повторяла твое имя.

— Это был недостойный поступок — и он вполне в твоем духе, — угрюмо сказал Майлз. — Все же я благодарю тебя за то, что ты позволил мне еще раз увидеть ее и узнать, что та, которую я так долго считал мертвой, жива.