Горечь войны - Фергюсон Ниал. Страница 29

Критика этого плана флотскими командирами (высказанная адмиралом Артуром Вильсоном и Реджинальдом Маккенной, сменившим Твидмута на посту военно-морского министра) оказалась неубедительной ⁵⁶. Хуже того, предложенная Военно-морским министерством альтернатива – ближняя блокада устьев основных рек Германии и высадка десанта на севере Германии – приводила начальника Имперского Генерального штаба фельдмаршала Уильяма Николсона в бешенство:

Для Грея этого оказалось достаточным (он заявил, что “указанные совместные действия неважны для успеха войны на море, поскольку решающее значение будет иметь борьба на суше”), для Асквита тоже – он счел планы Вильсона “ребяческими”, “совершенно неосуществимыми”. Политики сделали лишь одну оговорку: две пехотные дивизии должны были остаться на родине ⁵⁸. Морис Хэнки ошибся (впоследствии он признавал это и сам), заявив, что во время встречи не было принято никакого решения ⁵⁹. Эшер мрачно заметил 4 октября: “Уже тот факт, что план Военного министерства в деталях согласован с французским Генштабом, обрекает нас на борьбу…” ⁶⁰

Адмиралтейство согласилось на план отправки экспедиционных сил по одной причине: он не противоречил альтернативной стратегии, выдвинутой ВМФ, – дальней блокаде побережья Германии. Конечно, не все флотские командиры с этим соглашались (Артур Вильсон в частных беседах высказывал сомнения, что блокада решит исход франко-германского конфликта ⁶¹) – как и далеко не все чиновники Военного министерства соглашались с планом отправки экспедиционных сил. С другой стороны, важно отметить, что первая стратегия имела важные последствия для второй. В декабре 1912 года на заседании Комитета обороны империи Черчилль и Ллойд Джордж настаивали, что в случае войны “Голландии и Бельгии почти невозможно будет сохранить нейтралитет… Им придется стать либо нашими друзьями, либо врагами”. Ллойд Джордж считал, что Англия “не может позволить себе ждать, наблюдая, что станут делать эти страны”:

Генерала Джона Френча, преемника Николсона на посту начальника Имперского Генерального штаба, также беспокоило, что бельгийцы могут согласиться с ограниченным вторжением. Комитет постановил:

Иными словами, если бы Германия в 1914 году не нарушила нейтралитет Бельгии, это сделала бы Англия. Хваленое моральное превосходство британского правительства в борьбе “за бельгийский нейтралитет” предстает в новом свете.

Отметим, что бельгийцам было известно об этих намерениях. В апреле 1912 года подполковник Бриджес предположил, что если бы годом ранее из-за Марокко началась война, то английские войска высадились бы в Бельгии. С точки зрения самих бельгийцев подобная интервенция выглядела бы оправданной, лишь если бы они сами обратились с этим предложением к Англии как к гаранту соблюдения договора 1839 года, и англичане сомневались, что получили бы такое предложение (особенно в том случае – такая возможность еще казалась вероятной, – если германское наступление затронет лишь часть страны, например территорию южнее Льежа). В 1910 году, когда голландцы собрались построить во Флиссингене новый форт, благодаря чему они получили бы контроль над устьем Шельды, англичане пришли в ужас: эти укрепления затруднили бы им доступ к Антверпену. Бельгийцы, однако, не слишком возражали, поскольку английского флота опасались не меньше, чем попрания своего нейтралитета немецкой армией ⁶³.

Английских поклонников морской стратегии успокаивало и другое: защита средиземноморских коммуникаций поручалась французскому флоту. Это неформальное соглашение о разделении сфер ответственности было заключено при Фишере двумя военно-морскими министерствами, без участия МИДа и правительства. Конечно, Черчилль был не в состоянии обеспечить полный вывод английских кораблей из Средиземного моря, но принятое решение говорило само за себя: оставить там линейный флот было “равнозначно «однодержавному стандарту», оставляющему за бортом Францию”. Этот шаг не был оформлен договором ⁶⁴. В 1914 году последовали тайные переговоры по военно-морским вопросам с Россией ⁶⁵. Таким образом, операции сухопутных сил и флота, несмотря на разногласия, вполне можно было скоординировать, и после напряженного обсуждения в августе 1911 года планы оказались более или менее согласованы.

Таким образом, у немцев имелись основания опасаться окружения. Когда Бюлов, выступая в рейхстаге, осудил попытки “окружить Германию, взять ее в кольцо держав, чтобы изолировать ее и обессилить”, он отнюдь не фантазировал (как утверждали английские государственные деятели в своих мемуарах) ⁶⁶. Результат английских военных консультаций в сравнении с германскими был вполне однозначен. Что, например, привело к созыву кайзером в декабре 1912 года “военного совета”? Переданное через германского посла сообщение Холдейна о том, что “Англия не позволит Германии стать ведущей державой на [Европейском] континенте и объединить его под своим началом”. Кайзер, ждавший, что “Англия встанет на сторону врагов Германии”, был прав. Бетман-Гольвег отметил, что это “просто подтверждает то, что нам уже [некоторое время] известно” ⁶⁷.

Наполеоновский невроз

Обычно историки оправдывают антигерманскую политику Грея, поскольку Weltpolitik стали рассматривать в Лондоне как растущую угрозу английским интересам в Африке, в Азии и на Ближнем Востоке. Более того, германская программа строительства ВМФ всерьез угрожала безопасности самой Англии. Однако ни колониальные, ни военно-морские вопросы до 1914 года не вели неминуемо к англо-германскому столкновению.

Позднее Черчилль заметил: “Мы не возражали против колониальной экспансии немцев” ⁶⁸. Англо-германский договор, который открыл бы дорогу распространению германского влияния на португальские колонии на юге Африки, почти был заключен ⁶⁹. Сам Грей заявлял в 1911 году: “Не так уж важно, кто будет нашим соседом в Африке – Германия или Франция”. Он горел желанием осуществить “раздел” “запущенных” португальских колоний “как можно быстрее… в благоприятном для немцев духе” ⁷⁰. Сделка сорвалась в 1914 году из-за противодействия коллег Грея, представленного как нежелание публично нарушать английские обязательства Португалии, данные шестнадцатью годами ранее, а на самом деле обусловленного их маниакальной германофобией. Немецкие банки (особенно “М. М. Варбург унд К°”), участвовавшие в проекте, не имели понятия о противодействии ему со стороны таких как Берти (не говоря уже о Генри Вильсоне) ⁷¹. Даже когда Грей счел возможным отдать приоритет французским интересам (в Марокко), Германию не стали сбрасывать со счетов. В 1906 году Грей собирался рассмотреть вопрос о предоставлении Германии угольной станции для флота на атлантическом побережье Марокко ⁷². Конечно, во время Агадирского кризиса (1911) правительство заняло жесткую позицию и потребовало, чтобы Берлин не обращался с Англией так, словно “она не имеет никакого веса в совете народов” [23] (фраза Ллойд Джорджа из речи, произнесенной 21 июля [на ежегодном банкете банкиров в честь министра финансов] в Мэншн-Хаусе) ⁷³. Но и Грею пришлось признать, что англичанам “в вопросе о западном побережье Марокко не следует и невозможно вести себя непримиримо”. За день до речи Ллойд Джорджа Грей сказал Берти, что “французы, не понимая, в каком направлении желают двигаться, попали в затруднительное положение… Мы обязаны и готовы оказать им дипломатическую поддержку, но не можем воевать, чтобы аннулировать Альхесирасский акт [заключенный после Танжерского кризиса] и отдать Марокко в фактическое владение Франции”. Достигнутый компромисс (“сделка между Францией и Германией по поводу некоторых уступок во Французском Конго”) указывал на недостаточный интерес англичан, и Грей убедил французов его принять ⁷⁴.