Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья. Страница 27
Она переносит меня на ютуб, где начинает звучать музыка Maroon «Goodnight goodnight» и крутиться ролик из черно-белых фотографий с двумя фигурами у стены — мужчины и женщины. Хорошие снимки, красивые фотографии, они так отчетливо и правдиво передают все, что происходит между этими двумя. Происходит между Владом и мной.
Здесь видно и первый испуг, и неловкость, и вспыхнувшую страсть, и волнение, и напор. В деталях можно отследить путь греха — от сомкнутых над головой рук, до момента, когда пальцы переплетаются. И когда одна рука мужчины уже в моих расстегнутых джинсах, и я с удовольствием дышу в губы напротив.
Объяснений происходящему нет и не нужно. Но тот, кто подготовил этот слайд, хочет добиться особенного эффекта и, наверное, не один час убил на название. Не менее яркое, чем содержание ролика, только сильнее бьющее по оголенным нервам и в сердце.
Я читаю его раз сто или тысячу. В любом случае, больше, чем Костя, потому что оно чертит на моем теле дорожку из правды ржавым гвоздем, а мне даже нравится эта тупая, никчемная боль, потому что я ее заслужила.
«Маха-даваха, или Она просто приехала с женихом в гости к старшему брату» — вот такой заголовок.
Он привлекает несколько сотен просмотров, зарабатывает десятки лайков и заставляет не скупиться на комментарии. В некоторых из них я узнаю фамилии одногруппников, и комментарии и просмотры растут на глазах, ведя все новые лица, которые это увидят.
Я закрываю глаза, потому что все равно уже больше не вижу ничего, кроме черноты, которая меня окружает. А она вдруг взрывает тишину, отказывая мне в маленькой передышке, и заставляет смотреть, как Костя раненым зверем мечется по комнате, круша все вокруг.
В сторону с грохотом летит массивное кресло, чудом не зацепив задрожавшие свечи. В стекло гардероба несется какая-то статуэтка и оставляет на нем уродливые полосы и дыру. Осколки опадают колючими снежинками, по которым ступают босые ноги, продолжая рушить, уничтожать.
Молча.
Не глядя на меня.
Не желая смотреть на ту, которая предала.
Возможно, он даже не помнит, не понимает, что я еще здесь. Потому что я стою у окна, незаметной, в недосягаемости от гнева, который вырвался наружу, уродуя красивое лицо практически до неузнаваемости, превращая мужчину, который любил меня, в страшного незнакомца.
Впрочем, нет.
По-настоящему страшным он становится в тот момент, когда рывком сбрасывает с постели покрывало, простынь, принимается за подушки и вдруг замечает под одной из них мужские часы.
Слишком дорогие и эксклюзивные, чтобы можно было принять их за часы кого-то другого.
И слишком врезавшиеся мне в память, чтобы я, как и Костя, их не узнала.
Воцаряется тишина, и это хуже, чем грохот. И кого-то, кто стучит в двери, она пугает так же сильно, как и меня.
Костя рассматривает часы, крутит их из стороны в сторону, а потом бросает на меня лихорадочный взгляд и со странной, дрожащей улыбкой зачем-то мне сообщает:
— Браслет из платины, два багетных бриллианта, противоударные, водонепроницаемость и хронометр с функцией автоматического подзавода… Сорок пять тысяч баксов…
Улыбка становится шире и сменяется смехом.
— Сорок пять тысяч баксов! — Костя вцепляется пальцами в свои волосы, с силой их тянет, наверное, пытаясь притупить ту боль, которая съедает его изнутри и рвется наружу через потерянный взгляд. — Маш, сорок пять тысяч баксов, прикинь! Приличная сумма, чтобы…
Он не успевает договорить, но я уже сжимаюсь от тех слов, которые маскируются новым хохотом и тонут в ударе, идущем от двери. Машинально перевожу взгляд на звук, с трудом концентрируюсь, чтобы понять, что это врывается Влад. Он застывает на пороге, оценивает обстановку, находит взглядом меня и требует:
— Мария, выйди.
Я отталкиваюсь от подоконника, скребу тапочками по полу словно старуха, и успеваю сделать всего пару неуклюжих шагов, когда Костя снова заходится хохотом.
— Какая послушная, — тянет он, наблюдая за моим отступлением. — С первого слова… А всего-то и надо было залезть в твои трусики и расшевелить тебя пальцем!
— Мария, выйди, — не глядя на меня, подгоняет хозяин дома.
Я выныриваю из оцепенения, пытаюсь сбросить с себя путы обиды и разочарования, которыми Костя хочет меня удержать. Но нет, я здесь не нужна. Мне рядом не место… лучше правда уйти, и…
Я уже на пороге, когда слышу, как в комнате снова что-то с грохотом падает, раздаются звуки какой-то возни, а потом опускается тишина, делая громче дыхание, и болезненней — шепот:
— Твои часы, Влад… Помнишь, ты смеялся, а я говорил, что я найду что-то, что тебе тоже понравится, что-то, что ты тоже захочешь до боли в зубах… Ты не верил. А я говорил, что найду это первым! Ты поставил на кон эти часы, и вот…
Я медленно ползу от двери, не желая слышать, не желая понимать, не желая принимать, что все, что я слышу — правда. И заставляя память не прокручивать десятки раз в голове: «Что-то… что-то…». Что-то — это не живой человек, это вещь, а я…
— Я ведь выиграл! — надрывно смеется Костя. — Нашел то, что тебе понравилось, захотелось. И ты проиграл не один раз, а два! Потому что я уже взял это! Понял ты?! Я это взял!
Я слышу тихий голос Влада, удивляясь, как ему удается оставаться спокойным. А впрочем… почему я думаю, что его это как-то заденет, что ему есть какое-то дело до того, что я все это слышу. И теперь знаю, что я — просто приз в отношениях братьев, спор, что я — неодушевленный предмет, который можно не просто взять, но и растоптать его.
Медленно, наощупь, все так же глядя на открытую дверь, спускаюсь по ступенькам огромного, тихого дома.
Вздрагиваю от нового звона, закрываю уши от нового приступа смеха и срываюсь на стремительный бег, когда слышу:
— Забери их! Слышишь, забери их себе! Я взял больше! Взял то, что хотелось тебе! Она уже…
Я несусь по полутемному дому, рывком открываю дверь, отбиваюсь от дворецкого, который пытается уговорить меня сначала одеться. Кажется, он все-таки умудряется в последний момент накинуть мне на плечи пуховик, но тот слетает, едва я все-таки вырываюсь на улицу.
Первое, что я вижу — в стороне, у огромной ели, взгляды всех тех, кто был на этих каникулах. У каждого в руке телефон, лица опущены, с них сверкают глаза, которые, кажется, меня обвиняют.
— Маша… — ко мне бросается Алина, и это последняя капля.
Они знают…
Все они знают, для чего именно я приехала с женихом к его старшему брату…
О чем я думаю в тот момент, когда срываюсь на стремительный бег за ворота? Вряд ли о чем-то конкретном. Я просто не могу оставаться здесь. Не могу посмотреть никому в глаза, не осмелюсь. И я не хочу, чтобы меня догнал тот, кто громко, перепрыгивая через пару ступенек, мчится за мной.
Я слышу его.
И чувствую.
Но я не могу…
Ворота долго не поддаются, как будто оберегая, пытаясь предостеречь, но я успеваю.
И несусь, не глядя, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, не слыша ничего, кроме запаха ели с грейпфрутом. Мне просто нужен глоток свободы, мне просто нужно чуть отдохнуть, я так устала бежать. А в тапках не холодно, в них до чертиков неудобно.
И еще они сильно скользят и такие неловкие…
Но понимаю я это поздно.
Слишком поздно.
Когда не успеваю убраться с дороги, заметив внезапный свет фар.
А потом только чернота надо мной и боль изнутри прорывается наружу, заставляя хрипеть и вынуждая глотать морозный воздух, обжигающий не только легкие, но и внутренности.
Вижу над собой какие-то незнакомые лица мужчин. Слышу, как один из них матерится и вызывает скорую помощь.
Для кого, интересно? А, да, Костя же поранил стопы осколками… правильно… все правильно, ему надо помочь…
Пытаюсь сказать это, и не могу. Пытаюсь подняться, не понимаю, почему я лежу на дороге, и не могу тоже. Наверное, я устала больше, чем думала.