Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья. Страница 30

Прихожу в себя возле овощных полок. Уговариваю сама себя передумать. Несколько раз убираю руку от ярких фруктов, а потом беру один, вдыхаю его запах и не выдерживаю.

Покупаю столько, что трудно и унести.

И еще, не тратя времени на переговоры с собой, покупаю два ароматических масла — грейпфрута и хвои.

После принятия ванны с этими маслами я впервые за год сплю спокойно, без единого сна.

Я не собираюсь думать о том, что это означает. Какая разница, как это называется, если это приносит мне хоть какое-то успокоение?

К тому же, маленькие городки, как и большие, затягивают в себя. Мне кажется, я не успеваю даже обернуться, а вокруг уже происходит много событий. К сожалению, неприятных.

Однажды, возвращаясь с работы, я слышу возле нашей квартиры сильный запах газа. Десяток или сотни раз жму на звонок, схожу с ума от переживаний и паники, пока открывается дверь, и я убеждаюсь, что с родителями все в порядке. Мелькает даже мысль, что мне показалось, но нет. В коридоре запах такой же навязчивый.

К сонным соседям буквально врываемся, полупьяный муж соседки уверяет, что у них все в порядке, но когда я бегу на кухню, обнаруживаю четыре открытые конфорки.

— Да просто забыли, — отмахивается он сонно.

А на следующий день я застаю нашу соседку уже у нас на кухне, в слезах. Она рассказывает моей маме, что ее мужу надоело так жить, надоело содержать троих иждивенцев.

И где-то я его понимаю — три взрослых сына, красивых некогда сына, за быстрый срок превратились в чудовищ. Двое пьют, один все деньги спускает на травку. Не свои деньги, потому что никто из троих не хочет работать.

Но этот страдалец-сосед не подумал о том, что мог взлететь целый дом. Но ладно, весь дом мог и не пострадать, но наша квартира уж точно.

За год, что я в городе, ситуация у соседей лишь ухудшается. У сыновей, то у одного, то у другого, отказывают ноги, иногда за ними приезжает скорая, и увозит в психушку, из которой вскорости выпускают, и все продолжается. Вещи в их квартире редеют. Денег на всех не хватает. Муж бесится.

Однажды у него сдают нервы, и в момент, когда жена защищает сыновей, он наносит ей удар в живот кухонным ножом. Сыновей дома нет, несмотря на то, что это выходной день — для них дни не имеют значения, выпросив часть зарплаты у мамы, они несутся угождать своим слабостям.

Вряд ли я когда-нибудь забуду картину, как у нас на пороге стоит мужик в семейных трусах, с его ладоней стекает кровь, и он говорит моей маме:

— Я убил ее… помоги, я убил ее…

И я уж точно никогда не забуду, как моя добрая, моя самая любимая мама, не думая о собственной безопасности, отталкивает его и вбегает в его квартиру. А следом — папа и я.

Потому что там наша мама.

Потому что даже если сосед решит продолжить кровавое дело — теперь-то уж что, мы не можем оставить маму.

Пожалуй, впервые за долгое время я позволяю своим эмоциям не просто проснуться, а взять верх надо мной.

Дальнейшее просто ужасно — соседку увозит скорая, она прижимает рукой кровоточащую на животе рану, повторяя одно и то же:

— Он случайно… он не хотел…

А у двери сидит ее муж, так же, в трусах, и безжизненно, в момент протрезвевшим взглядом, смотрит на людей, не понимая, что делает скорая и полиция в его квартире и куда увозят жену.

Все это настолько ужасно, что я не могу избавиться от одних и тех же видений. Не могу переключиться на что-то другое. И просто щелкаю пультом, гоняя канал за каналом. Пока звонок мобильного не заставляет меня снова вернуться в реальность.

— Привет, Маша, — говорит Николя.

Мы нечасто созваниваемся. Помню свое удивление, когда он позвонил первый раз, но его, казалось, действительно интересовало: как я устроилась, как моя новая жизнь, какие дальнейшие планы. И он напоминал о себе в любой праздник: Рождество, День Ангела, день студента, восьмое марта.

— Привет, — отзываюсь я, пытаясь припомнить, какой праздник я опять пропустила.

Разговор с ним отвлекает от мыслей о том, что случилось в соседней квартире. Я словно делаю глоток из другой, прошлой жизни, которая бурлила совсем другими эмоциями.

Он рассказывает о выставке, организация которой — уже решенный вопрос, даже спонсор нашелся, надо только чуть подождать и всерьез заняться организацией. Я хвалю его, пытаюсь изобразить радость, но хило выходит, и это понимаем мы оба. И я уже уверена, что он позвонил для того, чтобы выговориться, и наш очередной короткий разговор подошел к логическому концу, когда Николя после паузы сообщает трагическим голосом:

— Маш, Костя решил жениться.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 22

Я медленно выдыхаю, когда понимаю, что меня не скручивает в тугой узел, как я ожидала. Просто что-то саднит внутри, ноет, как не смертельная рана, которая заживает. Мне кажется, Николя даже через разделяющие нас города как-то чувствует мою улыбку и немного теряется.

Он невпопад говорит, что на этот раз у Костика все всерьез, и что девушка хорошая, ее все одобряют.

— Даже Влад, — добавляет он.

Я слышу разочарованный вздох, когда вместо того, чтобы поинтересоваться именем будущей невесты или выпросить дату свадьбы и точное место регистрации, возвращаю разговор к будущей выставке Николя.

Пока художник вновь углубляется в любимую тему, я отвожу телефон чуть в сторону и пытаюсь пропихнуть колючего ежа, который образовался во рту. Потом смиряюсь, решив, что простыла. И упорно жду первые признаки простуды, даже приготовила себе чай.

Но так и ухожу спать, ни с чем, кроме упрямого ежика.

А ночью мне снится сон, в котором перестают мелькать смутные намеки и образы. В нем впервые появляются лица людей. Вернее, лицо одного человека — черноволосого, с перебитым носом и стальными глазами.

Мне кажется, я никогда не видела Влада так ярко, в деталях, никогда не замечала, что при улыбке уголок его верхней губы приподнимается кривовато, как с непривычки. Не обращала внимания, что у него есть морщинка на лбу, довольно глубокая, как линия жизни. И что он любит сидеть в кресле, расслабленно опустив руку вниз, а по дому предпочитает ходить босиком.

Утром я чувствую себя совершенно разбитой, но желание выспаться этой ночью не исполняется. Потому что сон меняется, но главный герой тот же самый. И такое чувство, что он не просто мне снится, а выпивает меня, вынуждая думать о себе, нырять в прошлое, придумывать то, чего нет.

Но, говорят, ко всему привыкаешь. И я привыкла. Сон — не реальность, с этим жить можно.

Так странно — с этим мужчиной мы в реальности обменялись максимум десятком фраз, точно не больше. А во сне и ссорились, и общались до хрипа, и расходились, чтобы в новом сне опять друг с другом сойтись, и опять — до стона и хрипоты…

Ночью я словно проживаю другую жизнь, а две жизни для одного человека, пожалуй, уже слишком много. И иногда я чувствую усталость и раздражение, которым не могу дать логических объяснений. Пока в какой-то момент не ловлю себя на мысли, что та, вторая жизнь, меня привлекает больше, чем эта.

Понимая, что дальше тянуть невозможно, записываюсь к психологу, говорю с ним о детстве, а потом ухожу, зная, что никогда не вернусь. Моя отдушина — работа, танцы и дом. Именно они помогают взять рваные эмоции под еще более жесткий контроль. Настолько жесткий, что у кого-то это даже вызывает легкую зависть.

— И все-то ты успеваешь, — говорит сосед, как-то встретив меня на лестнице. — Живешь полной жизнью.

Я смотрю на него и вижу не парня, которому двадцать пять и по которому сходили с ума все мои одноклассницы, а уставшего старика. Затуманенные дурью глаза, в которых застыли смиренность и обреченность. Потому ли, что ему жалко мать, которая умирает в больнице. Или просто он понимает, что теперь на дурь никто денег не даст?

— Как оно в большом городе, Маш, — спрашивает он с какой-то детской наивностью услышать всю правду от взрослого, — лучше, светлее?