Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья. Страница 40
Тот факт, который до этого ускользал от меня.
И все-таки я не чувствую, что это она. Не хочу думать, что это она. Не могу думать, что это она.
Я принимаю душ, вода освежает, но от мыслей, в которых я грязну словно в липучем тумане, не избавляет. Не хочу закрываться, не хочу мучить себя нелепыми предположениями. Влад уже знает ответ, я его тоже скоро узнаю. Но я до чертиков соскучилась по Алине.
Мне не хватало ее, я скучала по нашей дружбе, и я снова хочу окунуться в ее жизнерадостность и беспечность, снова хочу прикоснуться к ее непринужденности и свободе.
Хочу с ней увидеться.
Очень.
К телефону просто несусь. Почему-то волнуюсь, пока ищу ее номер, нервничаю, пока пережидаю гудки и уже открываю рот, чтобы сказать, вот так, не таясь, что пора бы ей спускаться со своих гор, потому что я ужасно скучаю по ней, мне просто невмоготу без ее веселья, когда понимаю, что у того, кто ответил, голос не Алины — чужой.
— Да… — повторяет несколько раздраженно и глухо голос незнакомой мне женщины.
— Добрый день, — справившись с изумлением, говорю я. — Можно услышать Алину?
Там какое-то время молчат, и я думаю, что сейчас связь прервется, потому что, конечно… Конечно, как я сразу не догадалась, что если телефон у кого-то другого, значит, Алина или потеряла его, или его просто украли. Он дорогой, и хотя по современным меркам уже не новый, его можно неплохо спихнуть на толкучке.
— Алины нет, — сообщает мне женщина после паузы. — А вы кто?
— Маша, ее подруга, — зачем-то отчитываюсь. — Извините, что значит «нет»? Она еще не вернулась?
Говорю это и понимаю, что несу полную чушь. Если она не вернулась, откуда у этой женщины телефон? Алина без него и шага не сделает. Разве что в магазин…
Там упрямо молчат, слышатся только вздохи, и я подталкиваю к ответам.
— Извините, — говорю, почему-то волнуясь, — она просто куда-то вышла или… еще в Крыму?
Нет, понятно, что это бред. Хотя, она могла забыть телефон дома, на руках горели билеты, заметила поздно, возвращаться не захотела, и…
Но я ведь звонила ей, и она уже была в Крыму, с телефоном.
Что-то не сходится.
Не понимаю.
Только ощущаю, что у меня снова поднимается температура и меня трусит. Я чуть отодвигаю телефон от уха, наверное, чувствуя, наверное, понимая, что мне лучше не знать и не слышать. Запоздало, но чувствуя…
— Вы врете, — говорит обвинительно женщина сквозь отчетливый всхлип, и вдруг кричит, срываясь на вой. — У моей дочери не было подруг! Никогда! Никогда! Слышите! Ни единой не было! Она слишком красивая, ей всегда все завидовали!
Меня оглушает не это признание, а гудки, которые раздаются, и тишина, которая их сменяет.
Я не хочу, не хочу понимать, не хочу впускать это в свою реальность, но ее разрывает от всего лишь двух слов незнакомой мне женщины. Остальные я даже не замечаю, они не важны.
Только два слова.
«Не было…»
«Не было…»
Набатом по ушам звучит понимание, что они указывают на прошедшее время, а прошедшее время всегда указывает на то… что настоящего… уже нет…
Вот почему телефон Алины у ее матери. Вот почему слышны ее слезы, и этот крик отчаяния.
Нет…
Алины нет…
Руки трусятся, и я с трудом беру телефон, когда он звонит. На секунду внутри что-то радостно вскидывается, когда вижу номер Алины. Я все еще надеюсь, глупо надеюсь, что ошибаюсь, что делаю неправильные выводы — я могу, уже не раз убеждалась.
И я так хочу ошибиться на этот раз. Пожалуйста, Господи, я никогда тебя ни о чем не просила…
— Маша, здравствуйте, — слышу в телефоне уже мужской незнакомый голос, в нем нет волнения, нет переживаний, такое ощущение, что и жизни нет, она держится на таблетках и каплях. — Я — папа Алины. Моя девочка…
И все-таки голос ломается, мужчина тяжело выдыхает и убивает мои надежды следующей фразой:
— Прощание завтра в десять у дома, а похороны в одиннадцать, на Лесном кладбище. Место номер 44, пятый участок. Приходите, Маша. Думаю, Алина хотела бы с вами увидеться. Я знаю… она говорила… она была так рада, что вы помирились.
Телефон выпадает из моих онемевших пальцев.
Не знаю, разбивается или нет. Я бы хотела, чтобы разбился. Хотела. Как будто уничтожение чего-то другого, неважного, сможет вернуть мне подругу. Или хотя бы два года, которые я украла у нашей с ней дружбы.
ГЛАВА 29
Не знаю, как в моих руках оказывается сигарета и почему она не падает вслед за телефоном и зажигалкой, которые лежат у моих ног. Но мысль о смерти Алины не хочет укладываться в голове, она не пропихивается туда даже с сигаретным дымом.
Осенний ветер дует в лицо, разметает мои длинные волосы, и вдруг бросает их вперед с каким-то невнятным хлопком. Сквозь струю сигаретного дыма смотрю на темноволосого мужчину, и не сразу понимаю, что это Влад. Безвольно отдаю сигарету, которую он небрежно выбрасывает куда-то вдаль, на мокрую дорожку у красивого дома. Белого дома, в котором Алина когда-то была бы не против пожить, а теперь…
— Не хочу, чтобы ты брала в рот что-то, кроме еды, воды и моего члена, — слышу категоричный голос хозяина этого самого дома мечты.
И прижимаюсь к нему, обнимаю, царапаю его спину через футболку, в которую он переоделся.
Молчу, качаю головой, когда он пытается поднять мое лицо, и только прижимаюсь сильнее.
Слез нет — в глазах такая же пустыня, как в мыслях, которые отвергают услышанное. Не понимаю, почему смерть приходит за молодыми. Не понимаю, почему всегда так не вовремя, и когда удивительно хочется жить. Новые отношения, чистые, искренние, любовь, о которой Алина запрещала себе даже думать, планы на будущее, и…
В какой-то момент я вновь оказываюсь в коконе из одеяла, и продолжаю кутаться в него, мне мало, так мало тепла. Перестаю барахтаться, только когда меня обнимают теплые руки, и появляется возможность склонить голову на плечо, услышать рядом дыхание, вспомнить, что жизнь есть, она продолжается.
Поднимаю голову, смотрю на то, как несутся по сизому небу такие же облака, как летают мимо разноцветные листья — живые, все еще живые до первого падения, до удара об землю, и жалуюсь на несправедливость:
— Завтра похороны Алины.
Хорошо, что не следует вопросов о том, что случилось и в порядке ли я. Хорошо, что нет каких-то банальных заверений и сожалений.
— Во сколько? — вопрос только по существу.
Я повторяю слова папы Алины, и слышу по существу уже утверждение:
— Я поеду с тобой.
Киваю, пытаюсь что-то говорить, наверное, несу нелепицу, которую не хотела услышать. Обрываю себя и молчу. Опять смотрю за окно, и нехотя позволяю себя отвлечь от этого созерцания, вытянуть за пределы шаткого мира.
Лекарства — надо, машинально их принимаю, когда дает Влад. Еда? Что-то ем, но что, я не помню. И хорошо, что от лекарств тянет в сон. Мне кажется, я сплю целый день, хотя вроде бы и ходила по дому, даже сидела с Владом в гостиной, смотрела на экран телевизора.
Поздно вечером отрешенно смотрю на то, как со мной рядом ложится мужчина, но когда он прижимает меня к себе, сплетаюсь с ним пальцами рук и облегченно выдыхаю. Мне не страшно, когда выключается свет. Не страшно закрывать глаза в темноте. Я падаю в пустоту, не задумываясь, позволяя душе взять короткую передышку.
Утром я так же двигаюсь на автомате, иногда притормаживая. Эмоции словно спят. Я даже не удивляюсь, когда обнаруживаю в комнате свой чемодан, который оставляла у Николя. Копаюсь долго в вещах, откидываю на дно наряд танцовщицы с монетками — он так нелеп в этот день.
У меня мало ярких вещей, поэтому я спокойно надеваю черные джинсы, темно-серую водолазку — с кожаной курткой пойдет. Не на праздник. Влад ограничивается темно-синими брюками и темно-серым свитером. Почти в одинаковой цветовой гамме — отмечаю отстраненно. Единственное, что действительно черное — это джип, на котором мы выезжаем, и дорога, по которой несемся.