Подвиг Андрея Коробицына - Слонимский Михаил Леонидович. Страница 5
Вернулся он сейчас угрюмый и недовольный.
— Пять раз пытался — на шестой раз прошел, — рассказывал он Пекконену. — В отличную вьюгу — и то не удалось. Пробрался ночью по ледоходу. Лед ломается под ногой, сколько раз в полынью окунался, был мокрый снег, гадость… Не понимаю, как жив остался… Наш рыбак на берегу подсушил — и сразу я к вам.
Они сидели в светлой горнице на плетеных стульях и пили коньяк.
Пекконен спросил:
— А вообще-то жизнь как?..
— А вообще-то жизнь как?
Агент поморщился.
— Бьют торговцев налогами, вой идет. Кооперация, совхозы… Промышленность укрепилась… Все заводы дымят…
Он замолчал.
Это был невысокий мужчина, темноволосый и темноглазый, с никогда не улыбающимся лицом, и две резких черты у маленького рта его, как шрамы, стягивали кожу на его щеках. В сером свитере, без пиджака, он сидел, угрюмый и жесткий, и пил коньяк. После разгрома белых армий он, как и Пекконен, стал профессиональным диверсантом.
— Ваша жена должна сманить хоть одного часового, — сказал Пекконен.
Капитан подумал.
— Пусть попробует, — отвечал он кратко.
— Ведь, она — деревенская?
— Крестьянка родом. Плохие я ей вести от родных привез. Богатые люди были, на всю округу знамениты. Хоть и мужики, а образованными, грамотными растили детей. Дочь в вологодскую гимназию отдали — там она кончила гимназию, за меня и вышла. Сын офицером стал. В нашей, деникинской, армии героем был. Вернулся в деревню — перехитрил мужиков, выбрали его было в начальники. А теперь… Загнали его, жизни хотят лишить…
Он замолчал.
— Вот пусть и потолкует о родных местах с советским часовым, — усмехнулся Пекконен.
И он ушел с биноклем и парабеллумом к границе, а капитан улегся спать.
И он ушел к границе.
Но заснуть он не мог.
Вновь и вновь вспоминалось ему путешествие его по советской стране. Вновь видел он русские поля и леса, города и деревни, по которым он ходил, как волк, таясь и скрываясь. Союзников там все меньше и меньше. И он воображал, что произойдет, если удастся дело, в тайну которого Пекконен посвятил его. В Ленинграде, в нескольких десятках километров отсюда, соберутся на праздник десятилетия Октябрьской революции все большевистские вожди. Только бы добраться в эти дни до Ленинграда — и тогда ненависть его найдет удовлетворение, он будет стрелять без промаха. Но переброска через границу должна быть произведена бесшумно и незаметно. Для этого надо будет точно знать все тайны советских пограничников. Надо идти наверняка.
И вновь вспоминал он свой вчерашний ночной переход.
Той ночью прошел снег, быстро тающий на ветру. В городе изобилие снега и зимой не слепит глаза. Снег, задержанный на лету, оседает на крышах и карнизах и только в провалах улиц и площадей ложится под ноги людей, — грязно-черные пятна проступают тут сквозь его ослепительную белизну. Не то — в приморских просторах. Какая слякоть! Какой мрак! По ломающемуся льду то ползком, то на четвереньках, считая себя уже погибшим, в смертельном страхе капитан прорывался через границу. Так целой группе не пройти.
Он даже насморка не получил. Закаленный своей работой, он никогда не болел. Но он был очень напуган. И сейчас, так как все равно заснуть он не мог, он говорил жене:
— Брат твой уже в начальниках не ходит. Прогнали его. Презирают. Всех наших презирают. Я с твоим отцом виделся в Вологде, специально там условились встретиться. Плачет старик. Говорит, смерть пришла, если не поможете.
И он продолжал:
— Нам надо иметь своих людей среди советских пограничников. Хотя бы одного. Мы тогда поможем твоим родным. Все иностранные правительства — за нас. И если удастся нам хороший удар по самой большевистской верхушке, иностранцы тотчас решат дело войной. Сметут большевиков с лица земли. Ты должна сманить этого деревенского парня. Неужели ты не сможешь сделать это? Ты только втяни его — а уж мы выбьем из него все, что нам нужно, все их пограничные тайны. Ужели неграмотный парень, темная деревенщина будет препятствием нам?
Глава VI
Первые задержания
Коробицын проснулся и тотчас же вскочил, поспешно хватая и натягивая сапоги, как при тревоге. Ему привиделось, что он задержал Таланцева и ведет его на заставу. По никакого Таланцева не было. Храпел Козуков, присвистывал Власов, сопел Еремин — все, как и Коробицын, с ночного наряда. Остальные четыре койки чисто прибраны — их хозяева провели ночь на заставе. И так всегда во всех комнатах: на одних койках спят, другие — прибраны уже. Внизу, под горушкой, строится новый дом. Там будет еще веселей.
В распахнутые окна обширной, на восемь коек, комнаты старого, в щелях, дома заставы врывались запахи трав, цветов, смолы, птичий гомон, человечьи звонкие голоса. Невозможно спать в такое прелестное летнее утро.
Под окнами знакомый голос Лисиченки внушал кому-то:
— Боец должен и пешим и конником быть всегда ко всему готовым. А для того и газету полезно почитать. В положенный час спи, отдыхай, гуляй — а газетку все-таки не забудь. В газете про весь мир узнаешь. Слышал, что вчера товарищ комендант и товарищ начальник заставы рассказывали про международное положение? Международное положение — оно у нас вот тут, рядышком, оно к нам через границу рвется…
Другой голос отвечал:
— А вот, товарищ начальник отделения, хотел я вас спросить про Китай…
— Вот пойдем на беседу, потолкуем, вместе газету прочтем, — отвечал Лисиченко, и голос его стал удаляться. — Мы к грамоте с революцией пришли, загоняли нас в невежество и необразованность, так уж теперь учись и учись, чтоб врагу отпор дать. Большие события идут в мире. Нам все знать надо. Мы — граница. Чужой мир — вот он, рядышком…
Голос стих.
Донеслась команда из второго отделения:
— На пле-чо!
Несколько свободных часов впереди у Коробицына. Можно погулять. Упреки Лисиченки Коробицын на свой счет не отнес: он читал и газеты, и книжки и во все любил вдумываться. Погуляет и пойдет в ленинский уголок. Отдых помогает работе.
Граница уже с весны жила в воине — непрестанной и тайной. Враг нападал, выискивая слабые пункты, плохо защищенные места. Враг нападал настойчиво и упрямо, пытаясь прорваться в тыл. Бойцы ожесточались и закалялись в постоянных тревогах и уже бранили всякого, кто пустит остроту вроде:
— Кончу службу — лесником стану: ель от сосны различать научился.
Враг нападал. Советская граница, усиливая охрану, оборонялась.
Коробицын, проходя мимо пирамиды, заметил, что винтовки Бичугина нет. Значит, он на стрельбище или в наряде. А очень хочется погулять с ним вместе.
Среди новичков Бичугин уже имел задержание. Он задержал разведчика, шедшего к первомайским праздникам. Имели задержание и Новиков, и Козуков, и Шорников, и другие. Но у Коробицына, как и у большинства бойцов, задержаний не было. Один только раз, в самую смену, он заметил пришедшую с того берега на наш луг корову и пригнал ее на заставу. Корову передали обратно, совершив все полагающиеся при этом процедуры.
Ночью, когда взошла луна, опять выходила к берегу девица, та самая, которая уже несколько раз улыбалась ему с той, не нашей стороны. Она приманивала его, шептала ему ласковые слова, и он опять рапортовал о ней начальнику заставы. Теперь носила она красный ситцевый сарафан, а голову покрывала косыночкой. И когда он замечал ее, руки крепче обычного сжимали винтовку, а зрение и слух напрягались.
— Гадюка, — жаловался он товарищам.
И написал о ней Зине.
Сейчас он опять вспомнил об этой чужой девице, что хотела прельстить его.