Подвиг Андрея Коробицына - Слонимский Михаил Леонидович. Страница 6
— Гадюка, — бормотал он, — из родии таланцевской, что ли? Черт ее поймет…
Почему именно к нему пристала она? В этом было что-то нехорошее и смешное. Вот уже несколько месяцев он на границе, его товарищи уже имеют задержания, — а он? Он живет без подвига.
Болгасов, земляк его, тоже не имел еще задержаний. Но зато он обнаружил в лесной науке немалое остроумие. Нашел он раз, например, дырявое ведро и привесил его в проходе меж колючей проволокой, там, где граница отходила от речушки. Не прошло и пяти ночей, как зазвенело в лесу, и подбежавший часовой настиг заграничного человека, лежавшего ничком почти в беспамятстве от страха. Внезапный звон так напугал его, готового в крайнем напряжении ко всему, кроме этого неожиданного колокола, что он упал чуть ли не в обмороке.
Размышления Коробицына были прерваны Серым, который, подойдя, сказал ему:
— Слышал? Земляк-то твой Болгасов что совершил! Крупного шпиона задержал.
Серый говорил правду.
Болгасов сегодня отличился. Он был в утренней смене. Внезапно нарушитель поднялся перед ним во весь рост и пригрозил:
— За мной еще семнадцать идут!
— За мной еще семнадцать идут!
— А хоть бы и сто семнадцать! — отвечал Болгасов и задержал нарушителя.
Дав тревогу, он отправил нарушителя на заставу, а сам остался ждать остальных семнадцать. Начальник заставы благодарил его и объяснил, что своими семнадцатью враг хотел испугать его.
Когда Болгасов пришел с поста на заставу, Коробицын с уважением глядел на него.
Болгасов был герой!
И подвиг-то свои Болгасов совершил на том самом посту, на котором сменил Коробицына, спустя каких-нибудь полчаса после смены.
Коробицыну явно не везло.
Несколько месяцев на границе — и ни одного задержания.
Глава VII
Провокация
— Ничего у вас, красавица, не выходит, — говорил Пекконен презрительно. — Придется вам помочь. Средство будет крепкое, и если у вас, мадам, и после этого сорвется, то…
Он не кончил.
— Пришла пора с этим парнем потолковать, — добавил он, помолчав. — С этим ли, с другим ли — но языка нам добыть нужно, хоть умри.
Утром к семи часам Коробицын вышел на береговой пост.
Утро было сырое, мокрое — ночью прошел дождь. Росистый туман еще не сошел с берегов. Прозрачной дымкой он стлался, медленно подымаясь кверху и рассеиваясь.
Все было тихо и спокойно вокруг.
Вдруг выстрели — один за другим — послышались на чужом берегу.
Выстрелы донеслись до заставы, и тотчас же раздалась команда на тревогу:
— В ружье!
Бойцы бросились к винтовкам, на ходу туго стягивая поясом гимнастерки, и в миг опустела пирамида.
Коробицын, затаившись в секрете, слушал в чрезвычайном напряжении.
Стрельба продолжалась. На советскую сторону пули не ложились. Стреляли с того берега в тыл сопредельной стороны. Но никого не было видно там.
Советский берег тих и спокоен. Выстрелы прекратились.
И вдруг Коробицын явственно услышал знакомый женский шепот:
— Помогите… товарищи…
Он видел, как из трави поднялась голова той самой женщины, которая столько раз уже появлялась на том берегу. Голова показалась на миг и тотчас же бессильно упала. Ранена женщина, что ли?
Женский голос, слабея, звал на помощь. Коробицын недвижно лежал в секрете. Но на миг иначе представилось ему дело, чем он думал до сих пор. Ведь, могло случиться, что девица эта хотела перебежать от худой жизни, по ней открыли стрельбу, спутников ее убили, ее ранили, она тихо доползла до берега и вот лежит в нескольких шагах, бедная… Еще бы немножко ей проползти, и не было бы нарушения границы, если б помочь ей…
Коробицын чувствовал, как подполз и затаился рядом с ним Лисиченко. Он глянул на командира отделения. Но тот, поняв все, что испытывал молодой красноармеец, молча покачал головой.
Они лежали неподвижно и слушали.
Они лежали неподвижно и слушали.
Вдруг Лисиченко легонько толкнул Коробицына в бок, кивнув на тот берег. Там, откуда доносился женский шепот, трава зашевелилась.
— Домой ползет, — шепнул Лисиченко.
Вдруг женщина встала во весь рост. Лицо ее было изуродовано злобой.
— Негодяи! — закричала она. — Мерзавцы! Всех вас перестрелять!
Пекконен поджидал ее в лесу.
— И тут не смогла, — сказал он злобно.
И наотмашь ударил ее по лицу.
Женщина упала наземь, с ужасом глядя на дуло направленного на нее парабеллума.
— Сгорела, — промолвил Пекконен спокойно. — Больше не годишься.
Он поиграл револьвером, но не выстрелил — муж этой женщины был нужен ему.
А на нашей стороне в лесу стояли начальник заставы и прискакавший на тревогу комендант, низкорослый, с круглым туловищем, полнолицый человек, у которого, когда он снимал фуражку, сразу вставали волосы на голове. Если начальник заставы наизусть знал каждую травку на своем небольшом отрезке, то комендант держал в своей круглой голове обширный кусок протяжением в несколько десятков километров.
— Провокация, — сказал начальник заставы. — Сколько служил в органах — а такого еще не видел. Хотели приманить нервного бойца.
— Еще такой момент, что у нас — новички, — добавил комендант.
— На основании практической работы скажу, что это — Пекконен, — отвечал начальник заставы. — Большой наглец.
— Расчет на нервность, — сказал комендант. — После смены надо собрать бойцов. Проведем беседу.
Они пошли вверх на холм по извилистой тропе. Зеленый, тонконогий, похожий на кузнечика, начальник заставы с трудом применял свой шаг к короткому шагу шедшего впереди коменданта. И нарочно заговорили они, чтобы привести в ясность и спокойствие свои мысли и чувства, о мирных, не относящихся к только что происшедшему событию вещах.
— За грибами все лето хотел, — сказал комендант, — да куда тут до грибов! Уж и подосиновики скоро сойдут, а Чемберлены всё мешают…
— А мои бойцы ходили, — отозвался начальник заставы. — И по грибы, и по ягоды. Есть у меня боец Коробицын…
— Знаю, знаю.
— …вот он любитель грибы и ягоды собирать. Раз полное ведро морошки принес. Всю заставу кормил. Сынишку моего приучил тоже.
Они говорили о мирных делах, но в каждой кровинке их жила настороженность. Разбор операции врага еще предстоял, и они не торопились высказывать свои соображения и планы по этому поводу. Комендант готовил в уме своем срочный рапорт в штаб отряда. Он задел головой о ветку, фуражка свалилась, и волосы тотчас же дыбом встали на его голове.
После обеда в ленинском уголке собирались бойцы.
— Мы у себя строим социализм, — говорил Бичугин Коробицыну, идя на собрание, — и не только себе в помощь это делаем, а и заграничных наших братьев обучаем, как вести себя, как за себя бороться. Каждый народ волен определить свою судьбу. А нас не было бы — надежды люди лишились бы. Наша родина, Андрюша, для всех трудящихся пример и надежда. Нарушителей мы задерживаем — этим мы свою родину обеспечиваем, мирное строительство наше, и заграничным беднякам помогаем.
На собрании, которое превратилось в митинг, Коробицын впервые взял слово.
— Наше сердце болит за бедняков сопредельной стороны, — сказал он. — Мы человеком врага не назовем. Бешеный враг играет на наших святых чувствах, пускает лживый женский шепот о помощи. Но мы учимся разгадать лживость от правды. Враг идет к нам коварной тропой, от его руки худо нашим сопредельным братьям. Укрепим же и для них, бедняков всех стран, нашу родину, чтоб светила на весь мир и всем народам. Большевистская партия вынула нас из черной избы и поставила на ноги, и мечтается нам впереди большой подвиг. И если нет еще у кого из нас задержаний, то потому это, что наша граница крепка и враг боится переступать ее часто. Будем же, товарищи, работать все на «отлично», и границу нашу замкнем по-большевистски, по-чекистски на замок.