Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 118

И ведь редко же бывает, чтобы после родной обрести такую заботливую и нежную, но чужую мать? Ведь не обделяла та его. И хотя госпожа с его матерью были отнюдь не родственницами: не всегда ладят дочь хозяина и другая его жена. А госпожа и мать его ладили.

Жили в роскоши, не нуждались. И еда была, и покои свои. Мог любую рукопись найти прочитать или заказать себе копию. Даже, пожалуй, был Синдзигаку наследник у хозяина поместья. Сын был только у младшей жены господина. Только он один.

И казалось бы, ну, чего уж больше? Что за сердце у него такое жадное?.. Может, жадное до любви? Может, пришла пора?..

Но манил его мрак ночной больше лиц смазливых служанок.

И манило что-то. А что? Сам не знал.

Так и заболел, не дождавшись ничего. Разочаровавшись во всем.

Та зима в Киото была страшная. Он угасал. Сам понимал, что у тела сил уже нету, что последним может стать рассвет любого дня. Хотя все еще мечтал уйти в ночной темноте. Уйти далеко-далеко. Стать свободным.

И словно грохотом грома, вспышкою молнии прозвучали слова Фудзиюмэ о той зловещей усадьбе с Пятой линии! О той таинственной усадьбе! О, как сердце затрепетало вдруг! Как музыка заиграла в душе! Словно он спал — и проснулся вдруг. Словно он был голодным — и еду вдруг увидел! Все обмерло внутри, а в миг следующий все внутри запело, затрепетало.

Там! Там было что-то не то! Может, там была дверь в неведомое?..

Он не мог с дня того жить как жил. Он не мог уже даже умереть! Он! Он обязан был сам сходить туда и посмотреть! О, как он мог пройти мимо дома того прежде? Ведь ходил по ночам. Ведь смотрел иногда на покосившийся в паре мест забор, на трещину в нем. Смотрел на заросли, которыми и сад, и дома заросли. Интересно было, что там за заросли? Но, впрочем, чего ожидать от старой заброшенной усадьбы? И обходил мимо. Но… но тогда он еще мог ходить! Он бы мог зайти! Если бы знал… о, как хотелось дожить! Дожить до того дня… нет, ночью одной хотя бы подняться с постели и дойти! В ту усадьбу, в которой скрывается какой-то неведомый мир. Говорят, люди там не живут. Людям только горе и пустота. Но там жил кто-то из нелюдей. Там был спрятан вход в их логово. Мир нелюдей… каково там?.. Каково?!

Но Синдзигаку видел, как расстроилась любимая сестра, увидев интерес его к тому страшному месту. Страшно интересному. И еще Сюэмиро донес, что сестра ночей уже не спит — шьет и вышивает Синдзигаку подарок. Человек неблагодарный не лучше чудовища. Тем более, если времени не хватит уже, чтобы в ответ одарить.

И потому, смирившись, стал делать дядя молодой подарок своей племяннице. Красиво как мог. Вроде он прежде не брал сам иглы. Только видел как вышивала мать — матушка приемная — и служанки с сестрами.

Но он был одаренным во всем — и в том тоже несказанная была милость судьбы и его везение — только взял впервые ткань и нитку и что-то красивое сотворил. Вот ведь Сюэмиро и не поверил, что в ту ночь Синдзигаку вышивал в первый лишь раз.

И вроде при всех таких качествах, да с дивною красотою внешней, чего уже больше желать?

Но болезнь, придя, всю красоту утянула, будто стянула с плеч, как кимоно. Пояс развязав доверия себе. Слуги отказывались приносить бронзовое зеркало. Но, впрочем, и в чаше с лекарством, и в чаше супа видел он свое лицо, ставшее ужасным. Больше не осталось красоты у него. Может, то наказание за то, что был неблагодарным?..

Но… но дожить бы! Увидеть бы, что скрывается в усадьбе за тенью полной луны!

Оставалось только молчать. Остаться никем не понятым. Делать подарок малышке, которая даже урода хотела сделать счастливым, чем-то диковинным одарить, сшитым из красивых узоров, собственных слез и бессонных ночей. Между стежков прошивала свою собственную жизнь Фудзиюмэ. Свои жизненные силы.

Он еще не видел того дара, но почему-то уверен был, что он будет прекрасным. Если он все же его увидит. Но, главное, чтоб согрелась заботой его сестра. И, хвала богам, что так гладко и изящно ложились стежки в его страшных худых руках! Даже ослабшее тело, окутанное заботой чужой искренности и доброты, сил наскребло на ответный подарок лишь. Лишь бы успеть! Одарить! Увидеть улыбку на миловидном лице ее. Увидеть наконец-то ее, похудевшую за эту зиму, счастливой. Лишь бы… подняться с постели надоевшей ночью — и уйти. Уйти в темноту. Вдохнуть ночного воздуха полной грудью, принять ночной свежести в душу и на кончики ресниц. Распустить петли волос, да пуская по ветру пряди и концы их… волосы ветру отдать. Стать свободным! Наконец-то уйти! Но куда?..

Так прошла зима. И откуда-то взялись у тела силы, чтобы доделать ответный дар. Прежде того, как она подготовит свой. Прятать его под одеяниями на своей постели, таинственно улыбаясь, когда сестренка прибегала его навестить. Вроде уже молодая девушка, но что-то по ней не видно, что еще поняла. Детство уже закончилось. Или… сил душа получил иных лишь?.. Потому что отчаянно захотелось выжить и убежать. Дойти до усадьбы на Пятой линии! Когда будет мягко сиять на небе полная луна! Уйти без фонаря — и брести по знакомым улицам. Слушая тихие шорохи. Уклоняясь от поздно идущих людей. Дойти до таинственного того поместья. Смело зайти в темноту. Увидеть, что там?..

Страшная та была зима в Киото. Но он выжил.

Он увидел улыбку счастливую на устах Фудзиюмэ, когда на ее подарок он, улыбаясь, достал из рукава свой. Он любовался ее подарком — изящно вышитым. Где по белому шелку было столько нежно-сиреневых соцветий глициний, что наряд сам весь можно было счесть за сиреневый! Это же сколько трудов приложила она! Просто чтобы его порадовать! Брата своего уродливого. Или… не брата? Она как-то странно на него смотрела в последнее время. Но Синдзигаку не задумывался особо о том.

Его манила усадьба с Пятой линии.

Страшно манила.

Так, что он забыл обо всем.

Забыл, что он — наследник семьи кугэ. Семьи достойной. Забыл, что он вырос и смог жить. Забыл даже о том, что красота вернулась к телу окрепшему — вот уже где повезло! И не всем везло, как ему. Слуги шептались — а он хорошо их слышал — что молодому господину несказанно, сказочно повезло. Но он помнил лишь ее: усадьбу с Пятой линии. Он хотел встретиться только с ней!

Прошло лето в лоне семьи. Прошла отчасти осень.

Ноги окрепли настолько, что он уже ходил. Сначала в сад. Потом — и по городу. Днем. В сопровождении крепкого молодого слуги. Хотя, кажется, еще семь крепких парней на отделении следили за ним, готовые помочь, чуть что. Но это было не то. Днем мир был не такой.

Прошел седьмой день Седьмого лунного месяца. Праздник небесной Ткачихи и ее любимого пастуха. В том году ясная была ночь и, говорят, на ночь одну они смогли встретиться, когда возлюбленная прошла по сорочьему мосту.

А на шестнадцатый лунный день он ушел. Долго не мог уснуть. А потом прорвался сквозь седзи, плохо закрытые, лунный луч. Все в нем перевернул.

Это было озарение. Это была буря, поднявшаяся где-то внутри. Ночь. Ночь полнолуния. Не медлить! Убежать! Уйти!

Он ушел в белом кимоно трех слоев, в котором спал. Он убежал с волосами распущенными. Он так легко и неслышно шел, что слуги-стражники его не услышали. О, как хорошо! Как ему повезло!

И Синдзигаку несказанно счастливый выплыл на улицу.

Бешено билось сердце. Ноги шли все быстрей и быстрей. Люди встречные — немногочисленные — не могли остановить, не могли помочь ему забыть. Да он и не хотел!

Сам не заметил как дошел до Пятой линии. Задыхаясь, взволнованный, он нашел тот разрушающийся забор. Дыру огромную, как будто зимой обнажившую проход до него. О, как встревожено билось сердце! Может… это любовь?.. К неведомому?..

Он ушел во мрак поместья. Но умело между зарослей скользил, не разодрав совсем одежду. Тело уже поняло, но он сам не заметил, взволнованный: не были помехою ему объятия темноты. Да, во мраке ночном все иначе виделось. Но мрак для него в этот год, в этом месяце стал каким-то другим.

Вот, заворот усадьбы. Веранда с колоннами, крышею. Может быть, та, зловещая, о которой сестра говорила? И которой так страшно боялись люди? О, как тут красиво! И этот запах…