Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 153

С того первого и яркого своего выступления моя дочь притихла. Она пряталась от репортеров за моей спиной, от вспышек камер и от благодарных рук пассажиров, тех, которые возвращались, искали нас, чтобы сказать ей спасибо.

— Как вы додумались до такого? — расспрашивали притихшую Юмэ.

— Это получилось как лебединая песня! — пылко сказал другой журналист, европеец, если я правильно его понял.

Я, к стыду моему, никогда не слышал, как поют лебеди, хотя много раз видел их зимой.

— Мне больше нравятся чайки, — робко сказала Юмэ из-за моей спины, сжимая ручонками мой пиджак и пряча за моей спиной свое лицо.

И, хотя по сравнению с заморскими журналистами я был намного ниже и худей, однако же для дочурки спина моя в тот день получилась надежной защитой, за которой она цунами из журналистов и их вопросов перетерпела.

Мы уходили в номер, я звонил Митико, потом, убедившись, что у нее все хорошо и что она знает, что у нас все хорошо, без сил падал на кровать. Смыкал веки, чтобы снова упасть в катастрофу и волнения пассажиров, чтобы снова услышать, как гаснет свет и в затянувшемся напуганном мраке внезапно раздается светлая песня, спетая чистым голосом. Песня без слов…

Последний день конференции был покороче: понедельник, всем уже надо было расходится на работу, по родным своим больницам и пациентам — и мы с Юмэ наконец-то выбрались на прогулку по немецкому городу. Правда, сил у меня идти куда-то далеко уже не было, да и Юмэ как-то притихла. Она вообще была какая-то притихшая на чужой земле, шла, прижавшись ко мне, сжимая мой большой палец как в детстве или ухватившись за край моего пиджака. Ну да это путешествие и этот полет изрядно нас вымотали. Хотя я бы хотел каждую ночь гасить свет моей комнаты и погружаться в падение во мрак, внезапно освещенный ее песней…

В аэропорту Нихон нас встречало много людей. Хотя я подозревал, что героем был не я, а одна храбрая японская девочка, отвлекшая людей и, может, спасшая их от большей потери, разрушив их панику.

Гордился ли я ей, когда ее восторженно обступили наши соотечественники, а многочисленные руки и цепкие глаза ловили под прицел объективов? Гордился, разумеется. Такая маленькая, а уже стала известнее своего отца. Да и она, оказавшись на родной земле, заметно оживилась. Да на вопросы журналистов — уже своих — и на родном языке отвечала вполне бойко. Хотя слова от волнения немного путала.

— Да, она любит петь.

— Нет, она летает в первый раз.

— Было ли страшно, когда самолет взлетел?

— Нет, не было.

— То есть, вам понравилось летать?

— Да, это было здорово! Такое чувство, когда самолет взлетает… такое… знакомое…

— Было ли вам страшно, когда началась паника?

— Да, пожалуй.

— Но что же вас вдохновило запеть?

— Такое чувство… такое чувство… — Юмэ прижала ладошку к худенькой груди. — Что это надо было сделать.

— Будете ли вы снова летать на самолете?

— Разве что во сне. Я часто летаю во сне, — девочка засмеялась. — То есть, нет. Вру. Простите, господин репортер. Я еще буду летать. Я еще хочу увидеть весь свет. Еще раз. А не только во снах и на фото в газетах.

Поняв, что слава мою дочь с ног не сбила, да и ее оживленное лицо журналистов и зрителей, вольных и невольных, интересует больше моего, я робко отступил в сторону. Люди тот час же воспользовались возможностью оказаться поближе к храброй девочке и засыпать ее шквалом новых вопросов и блеском новых вспышек. Многие тянулись сфотографироваться с ней, а она не хотела лишать их такой радости. Или просто держалась и улыбалась от вежливости. Даже оказавшись совсем одна в море бушующих рук, глаз и ртов, с волнами вздымающихся и опускающихся мобильных телефонов.

Вздохнув, я отступил еще дальше назад. Намеревался найти автомат и выпить чашечку кофе. А лучше две. Потом вернусь за ней — надо уже вернуть ее домой. Митико, наверное, уже волнуется. По новостям-то могли уже объявить, что мы вернулись на родину. Даже если не по центральному каналу. Соседи, если что, донесут.

Вот только… будут ли и позже ее одноклассники с нею дружелюбными? Не будут ли завидовать?.. Люди не любят тех, кто не как все. Дети особенно. Странно, что подростков и юных потом бросает в другую крайность. Да, собственно, весь этот мир такой: людей и явления постоянно бросает в другую крайность, когда они достигают пика в чем-то одном. То японцы закрываются от влияния европейцев, то европейцы снова к нам лезут, а мы активно начинаем у них учиться. То европейцы охотятся на ведьм, то ведьмы становятся излюбленными героями детей и взрослых, пестрят со всевозможных обложек книг и фильмов.

— Господи Такэси! Господин Такэси!

Стоило мне почти дойти до кофейного автомата, как молодой соотечественник с огромным букетом цветов мне дорогу преградил. Кажется, я разозлился на него больше, чем на загоревшийся двигатель самолета. От крепкого запаха лилий с его букета сморщил нос и невольно чихнул.

— Простите, я вовсе не знал, что у вас на них аллергия, — смущенный молодой человек со смутно знакомым лицом торопливо спрятал букет за спину, впрочем, прежде он выбрал его столь большим, что тот за его спину целиком не лез. — Столько всего учел, а вот это… ох, простите!

— Это Юмэ? — со вздохом спросил я. — Я передам.

Мы посмотрели на волнующееся человеческое море и гребни волн из поднимающихся и опускающихся мобильных телефонов.

— Нет, это вам! — неожиданно произнес он, несказанно меня удивив. — Вы, верно, меня совсем не помните… да это и к лучшему. Я только… — запнулся и взгляд, робея, опустил. — Я только хотел сказать вам спасибо. И извиниться. Да, я хотел извиниться за весь этот самолет.

— Простите, я вас не совсем понял.

Я невольно сдвинулся к источнику кофейного запаха. Он понял и сразу отступил. Хотя маячил возле, покуда я добывал себе божественный напиток. Но вежливо ждал, покуда я, смакуя, медленно пил. Да, кажется, лучше было бы открыть бутыль с сакэ?.. Это была сумасшедшая неделя.

— Этот самолет… он, как бы так сказать… он мой! — выдохнул он, краснея и задыхаясь.

Букет, видный из-за его спины, задрожал в спрятанных руках.

— Этот самолет принадлежит вам? — я вскинул брови, но не удержался от искушения и еще один глоток отпил. — Постойте, вы — начальник авиакомпании? Пришли извиниться? Но почему передо мной? Там ведь несколько вернулось из тех пассажиров. Вам бы, может, еще можно их сразу поймать в здании аэропорта.

— Нет, этот самолет… я вовсе не начальник, — он смущенно двинул ноздрями. — Хотя он принадлежит мне.

— Для миллионера вы слишком нервный.

Это было не хорошо, но его смущение меня забавляло. Или я после кофе расслабился и раздобрел? Так хорошо: люди шумят в стороне, я стою один, стаканчик любимого мокка в руке — и от его аромата и тепла меня никто не отвлекает. Ну, почти никто. Но что ему все-таки от меня надо?..

— Я сделал этот самолет! — выпалил он, задыхаясь от ужаса.

И смотрел на меня так, словно ждал, когда я воткну лезвие ему в живот. Должно быть, бедолагу уже замучили сотрудники аэрофлота и начальники его предприятия.

— Вас уволили? — со вздохом уточнил я, сдвинул брови, когда он напрягся. — Молодой человек, надеюсь, вы не собираетесь наложить на себя руки? Я понимаю, что ситуация критическая, но, будучи врачом, я подобных действий не одобряю. Даже если вам все равно, мы каждый раз расстраиваемся, когда кого-то не спасли. И к нам же ходят ваши огорченные родственники с упреками. Или, хуже, жутко ругаются в стенах больницы, выясняя, кто больше был виноват, — меня передернуло от свежих воспоминаний. — Короче говоря, это ужасное дело.

— Нет, что вы! — он взмахнул букетом, заставив меня отшатнуться.

Каким-то чудом я не расплескал оставшуюся половину кофе. И сейчас отчаянно прижимал его к себе. Просто… когда еще выдастся свободная и спокойная минута?.. Ну, относительно спокойная.

— Я бы не посмел… я бы никогда не посмел выкинуть жизнь, которую вы мне подарили!