Будь со мной (СИ) - Зингер Татьяна. Страница 22

Она несла полный бред про какую-то Нину, непонятных мужиков, мертвых людей в заброшенных ангарах. Молила о приюте, задыхаясь, твердила про убитого Демьяна. Девчонка определенно сошла с ума.

Игнатьев сбросил с себя её руки, когда она попыталась схватить его за плечи, и набрал номер телефона. Спустя пятнадцать минут за ней приехали. Она зашугано смотрела на людей в белых халатах. Укол помог Лаптевой успокоиться. Медики забрали её с собой, и Игнатьев облегченно выдохнул.

Ему вскоре хоронить жену, которую он же и отправил в мир иной — общение с полоумными наркоманками в его планы не входило.

22

Сначала его везли куда-то на джипе. Разумеется, когда на голову надет мешок, не сильно разберешься, на чем именно ты едешь. Но посадка у машины была высокая, и остатки разума подсказали — джип.

Олеся сбежала. Один из нападающих поднял стрельбу, но почему-то администратор отеля не принял никаких действий. Наверное, ей заплатили за молчание, ну или — что вероятнее, — запугали. По разговору этих двоих Демьян понял: девушка убежала, а тому, который погнался за ней, пес прокусил ногу. Олесю до сих пор не отыскали.

Заскрежетали тормоза. Демьяна выпихнули наружу, и он повалился на землю, не устояв на ногах. Связанные за спиной руки саднило.

— Пошел, — приказал голос сверху. Кто-то поднял его за шкирку.

Демьян лихорадочно соображал, где может находиться. Автомобили не ездили — значит, шоссе далеко. Под ногами земля и хрустит палая листва. Ветер продувает до костей. Что ж, он в лесу — и его закопают.

Они шли недолго. По лицу в мешке то и дело хлестали ветви.

Удар под колени заставил его рухнуть на живот. Дыхание выбилось из легких.

Били его молча. По лицу попадали редко, зато тела не жалели. Чаще — по ребрам, от чего воздух кончался, и Демьян начинал кашлять. Его не оставляла мысль, что бьют в половину силы. Он оставался в сознании. Хотели бы убить — ударили чем-то тяжелым, а не ботинками. Хотели бы убить — молотили по голове. Лишь один раз удар пришелся по носу — тот хрустнул. Стало трудно дышать, а по подбородку потекло теплое.

Его привалили к шершавому стволу дерева и оставили, не сказав напоследок и слова. Он ждал целую вечность. Любое движение причиняло адскую боль. Слух был напряжен до предела. Встать бы он всё равно не смог, да и куда идти в кромешной темноте?

Треснули сломанные ветки.

— Надеюсь, мои мальчики приняли тебя по достоинству? — В бархатном мужском баритоне звучала усмешка. — Прости, что заставил ждать. Итак, Демьян, я прав?

Тот сжал зубы.

— Не очень-то культурно, но я тебя прощаю. — Судя по звуку, мужчина наклонился. — Не буду размениваться на болтовню. От твоего решения зависит, канешь ли ты в лету или пойдешь восвояси. Хорошенько подумай. Ты, мой милый, попал в передрягу по чистой случайности и страдаешь не за что. Поэтому я бы отпустил тебя, но… — Мужчина выдержал паузу. — Есть одно условие, малюсенькая такая просьба, гарант твоей свободы. Ты не должен никогда ни вспоминать, ни искать корни, ни лезть в чьи-то биографии. Забудь имена Олеси Лаптевой и её окружения. Усек?

Мужские пальцы почти ласково взяли его за подбородок. Демьян лишь промычал, потому что любое движение причиняло боль. Он был готов вычеркнуть из памяти всё, связанное с этой женщиной. Она подвела его к пропасти. Он поддался на её уловку единожды, но отныне будет умнее.

— Молодец, — похвалил баритон. — Тебя отвезут обратно с полным комфортом. Надеюсь, больше не встретимся. Мальчики, позаботьтесь о моем новом друге.

Демьяна опять схватили за шиворот. Правое плечо кольнуло как от иглы.

Вокруг расплылась тьма…

23

Два месяца Олеся провела в аду. Она не сразу очухалась, когда её привезли в психиатрическую лечебницу, и поначалу даже обрадовалась. Тут её не достанут никакие бандиты. Лысый врач в толстых очках долго копался в прошлом новой пациентки, а Олеся была честна. Он переспрашивал, кто именно и почему желает её убить, понимающе качал головой. Но не отпустил и не защитил, не вызвал полицию — оставил в унылых серых стенах вместе с несчастными людьми, затерянными в мире своих иллюзий. Он посчитал её ненормальной!

Трижды в день ей приносили таблетки. Утром — желтые, от них подташнивало и кружилась голова; днем — зеленые и белые, горькие на вкус. А вечером — синие, после которых клонило в сон.

Олеся сторонилась обитателей психбольницы. Среди больных были замечательные люди, просто донельзя одинокие; но большинство — полные безумцы. Одна из них, Дашенька, создавала впечатление полностью здоровой двадцатилетней девушки. До тех пор, пока не призналась — ею управляют инопланетные сущности, именно из-за их приказа она и попыталась зарезать родную мать. От здешних таблеток сущности исчезли, что крайне огорчило Дашеньку — она считала их своими друзьями.

А Михаил Иванович Олесе понравился, пускай он и был человеком не от мира сего. Раньше он писал многостраничные романы и когда-то даже пробивался в издательства. Но ему везде отказали. Михаил Иванович подобного предательства простить не мог, ведь он — наместник Бога на земле. Тогда-то коварная жена и сплавила его в психбольницу. Жену он ненавидел, а в целом был премилым старичком. Во время, свободное от творчества, Михаил Иванович рассуждал об искусстве, лучисто улыбался и обещал покатать Олесю по Закарпатью.

Но были и другие. Те, кто угрозами отбирал яблоко, выданное на обед. Или те, кто окружили Олесю в первую неделю и сняли с неё все драгоценности. Медперсонал только развел руками на просьбу Олеси вернуть ей цепочку с крестиком: мол, а что мы сделаем — они вещички уже куда-то припрятали.

Олеся много читала. Ей разрешили посещать местную библиотеку и пользоваться скудным ассортиментом. Выбор книг поражал: от детских сказок до учебников по квантовой механике. Лечебницу обеспечивало государство, посему покупка чтива для больных никого не волновала, а книжки приносили врачи или страждущие. Большую лепту внес сам Михаил Иванович, подарив библиотеке свой десятитомник, написанный от руки (ибо Бог не признавал компьютера). Его книги Олеся тоже читала, но скорее из уважения к Михаилу Ивановичу, нежели от интереса.

Если она не ела таблетки, то пребывала в полной ясности ума и невероятном страхе за собственную жизнь. Ей мерещились преследователи и убийцы. И поэтому Олеся по доброй воли принимала все лекарства, после которых сознание путалось, зато мир казался вполне дружелюбным.

Два месяца в иной реальности, за зарешеченными окнами. Гулять выпускали в закрытый дворик, огороженный высокими стенами. Светло-желтые внешние стены внушали уныние. Краска потрескалась, и некоторые больные с ненормальным энтузиазмом колупали её дальше.

Вечером мужскому и женскому блоку — разумеется, не буйной его части, — разрешали пообщаться час друг с другом. Главврач считал, что видеть одних женщин либо мужчин и не иметь возможности пообщаться с кем-то иным — это путь к новым болячкам. По средам к больным приходили родственники, и тогда Олеся сидела в палате, обняв коленки и читая. К ней никто никогда не придет.

Медсестры редко разговаривали с пациентами, и у Олеси пропал контакт с нормальными людьми. Тут не играла музыка, кроме классической, и не работал телевизор, потому что он служил раздражителем. Чем дольше Олеся находилась в больнице, тем сильнее ей казалось, что внешнего мира не существует. Был ли он когда-либо, не причудился ли после чтения?

И, вероятно, так продолжалось бы вечно, не предложи Михаил Иванович сбежать. Сам он строил план побега не первый месяц, но попыток не предпринимал — ждал знака с небес.

— Вы, лапушка, поймите, — говорил он, почесывая седую бороду, — уйти — дело нехитрое, а скрыться от происков дьявола сложно. Кто, по-вашему, коль не дьявольские посланники эти псевдо-медсестры и лже-доктора? Вы мне, лапушка, поверьте. Мне недавно видение явилось, дескать мы с вами да в Закарпатье в домике у буйной речушки пьем чай. С чабрецом да мятою, — он вдохнул носом воздух, будто уже почуял запах трав. — Верите мне?