Свингеры (СИ) - Резник Юлия. Страница 37

Руки дрожали. И все во мне будто вибрировало. Я опустила голову на стол. Дерево было приятно прохладным.

— Катя! — захлопнув за собой с грохотом дверь, в мой кабинет ворвался Тимур. — Нужно срочно выслать Егорову наше коммерческое. Перешли мне файл, я тебе потом все объясню… И не подпускай к себе Волкова, слышишь?! Он — предатель, Катя! Я только сейчас узнал… И все тебе расскажу, только отправлю файл…

— Я уже отправила.

— Что?

— Я уже все отправила. Егоров не мог до тебя дозвониться, а на него наседали сверху…

— Какого черта? — рыкнул Тим. — Кто тебя просил? Кто тебя просил, Катя?! Ты же ни черта… ни черта не знаешь! Волков сливал данные наших коммерческих конкурентам. И сейчас слил. С твоего чертового компьютера… Все только сейчас вылезло наружу! Мы с безопасниками его вели! Потому Егоров и не мог дозвониться. Что же ты наделала, Кать? Что… ты… наделала… — Алмазов обхватил голову руками и потрясенно на меня уставился.

— Ничего! Ничего я не наделала…

Тим покачнулся. Отступил.

— Только не говори, что ты с ним заодно… — неверяще покачал он головой. — Ты с ним?! Ты с ним? — он подлетел ко мне и, схватив за руки, вытащил меня из кресла.

— Прекрати!

— Ты с ним? Заодно… с ним?!

Это было невыносимо. Я не могла уложить в голове, как он мог вообще такое подумать. Там, где не было ничего, всколыхнулась ярость. Ярость, какой я не знала прежде. Моя рука взмыла вверх, и я отвесила Тимуру звонкую оплеуху. Я вложила в удар всю свою черную жгучую злость, всю свою обиду. Его голова дернулась. Руки разжались. А взгляд… к счастью, его взгляд приобрел некоторую осмысленность.

— Выдыхай. Я подменила цифры.

— Катя… Как ты поняла? Когда?!

— Давно. Может, под моим руководством фирма и сдала некоторые позиции, но уж точно не потому, что я дура.

— Господи, почему ты мне ничего не сказала?!

— Зачем? Ты ведь и сам догадался. Интересно, когда? — спросила без всякого реального интереса. Взяла сумочку, пошарила взглядом в поисках ключей от машины, потому что больше мне здесь нечего было делать.

— Практически сразу же. И начал копать… Подключил ребят толковых. Камер здесь понавешали. Прослушки… Перетер с Баищевым. Ну, из СтройМета. Он подтвердил, что ему приходило письмо с нашим коммерческим. Но он подумал, что это — пранк, и отправил его в корзину. Даже не открывая.

Я даже не спрашивала, почему он мне ничего не сказал. Удивляло скорее другое. Я ведь реально думала, что Тимур ни о чем не подозревал. Потерял хватку, бдительность… Я ведь реально думала. И ошибалась… Наверное, в какой-то момент мы и впрямь стали друг другу чужими. Я вытащила из принтера лист. Быстро написала заявление и оставила на столе. Я уходила, чтобы никогда сюда больше не возвращаться. Алмазов снова кричал. Шел за мной следом через весь офис, доказывал что-то, сыпал проклятьями и ругался. А мне было все равно. Я не чувствовала ничего. Даже жалости по ушедшему не было.

Как я и думала, тяжелее всего было объяснить детям, почему мы с их отцом разводимся. Они так злились на меня, так ужасно злились! Дамир даже отказался переезжать. Но время шло, и им не оставалось ничего, кроме как смириться с происходящим. В конце месяца мы заселились в неплохую съемную трешку недалеко от школы. А уже в начале февраля я устроилась финансовым директором в небольшую сеть косметологических клиник. Это было трудно, потому что Алмазов до последнего не возвращал мою трудовую, но я все равно не сдалась. И он вынужден был меня отпустить.

Поначалу было больно. Так больно, что иногда хотелось волком выть. Я и выла. Столько ночей подряд… А к весне вдруг оказалось, что быть одной не так уж и плохо. Дети часто пропадали у отца, и у меня, впервые в жизни, появилось время, чтобы побыть с собой. Со своими мыслями, немытой головой и полным отсутствием необходимости казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Это оказалось неожиданно приятно.

Я вдруг поняла, что многое в жизни проходило мимо меня. С детства, с головой погрузившись в Алмазова, я добровольно лишила себя даже подруг. Их у меня просто не было. Тимур был мне и другом, и любовником, и наставником, и учителем, и отцом. Может быть, тогда иначе быть не могло. Я не знаю. Зато теперь все изменилось. Когда наши косметологи впервые позвали меня пить чай, я согласилась скорее из благодарности. И только потом поняла, как это круто. Болтать о чем-то с девочками. И пофигу, сколько этим девочкам было лет. За чашкой чая, а вечером — чего и покрепче, мы все были просто девочками. Глупыми и умными, сильным и в чем-то слабыми, настоящими героинями, которые на своих плечах умудрялись тащить дом, детей, бизнес, и при этом еще хорошо выглядели и всегда улыбались. Попробовал бы так хоть один мужик. Сдох бы. Иногда мы спорили, на какой день это случилось бы. И громко-громко смеялись. Той весной я менялась. Необратимо и навсегда. А может быть, возвращалась к себе прежней. Раньше я не представляла себя без Тимура. Мы существовали, как один организм, и лишь когда половины этого организма не стало, я поняла, что ничего непоправимого не случилось. Я была словно ящерица, которая в момент опасности отбросила хвост. И плевать, насколько не поэтично это сравнение.

Я не могу сказать, что совсем не скучала по Алмазову. Иногда мое сердце замирало рядом с ним, мое глупое… глупое сердце. Да и женская природа брала свое. Мне хотелось мужчину. Так долго я обходилась без секса, лишь когда Тим болел.

Кстати, о нем. Если вы думаете, что он отпустил меня — это не так. Скорее дал время перебеситься. Помните, я как-то говорила, что он великолепный тактик и стратег? С тех пор ничего не поменялось. Каждый день я находила под своими дверями розу на длинном стебле и письма на электронной почте. Я удаляла их, не читая, как тетя Надя из Девчат — сжигала письма от неверного мужа в печке. Не знаю, откуда брались силы. Но я просто их удаляла…

Но однажды Тим все же сорвался. Был апрель, цвели сады, и я размышляла о том, как должно быть сейчас красиво у нас дома, когда у меня зазвонил телефон. Не знаю, почему взяла трубку. Может быть, потому, что до этого он звонил лишь по делу. Предупредить, что сам заберет мальчиков, или что не сможет забрать.

— Я сегодня был у врача…

Я сглотнула. Опустилась на подоконник. Наверное, мне что-то нужно было сказать, но я никак не могла совладать с голосом.

— Все хорошо… Он говорит, что все хорошо… Что опухоли нет, нет метастазов. Глупо, правда? Эта опухоль — она ведь все сожрала. У меня внутри ничего не осталось. Пустота, затянутая в оболочку.

— Тимур…

— Знаешь, я понимаю — гусь свинье не товарищ… Тот, кто не умирал, он ведь никогда не поймет, не сможет понять это страшное и такое уродливое чувство зависти уходящего к остающемуся. Оно меняет тебя, превращает в животное… От прежнего человеческого облика мало что остается… Верх берут инстинкты. Неподвластные воле разума и велению сердца…

Я заплакала почти сразу же, как он заговорил. Слезы катились по щекам, и я не пыталась их остановить. Понимая всю бесперспективность этой задачи. Язык Алмазова заплетался. Он был вдрызг пьян. Удивительно, учитывая, что никогда до этого я не видела его пьяным. Тимур всегда знал меру, всегда. Он так сильно боялся утратить контроль над собой, над своей жизнью, что никогда не напивался. Может быть, не напрасно переживал. Алкоголь действительно развязал ему язык. Тим озвучил то, что никогда бы не сказал на трезвую. То, что, наверное, мне все же нужно было услышать, чтобы убедиться, что не ошиблась в его мотивах. Чтобы его простить. До конца простить, и выпустить обиду из сердца. Его голос сочился болью и непрощением. Непрощением себя. Эти чувства неслись по радиоволнам от него ко мне и попадали в самое сердце. Пустота заполнялась… эфемерным невесомым чувством, которому я не могла найти определения, и которое боялась спугнуть. Моя душа снова плакала. Так горько плакала…

— Прости меня, — его голос все же сломался. Где-то ближе к концу. — Прости меня…