Лейтенантами не рождаются - Ларионов Алексей Павлович. Страница 20

— А что за «гусь» лежит на кровати?

Немец объяснил, что это русский офицер, взятый сегодня в плен после тяжелого боя в Первозвановке. Власовец рассвирепел, начал кричать, что он сейчас же вытащит меня на улицу и пристрелит. Немец, видимо, разделял его желание, но дал понять, что никто в комнату входить не должен — таков приказ. Я еще долго слышал их перебранку, затем оба пропустили еще по стопочке. Власовец встал из-за стола и сказал матери, что пойдет спать к русской «комуняке», муж которой, видимо, служил в Советской Армии.

Немцы обычно использовали власовцев во Франции, где они несли караульную службу в укрепрайонах, созданных против англо-американских войск по всему западному побережью Франции. Особенно мощные оборонительные укрепления были в северной Франции, в Бретани, на побережье пролива Ла-Манш, отделявшего Англию от Франции. Впоследствии здесь произойдет одно из крупнейших сражений англо-американцев с немцами и будет высажен морской десант. Это будет началом второго фронта, открытия которого мы так долго ждали.

Но в последнее время немцы частично отвлекали власовцев от несения службы во Франции и использовали их в войне против нас. Особенно активно они действовали в разведоперациях в ближнем тылу наших войск. Переодетые в нашу форму и хорошо знающие местный язык, обычаи, а некоторые и даже местность, они представляли для наших одиночных машин и солдат, выполнявших различные поручения, большую опасность. Почти каждую ночь пропадали бойцы и офицеры, а их трупы не находили. Как правило, домой шли похоронки, а не извещения о том, что ваш сын или муж пропал без вести. Аналогичную работу выполнял и этот «сукин» сын в нашем тылу, побывал в переделках, дважды был ранен, но судьба хранила его. Как сложилась его жизнь в дальнейшем — не знаю, но если остался жив, то по воле счастливой судьбы он может быть и героем, таких случаев уже больше, чем достаточно. (Глумлениям над чувствами нашего народа нет предела. Как не вспомнить наших демократов, сотворивших кровавую мясорубку в Чечне? Она явилась результатом кровавой разборки между мафиозными структурами, а ее заложниками стали все народы нашей России. Но это сейчас, а тогда все происходило следующим образом.)

Где-то уже далеко за полночь, под самое утро, в дом пришли два солдата с носилками и унесли меня на улицу. Вскоре подошла большая грузовая машина, солдаты взяли меня за руки и за ноги, раскачали и бросили в кузов. После такого обращения, я подумал, что, видимо, доедем до ближайшего оврага, меня сбросят, пристрелят и оставят на растерзание зверью. Однако машина продолжала двигаться уже больше часа без остановок, и я успокоился. Вдруг машина начала дергаться, то прибавляя ход, то замедляя, и вскоре совсем остановилась. Немцы закричали: «Алярм, алярм! (Тревога, тревога!)» — и бросились в ближайший кустарник.

На дороге, впереди и сзади машины, разорвались две маленькие бомбы, а машину прошила очередь из пулемета. Оказалось, что наши отважные летчицы на фанерных У-2 действовали как ночные бомбардировщики на коммуникациях противника. Обычно они выходили на свободную ночную охоту, цели подбирали по своему усмотрению. Действовали дерзко и на цель выходили бесшумно. Определив ее, они набирали высоту, затем выключали мотор и тихо планировали вниз. Отбомбив и расстреляв цель, включали мотор и уходили в сторону. И так в течение ночи они были хозяевами на немецких коммуникациях. Правда, нередко немецкие ночные истребители устраивали на них охоту, иногда удачную. За войну погибло много храбрых летчиц на фанерных У-2.

Борта машины пробило осколками, однако меня не зацепили ни пули, ни осколки. Немцы подошли, осмотрели машину, она оказалась исправной и, как говорят, на ходу. Мы продолжали движение к Луганску, так на немецких картах был обозначен город Ворошиловград.

При въезде в город машину неоднократно останавливали специальные посты наблюдения и проверки.

Я лежал в машине и гадал, какая судьба мне уготована на ближайшее будущее? Немцы пока не расстреляли, да и обращение со мной, по их меркам, вполне сносное, могло быть и хуже. Окажись машина не на ходу, куда меня девать? Самое логичное — пристрелить и выбросить в кювет. Наш самолет отбомбил и прострочил кузов из пулемета, осколки и пули меня не задели, прямо какая-то фантастика, везение! Но долго ли судьба будет ко мне благосклонна?

В голове ясных мыслей не было, я все еще толком не представлял, что же произошло со мной? Кто я сейчас? Пленный и пока живой, значит, по нашим меркам, выходит, что предатель. В кузове я один, никто не охраняет. Тогда почему не делаю попытки вывалиться на дорогу через задний борт кузова? Вот такие противоречивые мысли бродили в моей голове.

Машина остановилась у какого-то большого здания, по всей вероятности, у бывшей школы. Я долго лежал в кузове и понимал, что сейчас решается моя судьба. Наконец пришел какой-то маленький офицер, я его не видел, только понимал по голосу, что он отдает какие-то приказы, касающиеся меня. В кузов влез солдат, подтащил меня к заднему борту и спустил на руки шоферу. К моему изумлению, он рассмеялся и сказал, что с русскими пленными ему обниматься еще не приходилось.

Солдат спрыгнул с машины, офицер приказал шоферу забросить меня на спину солдата и отнести в коридор большого здания, у которого стояла машина. В какой-то мере я был рад, что все происходящее со мной было ночью, не было лишних любопытных глаз. В машине от холода окоченели руки и ноги, а поэтому на полу в коридоре мне показалось очень тепло и уютно.

В здании размещался немецкий госпиталь. Ко мне подошли два санитара, положили на носилки и унесли в какую-то маленькую комнату, ранее служившую дежурным санитарам комнатой для отдыха. Когда все стихло, у меня вновь заурчало в животе и начались колики. Что делать, я не мог себе представить. Пробовал перетерпеть, но не тут-то было, недаром говорят, что …..ь да родить — некогда годить.

Пробовал потихоньку позвать санитара, никто ко мне не идет. Чувствую, что терпение кончается — «взорвусь». Я почти закричал, появился санитар. Спросонья он долго не мог понять меня. Вначале, видимо, решил, что мне нужна врачебная помощь, разболелись раны, нужно успокоительное. Кое-как объяснил ему, что мне нужно. Он принес ведро, но оно мне было почти бесполезно, так как обе ноги ранены, а правая к тому же еще и в колене не сгибается. Санитар долго со мной мучился, потом понял, что толку никакого не будет, посмотрел на меня зло, я понял, о чем он думает. Зачем это чучело привезли к ним в госпиталь? Жестами объяснил, чтобы я обхватил его за шею и крепче держался. Так, верхом, через весь коридор я ехал на немце в туалет. В коридоре лежали раненные фрицы и в недоумении спрашивали у санитара, что случилось и куда он меня тащит? Чтобы не раздражать раненых, санитар молчал. Впоследствии будут разные ситуации и мне вместе с другими пленными на работу и с работы придется возить в тележке немецких конвоиров. Но это будет потом, а сейчас я пока ездил верхом на немце в туалет и обратно.

Днем в комнату вошли два немецких военных врача и долго со мной беседовали о положении дел на фронте. Я понял, что до них доходит весьма скудная и противоречивая информация о положении действующей армии. Они толком еще ничего не знали о капитуляции фельдмаршала Паулюса в Сталинграде. Как мог, на полурусском, полунемецком, рассказал им о сталинградской битве, о том, как мы разгромили сильную танковую группировку Манштейна, стремившуюся прорваться к окруженным войскам Паулюса. Немцы внимательно слушали и задавали много вопросов. Когда уходили из комнаты, один из них предупредил меня, чтобы я подобных разговоров не вел с санитарами. В этот же день ночью пришли санитары, вытащили на улицу, втолкнули в грузовую машину и увезли на какой-то разъезд, где стоял товарный поезд и шла погрузка раненных немцев, испанцев и румын.

Как ни странно, но своих «союзников» они предпочитали к себе в вагоны не пускать. Раненых грузили наши военнопленные. Когда они узнали, что я — русский офицер, оттащили меня в сторону, сунули буханку хлеба и поодиночке расспрашивали, далеко ли фронт и в каком направлении им лучше бежать?