Лейтенантами не рождаются - Ларионов Алексей Павлович. Страница 25

Вспоминал прозвища учителей. «Химичку» почему-то прозвали «селедкой», завуча школы — «радикалом», учителя по черчению — «голова босиком», учителя по физкультуре — «греком». Учителя знали свои «клички» и, кроме «химички», никто не обижался.

Помню, еще до выпускных экзаменов с ребятами в классе обсуждали свои будущие специальности. Виталий Косолапов хотел быть сельским архитектором, строить кирпичные деревни, впоследствии станет полковником. Маргарита Зайцева мечтала работать школьным учителем, впоследствии преподавала в Москве в ВЗФИ. Саша Худяков надеялся стать художником, после армии работал в художественной мастерской. Я же мечтал быть военным, но, к сожалению, а может, и к счастью, судьба распорядилась иначе. После войны окончил Пермский сельхозинститут по специальности «Инженер-землеустроитель». В 1962 г. окончил аспирантуру при Московском институте инженеров землеустройства и 30 лет отработал в Пермском университете, из них 12 лет деканом экономического факультета.

Так, предаваясь воспоминаниям, мы коротали длинные ночи и тешили себя надеждами на более счастливую судьбу.

Однажды днем, после очередного «шанс-парада», когда пленные с приспущенными штанами, держа на левой руке свой член, проходили перед немецким врачом, утверждая право на жизнь и доказывая, что они не евреи, я осмелился попросить врача, чтобы он разрешил сходить мне в «ревир» на перевязку. Он удивленно посмотрел на меня, пока я застегивал штаны, и что-то сказал переводчику. Тот подошел ко мне и прошипел:

— Моли бога, что у «штаб-артца» хорошее настроение и он не только не ударил тебя (а врач всегда при себе имел тонкую плеть с металлическим набалдашником), но еще и разрешил раз в неделю ходить на перевязку. Запомни, тебе очень повезло, но не советую теперь лишний раз попадаться на глаза этому врачу.

«Ревир» — санчасть для военнопленных — находилась в северо-западном углу лагеря, рядом с домом, где размещалась администрация и охрана. Уходя на перевязку, я долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать «свежих» военнопленных, от которых можно было бы узнать об обстановке на фронте. Обычно это не удавалось, но однажды мне повезло.

Возвращаясь после перевязки из «ревира», я прошел мимо кухни, в которой варили баланду для обитателей лагеря, и встретил старшего лейтенанта Макарова, с которым вместе лежали в госпитале для военнопленных в г. Сталино. Он был удивлен нашей встрече, но и не очень обрадовался. Гипс с него сняли, ходил еще с трудом, с палкой, глаза впалые, цвет лица нездоровый.

Поделились с ним последними новостями, поговорили о событиях в лагере, на Украине и на фронте. Он, стесняясь, рассказал, что его немцы пригласили приходить днем для работы в административный корпус. Их группа под руководством немцев готовила тексты листовок с целью запугивания местного населения, для партизан и подпольщиков, а также листовки-обращения к нашим солдатам, чтобы они переходили на сторону немецких войск и шли служить великой Германии в армию генерала Власова.

Я поинтересовался, что же его заставило пойти на эту работу к немцам?

— Голод, — ответил он. — Когда с меня сняли гипс, смотреть на меня было страшно, кровавые пролежни по всей спине, Когда я начал ходить, то понял, что, если не смогу найти хоть какое-то дополнительное питание, мне — конец, на первом же этапе меня пристрелят.

Я его не осуждал. В лагере каждый сам выбирал свой путь. Он спросил, соглашусь ли я работать вместе с ним, но, получив отрицательный ответ, умолк. В душе он, видимо, пожалел, что пооткровенничал со мной.

После некоторого молчания я спросил, что ему известно о гибели двух врачей из госпиталя военнопленных? Он сказал, что один из провокаторов подбил их на побег, но побег не удался и врачи были расстреляны. План побега был прост: в северной части лагеря была выкопана большая траншея, располагавшаяся за колючей проволокой. В нее днем на телеге вывозили трупы убитых и умерших пленных. Грузили телегу и везли ее наши пленные, а сопровождали повозку двое полицаев. Оба врача договорились с «тод-командой» (похоронной командой), что их принесут на носилках санитары и положат на телегу, а рядом еще погрузят труппы умерших в «ревире». Все так и произошло, телегу днем вывезли к траншее, трупы сбросили, полицаи обычно не подходили к бровке траншеи. Трупы сверху слегка забросали землей, и, казалось бы, дело сделано, но не успели еще телегу утащить в лагерь, как к траншее подошли немцы с собаками. Собаки разрыли землю, покусали врачей. Немцы дали собакам вдоволь поиздеваться над людьми, а затем хладнокровно перестреляли их в траншее. Днем для устрашения показывали военнопленным их трупы и давали понять, что так будут поступать со всеми, кто осмелится бежать из лагеря.

Макаров сообщил, что дней через пять нас должны вывезти в карантинный лагерь, в город Слауту. Дня через два в лагерь была доставлена большая партия «свежих» военнопленных, захваченных в боях под Харьковом и Лозовой. Ребята хорошо выглядели, среди них было много средних командиров: взводов, рот, минометных расчетов, были и разведчики полков и дивизий. Они рассказали много нового. Оказывается, в армии отказались от должностей заместителей по политчасти, ввели офицерские звания, погоны. На фронте ждали больших перемен, все фронты готовились к наступлению. Это была, несомненно, большая моральная поддержка для «старых» военнопленных.

Вскоре был подан транспорт, пленных погрузили в вагоны и вывезли в город Слауту. Пересыльный лагерь в Слауте располагался в когда-то нашем военном городке, расположенном рядом с бывшей нашей границей. Территория лагеря была большой, все казармы двухэтажные, из красного кирпича. Лагерь был разбит на отдельные блоки, обнесенные колючей проволокой. Внешне он смотрелся привлекательно, все дорожки чистые, посыпанные желтым песочком. Но жизнь в нем была очень тяжелой, кормили настолько отвратительно, что смертность была очень высокой, а за малейшую провинность — пуля или плаха. На обед обычно варили довольно густой суп из неободранного проса. После такой еды пленные невероятно мучались запорами. Приходилось, не стесняясь друг друга, просить выковыривать палочкой неободранное просо из анального отверстия, муки при этом были ужасные.

Вскоре в лагере все расстрелы практически прекратились, охрана стреляла только в тех, кто, по ее мнению, очень близко подходил к изгороди из колючей проволоки. Люди с жадностью всматривались вдаль, и каждый мечтал о несбыточном. Одни прикидывали разные варианты побега через два ряда колючей проволоки с «предбанником» (расстоянием между наружными и внутренними рядами проволоки), другие просто отрешенно смотрели вдаль, и к ним приходили туманные видения о встрече с родными и любимыми, а третьим виделись картофельное поле, горячая картошка с солью и казалось, что они могли бы ее есть с утра до вечера каждый день.

Вместо расстрелов немцы стали практиковать уничтожение людей с помощью шприца, вводя в вену кубик воздуха, который моментально выбивал сердечный клапан и смерть наступала мгновенно и бесшумно. В первую очередь таким способом уничтожались люди, не представляющие интереса для немцев как рабочий «скот» или как доноры для забора крови.

Город Слаута находился в зоне партизанского края, поэтому охрана железнодорожной станции была усиленной. За время пребывания в этом лагере был совершен только один побег из нашего блока.

Среди пленных в блоке выделялся один высокий блондин спортивного телосложения с блуждающими глазками непонятного цвета. Его внешний вид и манера общения притягивали к нему людей и в то же время холодный проницательный взгляд настораживал. Присмотревшись к нему и перебросившись с ним несколькими ничего не значащими словами, я начал подозревать в нем не того человека, за которого он себя выдает. Слишком уж «чужеродным» выглядел он среди пленных, да и очень смущал его упитанный вид. Чувствовалось, что он кого-то ищет, тщательно подбирая для откровенной беседы. В блоке трудно скрыть частые, даже интимные беседы, а он, подыскивая себе собеседников, давал понять, что готовит группу для побега. Острое желание выбраться на волю притягивало к нему людей.