Ф. М. Том 1 - Акунин Борис. Страница 26

— Я давно взрослый, но про это никогда никому не рассказывал. Вроде глупость, ерунда, а не мог. Шок, перенесённый в детстве, не забывается… Хотя нет, один раз все-таки рассказывал — психиатру, и это было ужасно. Но психиатр не считается, у меня не было выбора…

Мямлил, сбивался, но до финала истории так и не дотянул. Он стоял весь красный и только утирал со лба пот, не в силах продолжать. А Филипп Борисович кис со смеху — он мог быть доволен: рассказчик и в самом деле был готов со стыда провалиться под землю.

— Ну а дальше, дальше что? — урча от удовольствия, спросил больной. — Что вы замолчали на самом интересном месте?

Дальше был кошмар. — Ника содрогнулся от одного воспоминания. — Тётя вообразила, что я маленький извращенец. Рассказала маме. И меня отвели к детскому психиатру. Выслушав меня, врач сказал, что я совершенно нормален и успокоил маму. Папа-то и так не особенно взволновался. Но тётя Синтия до сих пор пребывает в убеждении, что я препорочнейшее существо, только умело это скрываю… Вот вся история. Ничего стыднее и непристойнее со мной в жизни не случалось… Валя, мерзавка, захихикала.

— М-да. Детский сад, — резюмировал Морозов. — Не знаю, Николай Александрович, что мне с вами и делать. Рукописи великого писателя этот пустячок явно не стоит.

Не впечатлил рассказ и Валю.

— Да, шеф, скучно вы жизнь прожили. Эй ты, урод! Хочешь я в довесок расскажу, как голосовала на дороге из Мехико в Акапулько и меня подвёз цирк лилипутов? У Достоевского такого не прочитаешь.

— Отстань, ошибка природы. Не мешай думать, — сказал Филипп Борисович. Похоже, он замышлял какую-то новую каверзу — во всяком случае, его бледный, почти безгубый рот все шире растягивался в пакостной улыбочке. — Что же мне с вами, Фандорин, делать? — повторил он.

— Как что делать?! — взорвался Ника. — Я выполнил ваше требование! Теперь вы должны объяснить, где спрятана вторая часть рукописи! И «перстень Порфирия Петровича»!

— Сюжетец, который вы рассказали, очень слабенький. Ещё и перстень вам за него подавай! Даже не знаю, как с вами быть… — Морозов хихикнул. — Ух, как глазами-то сверкает — прямо убил бы.

Николас и в самом деле сейчас ненавидел этого подлого психа так, что, пожалуй, не возражал бы, если б Валя немедленно приступила к осуществлению своей кровожадной угрозы насчёт чечётки.

— С другой стороны, с паршивой овцы хоть шерсти клок, — всё куражился достоевсковед. — Засчитаем и нравственные муки, и английское воспитание. Однако на полноценный гонорар не рассчитывайте. Вот чем я с вами расплачусь. — Глаза садиста заиграли весёлыми искорками. — Загадаю загадочку. Если раскумекаете — найдёте рукопись. Не хватит серого вещества — сами виноваты. Загадочка простенькая, для среднеразвитого интеллекта. Ну как, годится?

— Давайте свою загадку, — угрюмо сказал Фандорин, отлично понимая, что без выкрутасов сумасшедший всё равно ничего не скажет.

Взглянул на девушек. Валя была наготове — вынула из кармана диктофон. Саша поднялась со стула, на её личике застыло странное выражение: тут были и надежда, и недоверие, и страх.

— Готовы? — Морозов подождал, пока Ника откроет блокнот. — Сначала так:

И сказал ему Му-му:

«Столько я не подниму,

Не хватает самому.

Так что, Феденька, уволь-ка,

Хочешь, дам тебе пол-столько?

Но и только, но и только».

Не успев записать эту рифмованную белиберду, Николас в тревоге посмотрел на Валю. Та кивком успокоила его: нормально, звук пишется.

— Потом посчитай его, — прикидывая что-то, продолжил Филипп Борисович. — Потом… Голову отстегните. Показать надо.

Это противоречило инструкциям главного врача, но препираться было не время.

Подойдя к кровати, Фандорин расстегнул ремень, стягивавший лоб пациента, и поскорей отскочил — ещё цапнет.

И правильно, что отскочил!

Вывернув шею, безумец вгрызся острыми жёлтыми зубами в подушку, вытянул из неё пёрышко и дунул. Пока оно, крутясь, опускалось на пол, Морозов попробовал высвободить руки — его пальцы отчаянно сжимались и разжимались, хватаясь за простыню, и продолжалось это довольно долго. Наверное, с полминуты.

Ника уже хотел кликнуть охранника, но тут филолог угомонился. Ещё какое-то время шевелил пальцами, но в остальном лежал довольно смирно.

Однако вскоре затишье нарушилось.

— И наконец вот так! — крикнул Филипп Борисович, опять рывком повернул голову, отхватил зубами с наволочки пуговицу и выплюнул прямо в Нику.

— Спокойно, спокойно! — сказал тот, отодвигаясь ещё дальше. — Вы должны закончить вашу шараду.

— А всё уже, — мирным тоном сообщил ему больной. — Теперь пускай Сашка подойдёт.

— Саша, стойте, где стоите! Зачем вам Саша?

— Я ей ***** отжую! — диким голосом взревел бесноватый. — Закусаю, залижу до смерти! Иди сюда, ***** ******! Ко мне иди-и-и-и!!!

Бедная девочка с криком ужаса бросилась вон из палаты, а доктор филологии, выгибая длинную жилистую шею, истошно завыл:

— У-у-у-у!

Сопровождаемый этим жутким воплем, Николас выбежал за Сашей.

6. FM

План действий был такой.

Первым делом ехать в Саввинский. Наведаться к Рулету — не вернулся ли. Если вернулся, вытрясти из него начало рукописи (это брала на себя Валя).

— Надо бы сдать его в милицию, ведь он совершил тяжкое преступление, — сказал Николас, но его законопослушность поддержки у девушек не нашла.

Саша робко спросила:

— А если он там про рукопись расскажет? Папа говорил, про неё надо молчать, а то могут отобрать. Это ведь не кто-нибудь, а сам Федор Михайлович…

Валя руководствовалась иными соображениями:

— Я бы ширяле нашему медаль дала за то, что он этого урода по башке стукнул. Надо бы посильнее.

Обе были правы, каждая по-своему, поэтому Ника спорить не стал.

— Если Рулета не застанем, просто завезём Сашу домой. Потом мы с Валей поедем в офис и попробуем разобраться в этом, с позволения сказать, ребусе.

— Чего там разбираться? — удивилась Валя. — Псих над нами прикалывался, это ж ясно.

— Пожалуйста, не надо так про папу, — попросила Саша. — Он не «урод» и не «псих». На самом деле он очень хороший. Именно поэтому он и получился такой плохой. Это японец виноват, который синдром придумал. Вы видели не моего папу, вы видели папу наоборот! Николай Александрович, ну скажите ей!

— Да-да, — пробормотал Фандорин. На Сашу всё это время он старался не смотреть — стыдно было, после своего публичного стриптиза. — Вы поезжайте вдвоём на Валиной машине, а я следом.

— Я с ней не поеду, она на папу обзывается. Я с вами! — объявила девочка и демонстративно отвернулась от розового «альфа-ромео».

Я взрослый человек, сказал себе Николас. Не надо делать вид, будто ничего не произошло. Саша была свидетельницей моего позора, и нечего прятать голову в песок. Лучше, если мы про это один раз поговорим и забудем. Обоим станет легче. Главное честность и правильная интонация.

— Вы же понимаете, я был вынужден рассказать при вас это похабство, — начал он, когда они отъехали от клиники. — А теперь стыдно смотреть вам в глаза. Этого он и добивался, скотина! Ой, извините. Сорвалось.

Он виновато взглянул на Сашу. Она тоже на него смотрела, но ни смущения, ни смятения в её глазах не было.

— А я не слышала, что вы ему рассказывали. Я подумала, вам это будет неприятно. Села вот так, зажала пальцами уши. — Она показала. — И убрала, только когда вы закончили говорить.

Черт, а ведь она говорит правду, понял Николас. С таким взглядом не врут. Да эта девочка, кажется, вообще врать не умеет.

— Есть какие-нибудь предположения относительно загадки? — спросил он, чтобы поскорей сменить тему. — Честно говоря, я в полном недоумении. Какое «столько-полстолько»? Что надо посчитать? При чем тут My-My? Я даже не понял, в какой момент загадка кончилась и начался очередной… приступ, — подобрал он слово поделикатней.