Мирные завоеватели (Избранные сочинения. Том IV) - Оссендовский Антоний. Страница 23
«Что с ними теперь?» — спрашивал он себя, но приносили новую телеграмму и вновь начинал трепетать Вотан за свою жизнь и за свое положение.
Наступила весна 1905 года, и пришел день 14 мая.
Это был теплый солнечный день, полный какого-то весеннего задора и света и, казалось, сама природа не сумела бы на этот радостный день набросить мрачную тень. Однако, это был один из самых кровавых, самых черных дней, какие знала история человечества.
Первым вестником этого дня был Нохвицкий. Он редко бывал у Вотана и не любил без необходимости видеться с ним, так как старик смотрел на него враждебно, а его презрительные улыбки задевали Нохвицкого. Вотан, при виде Нохвицкого, мрачно взглянул на него и снял очки.
— Что? — бросил он, смотря куда-то в сторону.
— Ваш служащий, посетивший сегодня остров, где нами установлен беспроволочный телеграф, привез важные известия, — почти шепотом произнес Нохвицкий. — Сегодня в Цусимском проливе произошел бой между эскадрой генерала Рожественского и японским флотом…
Голос Нохвицкого дрогнул. Несмотря на полную потерю каких-либо возвышенных чувств и на совершенное равнодушие ко всему тому, что не касалось его мелкой, ничтожной личности предателя и шантажиста, какое-то неприятное, тяжелое и оскорбительное чувство сжимало ему сердце, не позволяло быть, по обыкновению, развязно наглым и мешало гнусаво хихикать.
Заинтересованный известием, Вотан поднялся и дрожащими руками начал надевать очки.
— Бой? И что же?.. — так же шепотом спросил он.
— Адмирал Рожественский разбит, — сказал, вставая, Нохвицкий.
Вдруг он выпрямился и злобно, так, как никогда не глядел на людей, взглянул в лицо Вотана. Он заметил блеск радости в глазах управляющего торгового дома «Артиг и Вейс». Что-то забытое, давно уснувшее, лежащее глубоко на дне сердца Нохвицкого вдруг проснулось, и он, стуча маленьким костлявым кулаком по краю письменного стола Вотана, шипящим, рвущимся голосом сказал:
— Ну! попадешься ты мне когда-нибудь…
Не взглянув на удивленного этой неожиданной выходкой Вотана, Нохвицкий быстро вышел из кабинета и, спускаясь по лестнице, грозил кому-то кулаком и грязно ругался.
На другой день весть, сообщенная Нохвицким накануне, сделалась уже печальным вчерашним днем.
Люди ходили подавленные. Великое, тяжелое несчастье упало на них и согнуло до самой земли. Все невольно смотрели туда, где, клубясь над морем, уходили к югу облака, и где прекратились сразу, так трагически и так жестоко, тысячи жизней людей, преодолевших небывалые препятствия и переживших тяжкие лишения дальнего, опасного плавания.
Никто ни о чем не расспрашивал. Оставался факт. Факт этот был так понятен и вместе с тем так кошмарно тяжел, что, казалось, не хватит сил пережить его, если перед глазами встанет все событие, которое видели и скрыли в своей пучине свинцовые волны Цусимы.
XX
Угроза Нохвицкого, как это ни странно, взволновала Вотана. Он глубоко презирал Нохвицкого и постигал всю ничтожность этого человека, бесповоротно падшего. Но Вотан постигал также и то, что он сделал большую ошибку, что он предал себя, может быть, больше чем тогда, когда тайная телеграмма прусского генерала попала в руки этого неизвестного человека.
Своей прорвавшейся радостью по поводу поражения в Цусиме русской эскадры, Вотан совершенно неожиданно разбудил дремлющее благородное чувство любви к отечеству, чувство, еще не умершее в Нохвицком.
Если за две тысячи рублей Нохвицкий соглашался не выдавать опасную тайну Вотана и торгового дома «Артиг и Вейс», то Вотан понимал, что он или вовсе не согласится забыть эту непроизвольно появившуюся у него улыбку злорадства, или потребует за нее слишком дорогую плату.
Оставить Нохвицкого таить в своем сердце вспыхнувшее в нем чувство, способное заставить его прибегнуть к мести, Вотан боялся. Он призвал Мюльферта и, посовещавшись с ним, отправил одного из своих приказчиков, Клюгге, в дом молодого Салиса Швабе, поручив ему убедить Нохвицкого, с которым тот был знаком, прийти и поговорить с Вотаном относительно открывшейся в торговом доме вакансии штатного коммивояжера.
Нохвицкий принял парламентера очень холодно и поручил ему передать Вотану, чтобы тот помнил, что он сказал ему, уходя из его кабинета.
Вотану приходилось действовать иным путем. Он имел длительный разговор с жившим в его доме крупным чиновником, после чего немного успокоился.
Успокоение Вотана объяснялось полной уверенностью, что Нохвицкий вскоре будет для него безопасен; знакомый чиновник передал ему, что за Нохвицким установлен очень строгий надзор, который уже дал некоторые неопровержимые доказательства связи его с другим человеком, навлекшим на себя подозрение властей.
Человек этот был молодой Салис Швабе. Брат английского коммерческого агента, пользующегося репутацией великобританского дипломата и человека независимого и богатого, молодой Салис Швабе был очень неосторожен. Он собирал различные сведения и, не стесняясь, заносил их в свою записную книгу и имел эти сведения при себе. Ничего поэтому не стоило подкупить лакея, бойкого молодого китайца, который, вскоре после свидания с вызвавшим его к себе Вотаном, принес ему записную книжку своего хозяина и, получив за нее вознаграждение, ушел молчаливый, улыбающийся непроницаемой улыбкой.
Для обоих братьев Швабе наступили тяжелые дни. Полетели телеграммы в Лондон и Петербург. В конце концов великобританское правительство сделало очень строгое внушение своему коммерческому агенту и, признав его слишком бестактным для того, чтобы занимать ответственный пост в чужой стране, отозвало его в Лондон. На первом английском пароходе, пришедшем в порт из Америки, оба брата покинули гостеприимный русский берег.
Оставалось лишь задержать Нохвицкого, и Вотан с минуты на минуту ожидал известия об этом. Но Нохвицкий как в воду канул; он пропал так же бесследно, как пропадал тогда, когда обладал телеграммой, предающей в руки правосудия фирму «Артиг и Вейс» и ее руководителя. Но Вотан знал, что Нохвицкий должен появиться так же неожиданно, как появлялся раньше, но что в этот раз его появление будет угрожать непосредственной опасностью Вотану. Старик пенял на себя, что не мог обуздать своей радости и что поступил, как неосторожный юноша. Это раздражало и тревожило старика, и он не знал, что предпринять и как спастись от врага, готовящего ему неотразимый и неожиданный удар, в чем Вотан ни минуты не сомневался.
XXI
Тревожно жил город в то знойное лето и дождливую, гнилую осень. Много потрясающих событий пронеслось над городом. Имена Мукдена и Ляояна, кровавая эпопея Порт-Артура и мрачная драма, разыгравшаяся в водах Цусимской теснины — все это тяжелым бременем легло на чувства и умы жителей Тихоокеанского побережья. Как-то незаметно скользили среди них другие события, пришедшие из России и казавшиеся мелкими и случайными среди вихря, потрясающего огромную окраину.
Старый Вотан также недостаточно внимательно следил за тем, что происходило вокруг и что доносилось далеким откликом из-за Урала, где происходили бурные октябрьские дни, глубоко взволновавшие людское море. Вотан боялся за себя. Он просыпался с мыслью, что сегодня нападет на него Нохвицкий, этот неизвестно откуда взявшийся враг, заставивший бояться могущественного Вотана впервые в жизни.
И враг этот бросил вызов.
Двадцать шестого октября в магазин «Артиг и Вейс» вошел толстый китаец и передал одному из приказчиков письмо, прося вручить его Вотану. Сам же он, повертевшись в магазине, незаметно вышел, и никто не обратил на это обычное событие никакого внимания. Каково же было удивление приказчиков, когда в магазине появился сам управляющий и начал расспрашивать о китайце, принесшем письмо. Много жестоких упреков посыпалось на голову оторопевших и испуганных приказчиков. Они с трепетом смотрели на красное от гнева лицо и дрожащие губы Вотана.
Причина гнева и тревоги старого управляющего торгового дома «Артиг и Вейс» была понятна.