Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия. Страница 156

Прекрасно понимаю, мои вокальные данные можно использовать как оружие массового поражения.

Чего добру пропадать. Не скуплюсь, не жалею. Щедро делюсь талантом с благодарной публикой.

— Прояви оригинальность, — отпускаю короткую ремарку и приступаю к насилию над очередной ни в чём неповинной песней: — Зацелована, околдована. С ветром в поле когда-то обвенчана. Вся ты словно в оковы закована. Драгоценная моя женщина!

Текст помню плохо.

Фон Вейганду повезло. Но не надолго.

Завершаю пытку эффектным:

— Я склонюсь над твоими коленями. Обниму их с неистовой силою.

И смело обращаюсь к национальному колориту.

Пора внести разнообразие в сольный концерт. «Кобзарь» выручит в любой ситуации. Поэзия никогда не помешает.

— Поглянув я на ягнята — Не мої ягнята! Обернувся я на хати — Нема в мене хати! Не дав мені Бог нічого!.. І хлинули сльози… (Посмотрел я на ягнят — не мои ягнята! Обернулся на хаты — нет у меня хаты! Не дал мне Бог ничего!.. И хлынули слёзы…)

Однако декламирую на порядок безобиднее. Придётся подключить скрытые резервы.

Набираю побольше кислорода в лёгкие и обрушиваю на врага колыбельную.

Французскую.

Не зря же двадцать лет назад в садике её разучивали.

— Frère Jacques, Frère Jacques, Dormez-vous? Dormez-vous? Sonnez les matines! Sonnez les matines! Ding, dang, dong. Ding, dang, dong. (Братец Якоб, братец Якоб, Спишь ещё? Спишь ещё? Слышишь колокольный звон? Слышишь колокольный звон? Динь-дан-дон, динь-дан-дон.)

Не стоило вытаскивать кляп. Некоторым людям изначально предначертана смирительная рубашка и комната с мягкими стенами.

Считаю до десяти.

Сжимаю и разжимаю кулаки.

— Выбираешь игнор, — бросаю с горечью.

Вдыхаю и выдыхаю.

Не помогает.

— Молчишь, — хмыкаю. — Ничего не скажешь?

Он снова делает затяжку.

И выпускает дым. И пронизывает взглядом насквозь. Вспарывает и обнажает. До костей. До утробной сути.

Он не просто курит. Уничтожает. Выпивает досуха. Меня. Сигару. Мир вокруг.

— Зачем? — ухмыляется, мигом гасит боевой запал: — Ты сама отлично справляешься.

Ладно.

Угомонил, пристыдил, поставил на место.

Прекращаю изгаляться, перехожу в режим тотальной серьёзности.

— Нам нужно многое пересмотреть, — сурово поджимаю губы. — Отношения должны стать глубже.

Примеряю маску вселенской скорби.

— Хотя куда уже глубже, — продолжаю мрачно, вкрадчиво прибавляю: — После анала.

Damn. (Проклятье.)

Всё-таки я и серьёзность диаметрально противоположные понятия.

— Понимаешь, для большинства это предел, после которого остаётся мало легального и не слишком омерзительного, — заявляю нарочито печальным тоном. — Копнёшь дальше — не успеешь оглянуться, как станешь свингером.

Явно перебираю, играю с огнём.

Впрочем, плевать.

Истерика не признаёт полумер.

— У тебя проблема с доверием, — небрежно роняет фон Вейганд.

Обалдеть.

Не скрою, хотелось бы выразиться иначе, в своей обычной манере. Однако боюсь, цензура столько мата не запикает. Сломается на полдороге и навсегда выйдет из строя.

— Постой, — жестом требую тайм-аута, а после выразительно загибаю пальцы: — Взлом ноутбука — раз. Не пытайся косить под романтика. Горящие сердца и заснеженные беседки определённо не твой профиль. Сбор досье — два. Не отрицай очевидные факты, не надейся отмазаться. Камеры повсюду — три. Всевидящее око, блин. История с Анной. Неудачный подкуп Маши. Даже не собираюсь гадать, насколько велики масштабы поражения. Не хочу расстраиваться.

— Правильно, — кивает, доверительно сообщает: — Лучше не вдаваться в подробности.

Наглость этого ублюдка безгранична.

— Допрос под ударами кнута в затхлых подземельях родового особняка проводишь ты, а проблема с доверием у меня? — уточняю с показной вежливостью, выдерживаю паузу и срываюсь с цепи: — Еб*ть. Реально?!

Хамите, парниша.

— Сколько их было? — спрашиваю с вызовом, скупо поясняю: — Баб. Крутых и классных, всячески натренированных баб.

— Не считал, — ухмыляется шире, нахально скалит зубы.

— Приблизительно, — допускаю погрешность.

— Не помню, — отмахивается.

— Из тех, которые запомнились, — не отступаю ни на йоту.

— В зеркале справа отражается.

Машинально поворачиваюсь, сталкиваюсь с бесплотной тенью.

Глаза обречённого на смерть. Ядовитое безумие пополам с дикой усталостью. Бледная кожа выглядит пергаментной. Раскрошится, едва коснёшься. Волосы всклокочены. Ни единого намёка на причёску. Натуральное гнездо.

Редкостная красавица, не в каждом столетии рождается.

— Типа повелась на дешёвый развод? — интересуюсь, скривившись, а потом оборачиваюсь, испепеляю противника осуждающим взглядом. — Старый трюк. Унылая туфта. Заезженная пластинка.

Зажал креатив, не подготовился.

— Типа кто-нибудь в этом мире значит больше тебя? — насмешливо передразнивает он, медлит и хрипло, почти рыком заключает: — Прах. Пепел. Пыль у подножия трона.

Горло перехватывает спазм.

— Я-я? — запинаюсь. — Я пыль?

Его смех обжигает будто плеть.

Вздрагиваю. Чудом удаётся не зажмуриться. Болезненная вибрация движется вдоль позвоночника.

— Ты дура, — бросает фон Вейганд, наконец, успокоившись, опять затягивается сигарой, с наслаждением выпускает дым в сторону: — Моя любимая и единственная дура.

Ну, другое дело.

Так бы сразу.

Мило, свежо, неизбито.

Вот теперь расслаблюсь. Разжирею, забью на депиляцию, перестану выщипывать брови. Короче, заживу по-человечески. Вольно и свободно.

Ох, чёрт. Не выйдет. Я же ещё не замужем.

— Нужно порядок навести, — указываю на колоритный натюрморт возле стола.

Разбитая посуда. Вода. Еда.

Шедевр. Отправим в музей искусств. Шик и модерн.

— Бардак раздражает, — изображаю чистюлю. — Вызывай слуг.

— Позже, — ловко отклоняет предложение фон Вейганд.

— Почему не сейчас? — искренне недоумеваю. — Мне неприятно торчать в грязи. Пускай приберут.

— Приберут, когда мы закончим, — заявляет, слегка прищурившись.

Напрягаюсь, чую неладное, замираю в ожидании жуткого наказания. Тщетно пытаюсь обуздать ураган хаотичных мыслей.

— Закончим — что? — спрашиваю нервно.

Сигара погибает в длинных пальцах вместе с остатками моего самообладания. Тлеет, медленно лишается сознания.

— Разговор, — холодно произносит он.

Расплываюсь в идиотской улыбке, глупо хихикаю.

— Ну, знаешь, с этим как-то не очень клеится.

— Могло быть хуже, — парирует иронично.

— Конечно, — охотно соглашаюсь. — Ты мог прострелить мне ногу. Или переехать меня асфальтоукладочным катком.

— Наметился прогресс, — замечает невозмутимо. — Постепенно развиваемся, сближаемся, выходим на новый уровень.

Открываю и закрываю рот. Ни дать, ни взять — рыба, выброшенная на лёд. Напрасно пробую побороть лихорадочную дрожь. По телу скользит трескучий мороз, пронзает навылет. Стальными иглами.

Господи.

Боже мой.

Только не это.

Пожалуйста, умоляю.

— Что ты сделал с Леонидом?

Прямо и чётко.

Без обиняков.

— Даже пальцем не тронул, — отвечает ровно.

А в голосе сквозит недоброе.

— Супер, — выдавливаю с трудом. — Тогда твои люди.

Крепче сжимаю кулаки, вонзаю ногти в ладони. Отчаянно стараюсь протрезветь от внезапно накатившего ужаса.

— Избили? Убили? Разложили по разным пакетам? — судорожно выдвигаю версии.

Задыхаюсь, охваченная приступом панической атаки.

— П-признавайся, — требую сбивчиво.

Очередное облако дыма скрывает горящий взор фон Вейганда. За несколько секунд успеваю поджариться на огромном раскалённом вертеле. До степени medium raw.

Аппетитный. Тёплый. Сочный.

Бифштекс с кровью.

Не томи, не медли.

Вгрызайся.

— Ему не причинили никакого вреда, — остужает буйную фантазию.

— Сомневаюсь, — не намерена сдаваться.

— Он чудесно проводит время. Нет повода для беспокойства, — продолжает мягко. — Свежий воздух, неспешная прогулка, приятная беседа.