Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия. Страница 200

Толкает назад, впечатывает в ржавое железо. Стальные детали больно впиваются в тело, режут по живому, не ведая пощады.

Стоп, умоляю, пора заканчивать.

Очнись, прошу, пожалуйста.

— Никакой лжи, — медленно ласкает горло, поднимается к подбородку, а потом крепко сжимает, вынуждая взвизгнуть. — Я вырезал твой проклятый язык.

Упираюсь ладонями в широкую грудь. Натыкаюсь на пустоту. Парализующий холод, ни единого удара под моими пальцами.

Неужели?..

Обмираю, погибаю. Позволяю ледяной паутине покрывать кожу. Слой за слоем, оставляя липкую пленку.

— Да, — мрачно подтверждает догадку фон Вейганд. — Пришлось избавиться от слабости.

Что я натворила.

Его сердце. Истекает кровью. Бьется. Еще живет. В той дурацкой коробке, посреди расколотого льда. Посреди расколотых надежд. Окровавленная я.

Глохну от своих собственных истошных воплей. Голосовые связки рвутся, не выдерживают напряжения.

Задыхаюсь, захлебываюсь. Теплым, вязким, солоноватым с ощутимым привкусом металла. Иду ко дну, без шанса выбраться на спасительный берег.

— Still (Тихо), — хрипло шепчет на ухо, гладит по голове. — Тише, спокойно.

Сжимает крепче, до хруста костей. Грубо встряхивает, покрывает шею нежными поцелуями. Обнимает, вырывая из пучины токсического безумия.

Где иллюзия? Где настоящее?

Теряю ориентир.

— Проснись, моя родная, — произносит мягко. — Девочка моя, просыпайся.

Стискивает сильнее, до ломоты.

И кошмар обрывается.

Больше не кричу. Рыдаю, давлюсь слезами, бормочу «нет, нет» точно заведенная, повторяю снова и снова, не отдавая отчета.

Жуткий сон отступает.

Остаемся лишь мы.

Я и фон Вейганд.

Огромный номер отеля и роскошная кровать. Уютный полумрак и смятые простыни. Лихорадочная дрожь и ледяной пот, что струится по спине.

— Что случилось? — слегка отстраняется, осторожно убирает влажные спутанные пряди с моего лица, иронично прибавляет: — Даже в подвале ты так не орала.

Это точно он?

Про девочку и про родную видимо пригрезилось. Послышалось, почудилось. Медленно лишаюсь рассудка, ничего удивительного в подобной обстановке.

Горло саднит, мышцы ноют. Пропущена сквозь мясорубку бесчисленное множество раз. Морально истощена, разлагаюсь аморально.

— Все хорошо, — бормочу чуть слышно. — Просто дурной сон.

— О чем?

Давай, облегчи груз, поведай истину. Исповедайся, не тупи, не усугубляй патовое положение, отрезая последний путь к отступлению.

— О том, как ты убил Стаса, — сообщаю севшим голосом.

Не лгу, зондирую почву.

— Я его не убивал, — отвечает ровно.

Тянет добавить «пока что».

— Но он мертв, — заявляю с нажимом. — Я прочла статью в газете.

— Раз пишут, значит, действительно мертв, — разрывает контакт и поднимается.

— Стой, — цепляюсь за его руку, переплетаю пальцы, тяну поближе. — Не уходи.

Он замирает, однако не поддается.

— Пожалуйста, — униженно шмыгаю носом. — Мне плевать на него.

— А так и не скажешь, — хмыкает. — Твой драгоценный даже в сновидения проникает.

— Нет, не понимаешь, тут другое. Невыносимо думать, что ты можешь, — осекаюсь, помедлив, завершаю прерывистым шепотом: — Можешь убить.

Горящий взгляд вынуждает отпрянуть, но не заставит отпустить, разжать живые тиски, выпустив ладони из обоюдного плена.

— Могу и убиваю, — мрачно чеканит фон Вейганд.

Льну к нему.

Поджимаю ноги под себя, встаю на колени. Прижимаюсь очень крепко, судорожно впечатываю тело в тело.

Обвиваю его руками, трусь щекой о живот, о мягкую ткань белоснежной рубашки, о стальную пряжку ремня. Ощущаю мгновенную реакцию, природный отклик.

— Так убей меня, — едва удается прозвучать четко, не закашляться от волнения. — Только прошу, останься, не уходи.

Убей или люби.

— На каком заводе работал твой дед? — интересуется, намеренно растягивая слова.

Нормальный переход, не надо менять тему, вернемся к сути.

— На металлургическом, — признаюсь автоматически, уточняю: — Не на том, где мы встретились.

— И что случилось с его директором? — продолжает сбивать с мысли.

— Ничего, — нервно веду плечами. — Не помню.

— Напрягись, — отстраняет мягко, но твердо. — Сосредоточься.

Медленно развязывает пояс моего халата, стягивает одеяние, пропитанное утробным ужасом и холодным потом. Горячие сухие пальцы скользят по взмокшей коже.

Это мало помогает активизировать память.

— Он вроде умер, — выдаю сбивчиво. — Недавно. Заболел чем-то смертельным, скончался в реанимации.

— Официальная версия, — криво усмехается.

— В смысле? — запинаюсь, не успеваю развить.

Фон Вейганд разворачивает меня спиной, толкает на постель, прижимается сзади. Разумные идеи вмиг покидают сознание.

Трепещу, охваченная голодной дрожью. Извиваюсь и выгибаюсь, словно кошка.

— Как относишься к его смерти? — спрашивает вкрадчиво, сминает бедра, притягивает плотнее.

— Никак, — выдыхаю сквозь стон. — Хоть он был ублюдком, пусть покоится с миром.

— Серьезно? — отстраняется, расстегивает брюки. — Поразительное всепрощение.

Невольно вздрагиваю.

— Этот ублюдок довел твоего деда до сердечного приступа. До гроба.

Не вопрос, утверждение.

Черт, даже нет резона интересоваться, откуда получил столь подробную информацию. Очевидно собрал детальное досье, раскопал секреты до тринадцатого колена.

— Не лучший момент для такого обсуждения, — дергаюсь, инстинктивно бунтую.

— Почему же, — бросает елейно. — Всегда приятно, когда справедливость торжествует.

Гигантский раскаленный член прижимается к обнаженной заднице.

И я полностью отпускаю контроль.

Грязно и пошло, но устоять невозможно. Стараюсь прижаться крепче, прильнуть, не сдерживаю развратные движения. Отдаюсь низменной похоти.

— Пожалуйста, — утыкаюсь лбом в подушку, комкаю простыни.

— Он умер не из-за болезни, — произносит спокойно, равнодушным тоном. — Его избили до полусмерти. Он очень забавно кашлял. Конечно, я не врач. Однако кажется он выкашлял собственные легкие. Частично.

— Что? — застываю, обращаясь в камень.

— Помни, — целует между лопаток. — Убью любого, кто тебя обидит.

Револьвер у самого виска.

— А если ты? — шумно сглатываю. — Если ты сам обидишь.

Стреляй на поражение.

— Тогда нам обоим конец.

Не жалей, ибо я не пожалею.

— Прекрати, — кусаю губы. — Хватит измываться, предлагаю перемирие.

Он шлепает ниже поясницы, принуждая вскрикнуть.

— Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

— Хочу, чтобы занялся со мной любовью.

Смеется, заставляя изнемогать от цепенящего холода.

— Не будет ни того, ни другого.

Прижимается очень тесно. Двигается, трется, издевается. Но не проникает. Просто дает ощутить мощь возбуждения. Вынуждает застонать и взмолиться о большем. О гораздо большем.

Дальнейшее осознаю с заметным опозданием. Брызги ударяются о воспаленную кожу, вязкая жидкость растекается по натянутой линии позвоночника.

Фон Вейганд кончает.

Без прелюдий, без лишних церемоний.

Сливает сперму, помечает семенем и уходит.

Резко поднимается, застегивает брюки, бряцает пряжкой ремня и уходит.

Успокаивает мимолетной лаской, обдает пугающей откровенностью, открывает очередную тайну, создает ворох новых вопросов и уходит.

Уходит. Уходит. Уходит.

Проклятье.

Как он смеет? Как может?

Легко и просто.

Переворачиваюсь на бок, начинаю истерически хохотать. Лоб пылает огнем, щеки горят. Внутри зияет пустота.

Почему я до сих пор не сошла с ума?

Потому что я уже безумная.

Молчу про Стаса, тяну до последнего, до предельной черты. Подобное поведение смахивает на суицид. На добровольный прыжок со здания высотки.

Выхожу на проезжую часть, ложусь на рельсы.

Хотя и это намного безопаснее, чем дразнить фон Вейганда.

Он давит. Душит. Дробит на части, на мельчайшие детали. Собирает заново и опять разбирает, раскладывает на атомы.