Книга про тебя - Соловейчик Симон Львович. Страница 15
Но смотри, смотри, оказывается, мы с тобой ничего не выдумали. Тут и в самом деле парад, вечерняя лесная линейка! Вот прямо в небо взвились красные шелковые знамена. Думаешь, это уходящее солнце окрасило облачка в небе? Ничего подобного! Уверяю тебя, это настоящие флаги, километры алого шелка поднялись в небо на невидимых флагштоках. Это, наверно, в нашу с тобой честь, в честь того, что мы вот тут шагаем и у нас такое хорошее настроение и жизнь такая хорошая.
А жизнь и правда хорошая. И такая ли еще будет! Смотри, сколько всего вокруг люди понастроили. Вот шоссейка — ее метр за метром укатывали, сюда возили щебень и асфальт. Здесь гудели, надрываясь, моторы. А потом и люди и машины перебрались в другое место, строить другую дорогу, а эту нам с тобой оставили, чтоб мы могли ходить. Вот телефонные столбы — каждый обтесывали, тащили, вкапывали. Потом связисты на железных лапах — кошках — лазили, привинчивали фарфоровые изоляторы, натягивали провода…
Перед деревенькой — открытое место. Здесь, вдоль дороги, аккуратно, шалашиками, сложены посеревшие от долгого стояния на ветру и на солнце решетчатые щиты. Из них зимой складывают забор, чтоб снег не заметал дорогу. Над каждым щитом возился какой-то добрый человек в спецовке. Стругал, примеривал, сколачивал…
Совсем небольшую работу делает один человек за день, но людей много, и у каждого длинная-длинная рабочая жизнь, и все вместе они столько успевают сделать!
Все-таки, наверно, лучше всего на свете быть строителем. Строитель — пусть дорогу проложил, пусть столб поставил, пусть домик срубил хоть в одно оконце, а все ж стоит на земле, на земном шаре, его домик, его столб, протянулась его дорога. И так — домик к домику, дорога к дороге, столб к столбу — сколько всего накоплено на земле!
Ты не согласен со мной? Ты хочешь собирать приемники, или печь хлеб, или заведовать фермой? Что ж, может, ты и прав, не буду спорить. Я лично, если бы можно было сначала выбирать, пошел бы в строители. А ты смотри, это твое дело.
Мы еще с тобой многому научимся в жизни и многое увидим. Знаешь, сколько радостей тебя ждет? Если бы ты мог все это себе представить, у тебя бы дух захватило.
Будет такой вечер, когда ты — в который раз! — услышишь музыку Бетховена и вдруг почувствуешь себя очень сильным.
Будет день, когда откроешь ты маленький томик и обнаружишь, что есть на свете такое счастье — стихи. Это случится однажды, и я не знаю, чьи это будут стихи. Только вдруг этот мир откроется перед тобой: чудесный мир музыки, человеческих щедрых чувств, ярких красок, любви…
Придет день, когда я встречу тебя на такой же лесной дороге, а рядом с тобой увижу худенькую девчонку с косичками. И вы будете бегать наперегонки, и прыгать на одной ножке, и дурачиться, и размахивать руками, и ты вдруг приложишь ко рту ладонь и на весь лес подашь знак туристов и влюбленных:
— Ого-го-го-го!
Если громко и протяжно кричать и одновременно хлопать по губам ладонью, то как раз такой знак и выйдет.
И она тоже на весь лес:
— Ого-го-го-го-о!
И, может, у нее даже громче получится. Ведь у девочек голос звонче.
Будет в твоей жизни много радости, будет и любовь, и горе, и тоска, и счастье.
Да, пожалуй, и неправильно говорить об этом в будущем времени — и сейчас уже многое с тобой случается.
Смотри, пока мы разговаривали, вечерняя линейка кончилась. Флаги на небе спустили, солнце-вожатый ушло. Сосны и ели опять вольно шумят — болтают на ветерке.
Давай свернем с шоссейки, надоела она что-то. Пойдем ну вот хоть сюда — скошенным лугом, напрямик, к берегу Москвы-реки. Простенькая здесь Москва-река, совсем неширокая, метров тридцать. Притаилась под бережком и журчит еле слышно. Все тихо вокруг. Тихо… А мне рассказывали, что как раз здесь проходил фронт. На том берегу — видишь, он повыше этого, с небольшим обрывом, — были фашисты. Мы с тобой идем по полю и радуемся тишине, а когда-то в такой же осенний вечер, только, наверно, было гораздо холоднее, умирал здесь солдат. Все патроны не успел еще расстрелять, и его ударило осколком. У врага на том берегу пушки были. Лежал человек ничком, текла из раны кровь, и уходила его жизнь, и не было у него силы повернуться, чтобы в последний раз посмотреть на небо. Да и в небе ничего радостного не было — летели на бомбежку фашистские, с крестами, самолеты.
Нет, тот солдат, наверно, не верил, что умрет. Он думал: вот совсем стемнеет — и придут санитары и вытащат его вместе с его винтовкой, и он будет жить…
Сейчас опять наступило тревожное время. Может, нам с тобой однажды придется быстро повзрослеть. Ты узнаешь, что такое воздушная тревога, бомбы, смерть родного человека… Но будем надеяться на лучшее и будем делать все, чтобы люди на земле жили в мире.
Во время войны я был мальчишкой, таким же, как ты сейчас. В те годы на пионерских сборах мы читали чудесные стихи Самуила Яковлевича Маршака:
Я их на память привожу, эти строчки; может, я ошибаюсь в каком-нибудь слове, но мне запомнилось так:
Мы сейчас с тобой вернемся домой. Там тепло, уютно и можно залезть в буфет и отрезать кусок хлеба — кажется, проголодались! Хорошо дома!..
И все-таки будем помнить про того бойца, который так и умер на берегу Москвы-реки, и про то, что где-то на земле в эту самую минуту метут злые метели и люди борются с ними и ждут, когда ты придешь к ним на помощь — придешь умный, твердый, спокойный. Настоящий.
Вот и последняя страница книги.
Не знаю, как тебе, а мне жаль с тобой расставаться.
Давай условимся так: если тебе захочется продолжить этот разговор — рассказать о себе, или поспорить со мной, или просто посоветоваться, — напиши мне по такому адресу:
Москва, А-47, ул. Горького, 43.
Дом детской книги.
Сима Симаков
