Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 79

Я шел из госпиталя вдоль хвойного марева леса и напевал романс о том, «что долетит до середины Леты моя послевоенная страна…» И думал: не имеет значения, где ты живешь, в какой стране, в каком месте, какая у тебя крыша, жилье. Ничего не значит, что ты носишь, ешь и пьешь, неважно, с кем общаешься за водкой, кто тебя окружает, чем занимаешься. Единственное, что имеет реальное значение, кто ты сам, твоя душа и воля, ум и трудолюбие. Все остальное — фуфло и бесконечная фигня. Жизнь — это путь к истине. И когда твои личные понятия совпадают с реально существующими вещами, тогда ты становишься человеком. А не совпадают — остаешься большинством.

Я шел и думал об этих солдатах, о том, что выступать против государства, может быть, и бесполезно, но не бессмысленно, а уж любить паразита точно не за что, тем более лизать, будто мороженое в вафельном стаканчике.

Поэт — опасная работа, не хлебная. Возникает такое ощущение, будто в родной стране работаешь нелегалом. Шифруешь познание эзоповым языком — метафорой, синекдохой, метонимией. И каждый день ждешь провала. Но мне кажется, что счастливая жизнь — это дорога к дому, а к не банковскому подъезду.

Сегодня люди умирают не потому, что есть нечего, а потому что не способны преодолеть информационное поле высоковольтного психического напряжения. Самое большое количество погибших в области — от самоубийств и убийств, потом идут алкогольные отравления суррогатами и дорожные катастрофы.

Люди гибнут от высоковольтного психического напряжения — как пацаны на металлических опорах ЛЭП, пытаясь стащить оттуда алюминиевый провод — для сдачи в пункты приема цветного металла. А вот этих голодных пацанов из шахтерского Кизела наша Родина — ЧП «Россия» — не простит. Мальчиков, которых она, дуреющая, брачующаяся на голубых экранах, не смогла прокормить.

Но мужчина обязан выиграть битву жизни и реализовать собственное предназначение. Конечно, я писал, проводил время в поисках человека. Я жил так, будто этот срок мне дали условно. Я начинал понимать, что причиной существования терроризма как разновидности партизанской войны является тотальное равнодушие людей друг к другу — по все стороны фронта, с того мгновения, когда начался Большой Взрыв, с начала существования Вселенной.

А может быть, раньше — если Большой Взрыв организовали тоже чеченцы.

Я шел по улице — и вдруг увидел майора Неверова: он двигался прямо на меня, в гражданском костюме, без галстука. Посверкивали на солнце его редкие светлые волосы. Я понял, что он тоже узнал меня, замедлил шаг и, кажется, улыбнулся.

— Здравствуйте, — приветствовал я его.

— Здравствуйте, — ответил он и протянул руку — сильную ладонь самбиста.

— Как служба? — спросил я. — Очередное звание еще не присвоили?

— Нет, — ответил он с усмешкой, — не успели. Я уволился.

— Вот как. И чем теперь занимаетесь?

— Создал свое детективное бюро.

— Правильно сделали, — согласился я с его решением. — Вы знаете, сколько пермских милиционеров погибло в Чечне?

— Знаю — уже больше ста. А вы знаете, что в управлении милиции с неприязнью относятся к вдовам и детям погибших? Они считают, что аппетиты родственников растут с каждым днем…

Я протянул ему свою визитку — он быстро достал из кармана свою.

— Этого следовало ожидать. До встречи, майор…

— До встречи.

Я смотрел ему вслед: я знал, что он еще придет ко мне, сам придет. Такие вещи я чувствовал и знал, потому что работал не в пространстве, а во времени.

В тот момент Николай Неволин видел мир в последний раз.

И потом много, быть может, очень много лет, до конца своей жизни он будет подробно вспоминать этот самый виноградник в окрестностях чужой столицы.

А Накипу Димухаметову показалось, будто в броню попала винтовочная пуля.

Таким был первый боевой звук. Затем раздался грохот, и его швырнуло вниз, в открытый люк БМД.

Они все ехали на броне, кроме механика-водителя, у которого из люка торчала одна голова. В нее и угодил осколок.

Как оказалось, выстрел из гранатомета зацепил откинутую крышку люка, и взрыв раздался раньше, чем кумулятивная граната коснулась боевой машины. Поэтому в корпусе осталось отверстие, равное пулевому. Как и первый звук.

В ушах стоял непрерывный шум. А когда Накип поднял голову, он увидел, как в люк падает Коля Неволин, падает медленно: глаза прикрыты правой ладонью, а лоб рассечен вертикальной раной, из которой — с частотой сердечных ударов — вылетает, брызжет пульсирующая кровь.

Кто-то перевязывал Николая, кто-то отстреливался из автомата, а Накип залез в башню и попытался развернуть пушку в сторону нападавших, но безуспешно. Позднее выяснилось, что был перебит электрокабель.

Все это произошло километрах в десяти от Кабула, когда десантники, проводив колонну с грузом, возвращались в столицу Афганистана — на базу своего полка. Возвращались 18 апреля 1982 года, за неделю до долгожданного дембеля.

Водителя ранило. Другому солдату пуля попала в ногу Третьему посекло лицо мелкими осколками. Николай Неволин остался слепым на всю жизнь. И еще один парень лишился глаза, даже не заметив этого. После боя Накип увидел на его щеке желтый след… Рядом стоял молодой, только что прибывший лейтенант и протягивал Димухаметову пакет со словами: «Солдат, перевяжи его». Руки офицера дрожали.

— А хирурги там были? — спросил я Накипа. Он, улыбаясь, чуть повернул голову левым ухом ко мне. Я повторил вопрос.

— Слышу все хуже. Ни одного врача я там не видел, только санинструкторов, таких же срочников, как и мы. Сами перевязывали. Я сразу не понял, что получил легкую контузию, не заметил, что глохну. Тем более что мы часто разговаривали друг с другом на повышенных тонах, даже в спокойной обстановке, на базе. Правда, иногда очнемся: а чего это кричим? Внутреннее напряжение, видимо, сказывалось. Потому что все понимали происходящее правильно, никто воевать не стремился. Только на собраниях молча слушали — о защите южных рубежей державы. Сегодня я думаю, что нормальный человек вообще воевать не хочет. А есть такие люди, которым это нравится — убивать. Если бы меня сейчас послали в горячую точку, я отказался бы. Как делают другие. Придумали — месячник дезертиров! В окопы бы этих прокуроров…

Последние пятьдесят лет на Россию никто не нападал, но слово «война» в названии госпиталя начало как-то незаметно писаться во множественном числе. И ветераны становятся все моложе.

Когда Димухаметов возвратился в родной Гремячинск, радость была беспредельной, как грядущая жизнь: живой, здоровый, полный сил! Служба позади, и столько повидал, что и бояться больше нечего и некого.

Потом заметил, что никак не может привыкнуть к мирной дороге: в машине или в автобусе ехал — все по сторонам смотрел.

А когда решил вернуться в шахту, медкомиссия выявила последствия легкой контузии, полученной у Кабула. Под землю его не взяли. Странно, в Афгане туда брали любых, и навсегда.

С каждым годом слух становится все хуже и хуже. Как будто война, возмещая прошлое, стремилась окружить его тишиной. И делала это по-прежнему жестоко, не вовремя, не спрашивая согласия.

— Один афганец дал мне сигаретку, я затянулся и вернул ее обратно, когда понял, что она с наркотиком. В Кабуле мы не пили, травку не курили, знали, что каждую секунду могут поднять по боевой.

А дома меня встретили как героя — в каждом доме стакан наливали, угощали от чистого сердца, конечно. Но я так втянулся, что до 28 лет остановиться не мог. Может быть, поэтому до сих пор не женился. Живу с родителями.

Он все время пытается забыть войну, да она помнит о нем: возвращается в нечаянных ассоциациях, справедливых обидах и навязчивой тишине. А в соседней области живет Николай Неволин, оставивший свои глаза в Афганистане. Россию ему уже никогда не увидеть. Как мать, жену и собственных детей, если будут, конечно.

Я подходил к дому со стороны троллейбусной остановки. У подъезда и дальше, в сторону автомобильного выезда из микрорайона, лежали хвойные ветки. Из разговора теток, стоявших у дверей, понял, что умер Толик-алкоголик, отравился спиртосодержащей жидкостью для мойки стекол. Я честно пожалел его мать. На лавочке у соседнего подъезда сидели молодые наркоманы, курили, ждали своей очереди.