Остров кошмаров. Паруса и пушки - Бушков Александр Александрович. Страница 15

(Мать твою ж! Опять разнобой. Один вполне надежный источник уверяет, что Ренар поддерживал идею Филиппа выдать Елизавету замуж в Европу, другой – что Ренар совместно с Гарлинером настаивал на ее казни. Будет этому конец? Боюсь, что нет. А потому принимаю решение относиться к этому философски и при очередном разнобое во вполне надежных источниках больше не давать волю эмоциям, поберечь нервы.)

Ну, а теперь, отбросив эмоциональные отступления, перейду к повествованию о правлении Марии Тюдор и о ней самой.

Свеча на ветру

Итак, какой же она была, Мария Тюдор, королева Мария Первая, занимавшая английский престол менее пяти лет?

Хорошо образованной – знала французский и испанский, читала по-латыни и на древнегреческом (в те времена образованность в первую очередь связывали со знанием античного наследия).

По характеру – энергичная, решительная, волевая, храбрая. Полностью лишенная злобы, жестокости, мстительности – думается, это я уже доказал не на одном примере (некоторые авторы, даже не особенно к ней расположенные, называют ее «милосердной»).

Как женщина – малопривлекательна. Некрасивая (в чем легко убедиться по портретам). Слабое здоровье, сильная близорукость, зубы часто выпадали сами по себе от какой-то хвори, кожа на лице – нездорового землистого оттенка, лицо покрыто сетью тоненьких морщинок. Девственница до замужества – то есть до тридцати семи лет.

Судьба… А вот судьба всегда была к ней неласкова. Думается мне, что это была самая несчастная из английских королев (впоследствии я обнаружил, что этого же мнения придерживаются иные ее биографы). Конечно, можно сказать, что еще более несчастными были три другие королевы – Анна Болейн, Екатерина Говард и Джен Грей, закончившие жизнь на эшафоте. Однако их несчастье было, можно так сказать, одномоментным: плаха, взмах топора, и с этим миром покончено…

Марию же нешуточные несчастья преследовали в течение долгих лет – обрушившись в юности, не оставили ее и тогда, когда она стала королевой. Да и сама ее смерть… Но не будем забегать вперед.

Первый удар судьбы на нее обрушился, когда девушке не исполнилось и восемнадцати лет. С блистательных высот она обрушилась в грязь – поначалу в переносном смысле, но впоследствии приходилось и в прямом брести по грязи…

В 1533 г. Генрих Восьмой, после двадцатипятилетнего брака с матерью Марии Екатериной Арагонской, говоря высоким стилем, воспылал страстью к красавице Анне Болейн. Обвенчавшись с ней тайно, после объявил брак с Екатериной незаконным – а Мария, соответственно, стала числиться незаконнорожденной. Еще вчера она была наследницей престола принцессой Уэльской – и вдруг все рухнуло. Через несколько недель после рождения у королевы Анны дочери Елизаветы камергер Марии (собственно, уже бывший камергер), принес ей королевский приказ, как раз и извещавший, что Мария признана незаконной дочерью (ее мать еще раньше была лишена статуса королевы). Ей запрещалось впредь именовать себя принцессой, которой отныне становилась Елизавета, – и стать фрейлиной в свите Елизаветы. Тем же приказом строжайше запрещалось всем окружающим именовать Марию принцессой, а ее слугам высочайше предписывалось «понимать разницу между Марией и ее сводной сестрой принцессой Елизаветой».

Не достигшая и восемнадцати лет девушка впервые проявила свой волевой характер. Она написала обширное послание в Тайный Совет. Лишение ее титула принцессы Уэльской она считала незаконным, потому что оно в нарушение английских законов не было передано ей лично королем или и не объявлено Тайным Советом.

(Она все же была слишком молода, чтобы знать толк в юридических хитросплетениях, но у нее был хороший советчик, посол императора Священной Римской империи Шапюи. Вот он долго и служил толковым «юрисконсультом».)

Далее Мария писала с явным сарказмом: «Моя совесть никоим образом не будет страдать от того, что кого-то еще станут именовать принцессой». Но заявляла, что признать потерю титула принцессы не может, потому что это было бы бесчестьем для ее родителей и «решить этот вопрос может только моя матушка, святая церковь и папа, а кроме них, никто более».

Папа объявил брак Генриха с Анной Болейн незаконным – но Генрих к тому времени уже несколько лет как покончил с английской католической церковью, изрядно ее ограбив и став главой новой, англиканской. Так что указ папы стал чисто моральной поддержкой, не способной ни на что повлиять в реальности. Поэтому с Марией можно было не церемониться…

В ответ на свое послание она получила сухой официальный ответ (даже не от короля и от его «сановников»), где ее именовали попросту «леди Марией, дочерью короля», запрещали впредь видеться с матерью и предписывали покинуть полагавшиеся ей прежде, как принцессе Уэльской, апартаменты.

Мария написала письмо отцу, сделав вид, будто это послание было элементарно ошибкой кого-то из слишком рьяных придворных. Она писала: «Меня это слегка изумило, но я верю, что Ваше Величество к этой ошибке совершенно непричастны, потому что сомневаюсь, чтобы Ваше Величество не считали меня своей законной дочерью, родившейся в законном браке». И подписалась: «Ваша покорнейшая дочь Мария, принцесса».

Письмо было достаточно смелым, даже дерзким. Вместо ответа явился посланец короля герцог Норфолк, тот самый, будущий усердный гонитель Марии – с которым она тем не менее впоследствии поступила очень благородно, став королевой, выпустила из Тауэра, хотя никто слова ей не сказал бы, оставь она его там на веки вечные.

Норфолк набросился на Марию с проклятьями и отборными ругательствами. Не выбирая выражений, ругал за то, что она отказывается преклонять колени перед Анной Болейн и Елизаветой, требовал, вульгарно выражаясь, не ерепениться и принять всё, что ей предписывал королевский указ. В заключение сообщил: будь Мария его собственной дочерью, он сграбастал бы ее за волосы и колотил головой об стены до тех пор, пока она «не станет мягкой, как печеное яблоко». Очень воспитанный был джентльмен… Интересно, что Генрих, выслушав доклад Норфолка о его встрече с Марией, сказал, что Норфолк все же был с Марией «слишком мягок». Вот так вот. В чем, по мнению Генриха, должно было заключаться более твердое обращение, мы не знаем. Большая История свидетельств не сохранила. Может быть, король считал, что герцогу следовало не ограничиваться устными угрозами, а в самом деле поколотить Марию головой об стену? А в общем, добрейшей души человеком был наш Жирный Гарри – Марию он все же не казнил, хотя имел к тому все возможности: кто бы осмелился сказать слово против? Чтобы самому лишиться головы?

Вскоре с новым королевским указом явился тот же Норфолк. В указе предписывалось лишить Марию свиты, вплоть до последнего слуги, ее дворец Бьюдли переходил к брату Анны Болейн Джорджу, а самой Марии было высочайше повелено отправиться в Хэтфилд, резиденцию и принцессы Уэльской Елизаветы и стать ее фрейлиной. Вдобавок следовало конфисковать все ее драгоценности и дорогие наряды, оставив минимум одежды.

Мария вновь заявила, что считает принцессой Уэльской исключительно себя. В ответ Норфолк рявкнул: он пришел исполнить королевскую волю, а не разводить дискуссии. В Хэтфилд Марию привезли чуть ли не силой, и там ей пришлось нелегко. Шапюи писал своему императору, что Марии предоставили «худшие апартаменты во всем дворце, которые не годились даже для камеристки. У ее опекунов коварные замыслы, они хотят уморить ее через страдания или еще каким-нибудь путем и при этом принудить отказаться от своих прав… а возможно, найдут жениха низкого происхождения или станут потворствовать ее соблазнению, лишь бы иметь оправдание тому, чтобы лишить Марию прав наследования».

Унижений в Хэтфилде Мария хлебнула немало. Почетное место за обеденным столом занимала крошка Елизавета, а Марию усаживали чуть ли не в самом конце стола, что (и в последующие времена, и не только в Англии) означало, что ее положение здесь предельно низкое и она стоит лишь на ступенечку выше простых слуг.