Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм. Страница 39

— Я все еще надеялся, что быть может ты со временем заменишь мне убитого сына моего; но теперь вижу, что это невозможно: все здесь против тебя, жизнь твоя в опасности и тебе невозможно оставаться долее у нас, тебя убьют и тогда — кому от этого будет легче? Когда наши посланные вернутся с выкупом, то я скажу, что получил также и за тебя от отца твоего, и дам тебе верных людей, чтобы вывести тебя из пустыни.

— А могу ли я на них положиться? — спросил Саид, — пожалуй они меня заведут в степь и убьют!

— Нет, уж если они мне дадут слово, то можешь им верить: у нас не бывало случая, чтобы кто изменил своему слову, — спокойно отвечал Селим.

Через несколько дней вернулись посланные с выкупом, и атаман сдержал слово: со слезами простился они с Саидом, подарив ему на дорогу платья, оружие и лошадь, затем созвал людей и заставил их дать страшную клятву, что доверенного им пленника не убьют, и — отпустил Саида.

Молча ехали всадники. Саид видел по лицам их, как им было не по сердцу такое поручение. На грех двое из них сражались в том бою, где пал храбрый Альмансор. Пасмурны были их взоры и сердиты их лица. Проехав часов восемь, они стали между собою перешептываться. Саид прислушался, но не мог понять: они говорили, на особом наречии, употребляемом в важных случаях, особенно в заговорах.

Саид знал это; Селим даже учил его этому языку и Саид настолько научился, что общий смысл разговора и теперь не ушел от него. Но не утешительно ему было слушать спутников своих.

— Вот место, — говорил один, — где мы напали на караван! Тут пал наш храбрый Альмансор!

— Ветер развеял следы лошади его, — продолжал другой, — но место это осталось ясно в памяти моей.

— И к нашему стыду убийца его жив. Видано ли это, чтобы отец прощал такую обиду? Он стар становится, наш Селим, впадает в детство!

— Отец прощает, — заговорил четвертый, — но долг товарищей вступиться и отомстить! Здесь на этом самом месте отплатим ему за убитого друга нашего!

— А клятва! Мы дали слово Селиму, что не убьем его пленника!

— Правда!

— Постойте! — вскричал самый сердитый, — Селим хоть и умен, да не очень. В чем дали мы слово? В чем клялись ему? В том, что сами не убьем, но если его растерзают дикие шакалы или он умрет в степи от зноя, то клятвы мы не преступим. Бросим его здесь связанным — вот и все!

Саид прислушивался и, поняв в чем дело, мигом своротил в сторону и ускакал, прежде чем проводники успели опомниться. Все пятеро врассыпную погнались за беглецом и не трудно им было сладить с ним: вскоре двое заскакали вперед, когда же он хотел повернуть, то уже был окружен со всех сторон. Но и тут они не убили его, а закинув ему петлю, стащили с лошади и, связав его, бросили на раскаленный песок и сами ускакали.

Долго лежал так несчастный Саид. Самые ужасные мысли приходили ему в голову. Он думал о старике отце, о том какая смерть ожидает теперь его самого, брошенного в пустыне. Солнце уже высоко поднялось, все более и более накаляя песок. Собрав все силы, Селим перевернулся; свисток выпал у него из-за пояса. Кое-как пригнув голову, он мог достать его и еще раз в этом отчаянном положении попытаться прибегнуть к его помощи, но — напрасно, свисток не свистел. Саид закинул назад голову и в изнеможении — закрыл глаза и забылся.

Прошло несколько часов, наконец Саид опомнился. Ему слышался какой-то шорох, кто-то взял его за плечи, он закричал думая, что это дикий зверь, но то были люди. Один из них распутывал его ноги и, при первом его движении, сказал: «Он жив, но он нас боится».

Саид открыл глаза. Перед ним стоял приземистый человек с длинною бородою и маленькими глазками; он приветливо с ним говорил, помог сесть, напоил и накормил его. Затем незнакомец сказал ему, что он багдадский купец по имени Калум-Бек и торгует шалями и женскими покрывалами, что ездил за товарами, и возвращаясь домой, на пути своем увидал Саида связанного и полуживого; нарядная одежда и драгоценные камни на кинжале — обратили его внимание, и он подошел к несчастному, чтобы привести его в чувство. Саид горячо поблагодарил купца, которому был обязан жизнью своей; не желая пускаться в путь без всякой защиты, он охотно принял предложенное ему место на одном из навьюченных верблюдов, чтобы вместе отправиться в Багдад. Оттуда он мог надеяться найти себе попутчиков в Бальсору.

Дорогою купец рассказывал о славном властителе их Гаруне Аль-Рашиде, о его справедливом и мудром правлении, как он просто судит самые мудреные и запутанные дела.

«Да, наш властитель замечательный человек, — продолжал купец. Ты например думаешь, что он спит, как всякий другой, а смотришь, он среди ночи ходит по городу, да смотрит за порядком; редко пройдет неделя, чтобы он не наткнулся на какой-нибудь случай, потому что он объезжает город не как знатный вельможа с провожатыми да с факелами, а просто переодетый ходит по улицам один одинешенек, то купцом, то рыбаком, то солдатом. Мне рассказывал это двоюродный брат мой, главный придворный служитель. Хоть он и строго хранит тайны своего господина, а мне все-таки иной раз что-нибудь и скажет, по родству. Вот почему нигде не встретишь такого вежливого обхождения как у нас в Багдаде. Всякого дурака там почитают, ночью не разберешь, не ровно наткнешься на самого калифа».

Так говорил купец и Саид не смотря на тоску по родине и на горячее желание видеть отца — радовался, что едет в Багдад, где увидит знаменитого Гарун-аль-Рашида.

Через десять дней они доехали до него. Саид дивился красоте и величию города; это было время самого его блеска; купец позвал Саида к себе, чему он очень обрадовался; ему тут только пришло в голову, что воздухом да водой не проживешь и нужны деньги, чтобы заплатить за постой, а потому такое приглашение ему было как раз кстати.

Встав на другое утро, он оделся в свое нарядное платье, и еще стоял любуясь на себя и воображая как на него будут засматриваться в городе, — когда вошел к нему сам купец. Он осмотрел Саида с ног до головы, погладил бороду и с плутовской улыбкою сказал:

— Это все очень хорошо, но ты, брат, кажется мало думаешь о будущем, что же ты будешь делать? Или у тебя в кармане такие богатства, что ты можешь жить наряжаясь, ни о чем не думая?

— Если бы вы, по доброте своей, — начал Саид краснея и запинаясь, — одолжили мне сколько-нибудь взаймы, то я бы вам был очень благодарен. Отец конечно вернет вам тотчас же.

— Отец твой? Да кто он таков? В уме ты что ли? — вскричал купец, громко смеясь. — Думаешь ты, я поверил хоть единому слову из всей твоей сказки? Отец твой богатый человек, на вас напали разбойники, ты жил у них в стану, все это вздор. Я знаю что в Бальсоре всякий зажиточный человек — купец, а купцы все мне известны, там нет ни одного Бенезара. Отец твой нищий и взаймы тебе я не дам. Выдумал ты еще что на вас напали разбойники! Точно мы не знаем, что наш мудрый Гарун аль-Рашид очистил все пути от разбойников. Будто бы это могло остаться в тайне, что целый караван был ограблен и пленен разбойниками!

Бледный от злости, Саид хотел возражать клеветнику, но тот перекричал его и горячась и размахивая руками продолжал.

— А еще ты соврал, что был в плену у самого Селима! Кто его не знает? Кто не слыхал имя страшного, свирепого Селима? Но из его плена живым не уйдешь, а ты смеешь говорить, что ты, убийца сына его, был принят и обласкан им, даже больше того, что он отпустил тебя на волю без выкупа, дав тебе провожатых. И это Селим, который вешает на деревья мирных путников из одного удовольствия, чтобы посмотреть на их мучения! Нет, голубчик, ты уж слишком заврался.

— Клянусь честью моей и бородой пророка, что все это истина! — вскричал Саид.

— Хороша же честь твоя! Безбородый мальчишка, кто тебе поверит?

— Конечно у меня нет свидетелей, но разве не вы нашли меня связанным в степи?

— Я, но связал тебя вероятно какой-нибудь разбойник такой же как и ты сам.